Павел Уваров: Этим летом мне довелось оказаться в городе Владимире и в Боголюбово. А до этого я был в Бургундии. И я был поражен. Напомню, Боголюбово – это резиденция князя Андрея, здесь его и убили. Так вот, Боголюбово смотрится после Бургундии абсолютно узнаваемо. Не могу сказать, что Бургундия и Боголюбово – одно и то же, но это очень похожие пространства, тот же знакомый архитектурный образ. Владимирские храмы – это, конечно, не то же, что собор в Клюни, но они составляют один и тот же культурный универсум.
На рубеже I и II тысячелетий была гораздо бoльшая культурная мобильность, чем может показаться. Люди постоянно ездили, не страшась, мотались по свету, и, приезжая и видя новые города и земли, они их «узнавали», понимали, куда они попали, и место это не было чужим. Пожалуй, рубеж тысячелетия – это та крайняя точка, когда все еще сопоставимо, хотя, естественно, все обладает своей спецификой. Но вот пройдет сто лет, и картина мира кардинально изменится. Станет неузнаваемой. Это уже будет другая реальность, драматическая, напряженная, опасная.

Игорь Данилевский: Примерно такое же мнение высказал немецкий историк Отто Герхард Эксли. Увидев храм Покрова-на-Нерли, он был потрясен. «Я понимаю, – сказал он, – что Германия в ХII веке не была центром культурного мира, но, оказывается, мир этот простирался, гораздо дальше на восток, чем мы могли представить. Тогда – в XI–XII веках – это, очевидно, было единое культурное пространство. Москва и Санкт-Петербург – замечательные города, но это совершенно другой мир современной Европы».
Думаю, он прав. Вплоть до начала XIII века можно говорить о близком и похожем пространстве Западной и Восточной Европы, и это – несмотря на гигантские по тем временам расстояния и разные исторические судьбы народов, их населявших. Но прежде, чем продолжать разговор, надо договориться о дефинициях. Что мы имеем в виду, когда говорим «Русь», и что мы называем «Европой» (или, скажем, «Францией») на рубеже тысячелетий? Вопросы очень непростые. Это – скорее некие образы, пришедшие из нашего времени, нежели что-то реальное.
Когда говорят о Руси Х–ХI веков, речь идет о так называемом Древнерусском государстве. Но это гораздо более эфемерное образование, чем мы себе обычно представляем. Оно не имеет жесткой структуры, четко определенных границ и не столь уж ясно даже для самих жителей этого государства. Они знают, что живут в Русской земле, но для них это – не государство, а, скорее, какое-то этноконфессиональное представление. Это территория, на которой живут те, кто исповедуют христианство и ведут службу на славянском языке. Вот и все. Это и есть то, что называлось Русской землей. Но даже такое, в общем, очень размытое представление сформировалось лишь в конце этого периода, а в самом начале оно было еще сложнее.
Когда говорят, что Олег объединил русские земли, я пытаюсь представить, как это можно было сделать тогда? Новгородскую и киевскую земли разделяли сотни километров непроходимых пространств. «Объединить» их можно, только вырезав из карты и склеив вместе. Но как их можно было объединить реально, не понимаю. Это было физически невозможно. Единственно, что действительно связывало эти территории, – знаменитый торговый путь «из Варяг в Греки». Вдоль него можно было облагать данью племена и считать, что они все вошли в состав некоего объединения, глава которого находился в Киеве. Однако жили все эти племена, попрежнему, совершенно самостоятельно. Киевский князь появлялся у них всего один раз в год, да и то, лишь в крупных населенных пунктах.
Говоря о «похожести», «узнаваемости» Европы и Руси на рубеже тысячелетия, нельзя не упомянуть и о различиях. Тем более, что очень скоро эти различия дадут о себе знать в полном объеме, начнут «работать», разводя народы и государства.
Существенная деталь, разделяющая Русь и Европу (точнее, ту ее часть, которая входила в состав Римской империи), – дороги. Там, в Европе, были мощеные дороги. Это наследство Римской империи объединило Европу сразу и бесповоротно. У нас же единственным связующим звеном между территориями были реки. Дорог никогда не было, нет и, похоже, не будет в ближайшее время. Хотя, казалось бы, имея такие просторы, первое, чем надо было бы озаботиться, – это дорогами. Там дороги стали мощным объединяющим фактором.

