Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Ксения МИРОНОВА
Два облика родины М. Ю. Лермонтова

 

Стихотворение «Родина» начинается с полемики, с полуочевидного отрицания трех составляющих известной официальной формулы, выдвинутой графом С. С. Уваровым. Поэт подчеркивает, что формула эта навязана извне, создана умом сановников, а не сердцем народа, и составляющие ее компоненты — слова обобщенные, отстраненно-высокопарные, не согревающие душу, не вызывающие в ней ответного движения: «Люблю отчизну я, но странною любовью!/ Не победит ее рассудок мой./ Ни слава, купленная кровью,/ Ни полный гордого доверия покой,/ Ни темной старины заветные преданья/ Не шевелят во мне отрадного мечтанья».
Лермонтов полемически, как бы во внутреннем споре, противопоставляет любовь «официальную», «государственную», «умственную» любви индивидуальной, безотчетной, душевной. Он предпринимает попытку передать словесными образами то, что вызывает в нем любовный трепет, неподвластный рассудочному постижению, когда невозможно объяснить, почему и за что любишь, можно лишь назвать, что любишь: «Но я люблю — за что, не знаю сам —/ Ее степей холодное молчанье,/ Ее лесов безбрежных колыханье,/ Разливы рек ее, подобные морям…»
В этих строках прослеживается постепенный переход от покоя (холодное молчанье — величавая, отстраняющая строгость, сосредоточенность, отрешенная от всех забот и вол-нений тишина) к началу движения (колыханье — шум, заговорщический шелест листвы, словно некое возмущение, ропот) и, наконец, к бурному действу, мощному, неудержимому прорыву (разливы рек, подобные морям, — стремление к свободе, скрытое в самой природе, которое, когда приходит час, выносится наружу и все собой затопляет). Вместе с природой путь освобождения от условных пут и внешних границ проходит и лирический герой.
Изображение любимого построено по принципу перехода от общего плана к более крупному: начиная издалека, поэт приближает образы почти вплотную. Сначала перед нашим мысленным взором предстают степь, безбрежные леса, разливающиеся реки. Потом читатель становится путником, уставшим в дороге, едущим ночью в телеге мимо деревенских домов. Затем перечисляются уже отдельные конкретные явления: дымок спаленной жнивы, ночующий обоз, чета берез на холме, полное гумно, изба, окно с резными ставнями. И завершается перечисление, а с ним и все стихотворение, описанием шумного деревенского праздника: «Проселочным путем люблю скакать в телеге/ И, взором медленным пронзая ночи тень,/ Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,/ Дрожащие огни печальных деревень./ Люблю дымок спаленной жнивы,/ В степи ночующий обоз/ И на холме средь желтой нивы/ Чету белеющих берез./ С отрадой, многим незнакомой,/ Я вижу полное гумно,/ Избу, покрытую соломой,/ С резными ставнями окно;/ И в праздник, вечером росистым,/ Смотреть до полночи готов/ На пляску с топаньем и свистом/ Под говор пьяных мужичков».
Душа лирического героя отогревается постепенно. Сначала могучие, величавые русские просторы дают общую перспективу и необходимое, родное душе чувство необъятности, но эти образы еще холодны и отстраненны: «холодное молчание» степей, колыхание «безбрежных» лесов, разливы рек, «подобные морям», восхищают и воодушевляют героя, но не согревают. В этой картине, нарисованной размашистыми красками, с гиперболическими, почти былинными образами, передающими безмерность пространства, где готов засвистать Соловей-разбойник, еще присутствуют отголоски «гордости», сродни той «исторической» гордости за родину, которая сейчас не трогает лирического героя. Это описание служит неким переходом от официального обобщения к конкретному проявлению.
Сразу вслед за отчужденно-величавой картиной идет резкое приближение плана и даже его полная персонификация, когда взгляд внешний, пытавшийся охватить необъятное, становится взглядом изнутри («Проселочным путем люблю скакать в телеге…»). И вот уже легенда и былина превращаются в передачу индивидуальных ощущений, знакомых читателю, почти осязаемых и легко вовлекающих нас в ту радость непосредственного общения с родиной, которую испытывает лирический герой и которая дает теплоту, надежду, невидимо вводит в пространство индивидуальной, душевной, необъяснимой — «странной» — любви.

 

Отрывок.
Полный текст читайте
в альманахе «Словесность 2013»