Заговори, такое чудо,
На чудном языке.
Заговори, я не забуду,
Я выжгу на руке.

Твои сандалии простые
Схоронены в песке.
И ходят ножки золотые
По солнечной реке.

И я хотел бы за тобою
Пуститься налегке,
Но с этой духовой трубою,
Но с горем в узелке…

Как в парнике весеннего двора,
Когда, мой друг, еще нам не пора,
И тихий воздух полон алкоголем,

Такую бодрость чувствуешь уже,
Как будто на последнем рубеже
Ты наконец с судьбою ознакомлен.

Снег обнажает сущность бытия,
И ледяная водит колея,
Покуда непонятно не разбудят,

Как будто это вдруг включили душ,
Шумящее переселенье душ,
И ничего страшней уже не будет.

Сад ветренен, велеречив и страшен,
Я вышел из пристанища куда,
И, светом фонаря едва окрашен,
Все больше погружаюсь, как звезда.

Без памяти роскошествуя, лето,
В конце концов оставило скелет,
В конце концов, спасибо и за это,
В конце концов, ведь это тоже след.

Еще я жив во власянице стужи,
Хотя изжит и исключен как ять,
Но, Господи, как хорошо здесь вчуже
Среди деревьев деревом стоять,

Смотреть, как время добавляет ретушь
И так же крохоборется, как сад,
Хоть нет уже неистово, хоть нет уж,
Хоть в Библии уже листы горят.

Но все одно — пусть нощно или денно,
В конце концов, дух глухий и немой,
В конце концов, еще скорбишь смертельно,
В конце концов, побудь еще со мной.

Какой морозный сон, как будто это полюс,
Как будто по следам за мной немейский лев.
Я только ветками сосновых дней укроюсь
И только слово выдохну, как барельеф.

Как хорошо лежать упавшим тяжко навзничь
И гласом божьим повторенным до того,
Что звук теряет смысл, и ничего не значишь,
Да и не можешь значить больше ничего.

Потом меня найдут на снежном перевале
И прочитают кровь разъеденной десны:
"ты не умрешь пока моя мари печали
великонежная песочные часы".