Павел Уваров: Однако основная особенность Европы все-таки не в этом. С точки зрения геополитической, единая средневековая Европа, прежде всего, – дар моря. В Европе нет точки, которая была бы удалена от моря больше, чем на 300–350 километров. Куда бы ты ни пошел, на какую бы реку не вышел, все равно попадешь к морю, причем достаточно быстро. А по морю любой товар, любая информация и люди распространяются во много раз быстрее, чем даже по рекам, не говоря уж о сухопутных дорогах. И в этом – уникальность Европы, в отличие даже от Индии, которая, казалось бы, омывается морем.
Если же брать восток Восточной Европы, то здесь ситуация обратная. Морей нет, а если и есть, то они находятся далеко, они закрыты (как, например, Каспийское), а реки меридиональны: по ним нельзя сесть в лодку и приплыть, скажем, из Москвы в Сибирь.
Вот такая заданность отличия во многом определила возможности и пути развития Европы и Руси. Я не знаю, что лучше, что хуже. Может быть, как раз для спокойствия лучше, чтобы тебя не трогали и не появлялись внезапно те, кого не ждешь.

Игорь Данилевский: Конечно, ведь викинги совершали свои набеги только на северо-запад Руси, дальше – просто не доберешься. Дальше они ходили торговать, а это – уже другое качество. Европу же они могли легко обогнуть и оказаться на Сицилии, что, кстати, и делали. Так же, как сарацины с Алжирского берега, например, в своих грабительских походах спокойно заходили далеко на север.

Павел Уваров: Это – важнейшее отличие Европы, ее главная, быть может, особенность. Хотя понятно, что Европа, с которой мы сравниваем Русь, очень разная. Разная, потому что существует Европа с античными традициями, Европа, где этих традиций было немного, и Европа, где этих традиций не было вообще. Существует мир, условно говоря, Центральной Европы – Чехия, Польша, Моравия, который живет по своим собственным закономерностям. Существует Европа постримская и Европа, условно говоря, варварская. Есть замечательная книга Карла Модзелевского, крупного польского ученого – «Варварская Европа», в которой он пишет, что нельзя представить себе, будто Европа вышла только из античности, потому что столь же важно было (и есть в современной жизни) наследие барбарикума. А это – и германцы, и кельты, и скандинавские, и славянские традиции, но есть еще и угро-финские и балтские традиции… Получается, что существует минимум две Европы.

Игорь Данилевский: А я думаю, что их три, потому что есть еще Византия, к которой прилегает Болгария.

Павел Уваров: Для развития науки, культуры, экономики нужно, пожалуй, две вещи. Нужен некоторый элемент стабильности. Полной стабильности не нужно, полного мира и процветания никогда не будет, но все-таки в известных пределах стабильность нужна. Такая, например, которая была присуща Империи Карла Великого, когда существуют границы и определены некоторые договоренности. И все-таки такое устойчивое образование не дает сложиться универсально политическому единству, что тоже очень важно. Как только это единство где-то устанавливается (тому прекрасный пример – Китай), пропадает стимул для соревнования, в том числе в военной и в культурной областях. Так вот, комбинация этих элементов – некоторые определенные устойчивости и вместе с тем многообразие, отсутствие унификации, плюс морские пути, очень выгодные для торговли (что южная оконечность Средиземного моря, что Северное море Балтии – вплоть до Ладожского озера), – все это отличные козыри для успешного развития. И Европа их использовала. Плюс еще один, очень важный козырь: закрытость от Великой степи, от кочевников – очень важная привилегия средневековой Европы.
И еще не нужно забывать о христианстве. Роль его огромна. Применительно к Средним векам, христианство – не просто религия, а Церковь – не церковное здание и даже не институт, но – объединение верных, распространенное на всю территорию. Если человека того времени спросить, к каким общностям он принадлежит, он в конце концов выйдет именно на это представление. Мы – тело Христово. Мы живем в этой общности, в общности одинакового понимания этого сакрального смысла.
Игорь Данилевский: Наличие такого ощущения или его отсутствие это – фундаментальное различие. Здесь нужно сказать об этноконфессиональных общностях того времени. Они не этнические. Термин «этнос» к Х и ХI веку не применим. Люди ощущают себя жителями определенного города или округи этого города, но никак не членом определенного племени в широком смысле слова. А вот этноконфессиональная принадлежность ощущается очень сильно, и она чрезвычайно важна. Причем, христианство здесь оказывается некой базой, единой для всех. А разница ощущается не столько в обрядовой стороне, которая будет со временем сглаживаться, сколько в языке: важно, на каком языке ведется богослужение.
Существует довольно четкое разделение между латинской, греческой и славянской церковью (впрочем, две последние очень близки). В свое время болгары добились того, что Охридская церковь стала автокефальной, а служба стала вестись на славянском языке. Поэтому говорить, что Русь принимает христианство от Греции, не совсем правильно, все-таки это – скорее болгарский вариант. И это принципиальная разница. Чехия и Моравия начинаются с того, что сначала принимают славянский язык богослужения, но потом, приняв «латинство», выстраивая свои отношения с Римом, они оказываются совершенно в другом обществе. А потому, когда в древнерусских источниках говорят о Русской земле, имеют в виду и Болгарию, и Румынию, и Валахию, – учитывая, что богослужение там идет на языке славянском.
Мы знаем о домонгольской Руси из таких же (по виду и типу) источников, что и о Западной Европе – это письменные источники, которые появляются довольно поздно. В них отображаются предания и легенды значительно более раннего времени. Ранняя часть древнерусской истории всегда легендарна. Так же, как и в Западной Европе. Но тут на помощь приходит достаточно большой археологический материал.
Для самых же ранних этапов, кроме археологии, материал дает лингвистика, которая позволяет утверждать, что у нас с Европой общие корни. Носители разных диалектов постепенно откалывались от одной волны индоевропейцев. Последними отделяются носители балто-славянских диалектов, которые существуют вместе на протяжении полутора тысяч лет. И только с середины первого тысячелетия до нашей эры славяне и балты начинают самостоятельную жизнь.
Но вернемся к нашей теме. Посмотрим внимательно на географическую карту. Киев – это южная оконечность Киевской Руси. Но ведь Киев находится практически на одной широте с Лондоном. Однако в Лондоне природно-климатическая ситуация совершенно иная: там есть Гольфстрим, рядом Атлантический океан.
Сам Киев находился в зоне лесостепи, но на север от него располагалась зона лесов, причем с крайне неплодородной почвой. Это так называемая зона рискованного земледелия, где сельскохозяйственный год очень короткий: всего 120 дней, вместо 150–160 дней, как в Скандинавии. Тут другой влажностный режим, поскольку эта часть Руси отделена от теплых морей. Здесь и климат другой, так как море определяет погоду, и возможность общения и торговли иные. А Европу закрывает Скандинавия, а Скандинавию прикрывает Гольфстрим. В результате – в Европе совершенно другие влажностный и температурный режимы. Там нет больших перепадов между зимней и летней температурой. А вот на Руси очень сильны северные ветры, и климат здесь – континентальный, с резкими перепадами температуры в течение года.
К тому же на Руси не было той самой стабильности, о которой шла речь. Здесь была довольно сложная этническая ситуация: территорию Восточной Европы населяет масса разноязычных народов, которые находятся в постоянном контакте, а часто и в конфликте между собой.
Но надо учесть, что чем дальше мы уходим с запада на восток, тем меньше плотность населения. В Восточной Европе, по экспертным оценкам, в Х веке жило в лучшем случае 4,5 миллионов человек – на всю территорию от Белого моря до Черного, от Карпат до Уральских гор. Плотность населения здесь была значительно ниже, чем в Европе, – хотя и там она невысокая, даже по тем временам. Причем жители Восточной Европы были сконцентрированы в сравнительно небольшом числе крупных поселений, а окружающая территория осваивается очень медленно.
Понятно, что вырубка леса, «окультуривание» земли – это длительный процесс. В Европе он происходил быстрее. У нас же продолжался до ХVI века включительно. В результате будут освоены колоссальные пространства – собственно вся та территория, на которой мы сейчас находимся. И сделано это было при полном отсутствии дорог, в непроходимых дебрях. Думаю, это подвиг. Так что стартовые условия были разные. И это начинает очень скоро сказываться. Память о времени Великого переселения народов, когда гунны прошли через всю Европу, сохранилась в эпических сказаниях, таких, как «Песнь о Нибелунгах», «Сага о Сигурде», «Беовульф». Интересно и парадоксально, но в них нет никаких упоминаний о славянах. Да и у самих славян нет никаких воспоминаний о гуннском нашествии. Есть только отрывочные предания об аварах-«обрах», которые появятся позже. Гунны же и славяне как будто не заметили друг друга. Между тем, гунны перекроили всю этническую и политическую карту Европы. Именно их нашествие дало колоссальный толчок к формированию государств, существующих и поныне. Это одна из загадок истории.
Впрочем, часть племен, входивших в состав гуннского объединения, после развала империи Атиллы ушла в Северное Причерноморье. Здесь ими была создана Великая Булгария. После ее распада часть племен откочевала на север, где создала Камскую Булгарию и стала предками современных казанских татар и чувашей. Другая часть откочевала на Балканы, где столкнулась с южными славянами и создала Первое Болгарское царство.

Павел Уваров: Думаю, следы в памяти Европы о гуннах сохранились потому, что Степь от Европы была далека. И соприкосновение с ней слишком обожгло память, чтобы забыться. Русь – другое дело. Ее южные и юговосточные территории зона постоянных контактов со степняками. Контактов сложных, потому что это – взаимодействие разных экономик, разных систем освоения мира, разных культур. Оно не сводилось только к военным столкновениям, как у нас иногда думают. Это – и ассимиляция, и культурные взаимодействия, и совместный контроль за торговыми путями, которые проходили с востока на запад (и которые впоследствии стали доминирующими в отличие от пути из варягов в греки). Собственно, все эти серьезные моменты и определили специфику развития народов, населявших Восточную Европу.
Очень важно понять, что в истории существовали какие-то промежуточные формы, на что историки очень долго не обращали внимания, подчеркивая абсолютную полярность оседлых племен Древней Руси и степняков. Но ведь и у степняков существовали города, хотя даже для многих историков это – нонсенс. Тем не менее это – реальность.

Игорь Данилевский: Причем, хазарские города (археологи, правда, предпочитают называть их не хазарскими, а городами салтово-маяцкой культуры) могли иметь очень солидные укрепления, как, скажем, Семикаракорское городище. Колоссальные стены, сделанные из сырцового кирпича. Впервые увидев их, я был потрясен: уверенность, что на такое способны лишь оседлые племена, никак не хотела рассеиваться. Крупнейший специалист по истории кочевников, Светлана Александровна Плетнева, пишет, что те племена, которые вели полукочевой образ жизни, а к ним принадлежат и хазары, создавали крупные городские административные центры.
Не будем забывать, что впоследствии, в ХI и в ХII веках существовали постоянные контакты Степи с Русью. Князь Игорь был едва ли не больше половец, чем русский: его предки по материнской линии – половчанки. И сына своего он женит на половчанке. Андрей Боголюбский, первый великоросс, выходящий на историческую арену (как назвал его Василий Осипович Ключевский), наполовину был половцем.
Итак, с одной стороны – Степь, сложные взаимодействия с ней – от тесных родственных уз, до жестоких военных схваток, а с другой – Запад, Европа. С ней тоже отношения очень непростые и многоуровневые. И главный уровень, пожалуй, церковный.

Павел Уваров: И здесь следует вспомнить о так называемой схизме: разделении церквей в 1054 году. Европа середины XI века – это Европа григорианской реформы, когда создается то, чего не было не только на просторах Восточной Европы, но и в Византии: уникальный институт папской церкви. Понятно, что папство существовало с давних пор, но как институт, охватывающий огромные территории с определенной, хорошо прописанной доктриной, это – «изобретение» ХI века. И оно качественно уводило ситуацию совершенно в другую сторону. До этого времени все вполне сопоставимо. Теперь – происходят глубинные перемены. С этого момента видимых различий гораздо больше, чем сходства.

Игорь Данилевский: Уже в конце ХI – в начале ХII века на Руси появляется целый ряд поучений против «латин». Поначалу речь идет о различиях в обрядах. Объясняется, в чем суть этих различий. Но при этом – еще достаточно спокойное отношение, условно говоря, к представителям латинского мира. Не будем забывать, что у нас сплошь и рядом супруги князей были именно оттуда, из «латинского мира», и это никаких проблем не создавало. Нет сведений о том, что их перекрещивали, что с ними велась какая-то разъяснительная работа. А ведь они приезжали со своим двором, со своими духовниками. Более того, известен подлинный документ – благодарственное письмо Папы Римского Александру Невскому: через два года после Ледового побоища он благодарит Александра за то, что тот разрешил построить во Пскове католический храм. И судя по тону письма, собирается чуть ли не учредить там епископскую кафедру. Странно слышать, не правда ли? Зная еще со школьных учебников о враждебном отношении Невского к Европе во всех ее проявлениях. Так что противостояние между католическим и православным миром поначалу было достаточно мягким. Когда происходит обострение, трудно сказать. Постепенно, по мелочам, не сразу.

Павел Уваров: Зато мы можем констатировать, когда оно наверняка есть: это ХVI век.

Игорь Данилевский: Тем не менее и в ХVI веке история Европы и Руси тесно переплетается. Скажем, почти одновременно происходят Тридентский собор (1545) и Стоглавый Собор (1551), на которых рассматривались очень близкие вопросы. Интересно, что еще в XV веке в Москву совершенно спокойно приезжали «латиняне». Мало того, после подписания Ферраро-Флорентийской унии (1438) московский митрополит Исидор вернулся в Москву как представитель Папы. И поначалу это не вызвало никакой реакции, хотя он даже нес перед собой католический «крыж» (крест).

Павел Уваров: Но, пожалуй, тут и наступил перелом. Именно с этого момента на Руси начинается неприятие Европы папской, католической. Отсюда, с этого времени пути Руси и Европы сильно расходятся.

Игорь Данилевский: И еще один важный фактор в расхождении исторических судеб-путей Европы и Руси: монгольское нашествие. Его угроза нависла и над Европой – монголы прошли всю Польшу, Болгарию, Венгрию, Румынию и дошли до Адриатики. Италия и даже Англия готовились к отражению высадки монгольского десанта. Немцы – правда, неудачно – принимали участие в сражении с монголами вместе с венграми и поляками. Монголы их разбили.
Но беда не в этом. Русские земли вошли в состав Улуса Джучи. После этого здесь устанавливается совершенно новая система управления: выстраивается пирамида власти, во главе которой стоит ордынский хан.

Павел Уваров: И для Европы Русь становится совершенно чужой территорией, и так будет очень долго. По существу, устанавливается первый металлический занавес. Итальянцы очень хорошо поняли: это – монетный занавес. На огромной территории действует единая монетная система: татарская монета. И так будет вплоть до Петра I.

Игорь Данилевский: Тем не менее страны Европы продолжают пытаться взаимодействовать с Русью в первые десятилетия после установления здесь власти Орды. Это и переговоры между Папой Римским и князем Даниилом Галицким, в результате которых тот чуть не стал императором Священной Римской Империи, это и попытки Папы установить контакты с Александром Невским. Новые отношения выстраиваются к середине – второй половине ХIII века. И суть их в том, что между Русью и Европой возникает целая система барьеров. К языковому и конфессиональному теперь присоединяется барьер этнополитический. Возникают другие правила игры и взаимодействия. Русь начинают бояться, потому что она уже чуть-чуть Монголия.
И тем не менее она остается Европой. В том смысле, что и была изначально. В основах своей культуры, основы ее были, безусловно, европейские. Взять хотя бы ранние предания русских летописей, они один в один совпадают с теми преданиями, которые записывают Видукинд Карвейский о призвании саксов в Британию, а у нас – призвание варягов. Это и рассказ о четвертой миссии Ольги, полностью совпадающий с рассказом, как Харальд Суровый захватывает столицу Сицилии при помощи птичек, к которым он привязывает зажженную ткань, пропитанную серой.
Это и история, как Владимир Святославович выясняет отношения с Рагнедой – и тут же история о Железном Скегги, которого Гудрун собирается зарезать, после чего они расстаются. Это ранний период. Что же касается ХIII–XIV веков, – это огромное количество текстов, которые идут на Русь из Греции. Это знакомство древнерусских книжников с античной культурой, античной философией, постоянное и естественное обращение их к античным образам. В древнерусских беседах и поучениях против язычества славянские божества объясняются через античных богов. Когда в древнерусских рукописях XIV века явственно проступают платонические идеи, остается только поражаться: как, каким образом идеи эти проникали сюда? Но если проникали, значит, была готовность воспринять, понять их, значит, они кому-то были необходимы. И значит, европейское культурное пространство остается общим.

Павел Уваров: Я бы предложил подумать насчет понятия магистральности. Магистральность была присуща и домонгольской Руси. Это громадная территория, связанная не столько каким-то единым, достаточно плотно расселенным, стабильным населением, сколько путями. Было понятие Северный Путь и был Восточный Путь. Этот гигантский Восточный Путь – через Старую Ладогу, Северный Урал… Эта речная Русь, Русь, связанная речной системой и долго существующая после монголов. Русь не теряет этой магистральности, но становится магистральной по оси Восток – Запад. Это, конечно, сильно меняет политические установки и поведение людей. Но остается много общего. Главное – остается общая христианская культура, существующая после монголов.