* * *
пожухли областные джунгли
на явь надвинулся ноябрь
раздув искусственные угли
былая обезьяна я
отсель до половины мая
в освободившемся шкафу
медвежью схиму принимая
почти как человек живу

* * *
Старый-старый Новый год.
Я надену маску волка.
Двери отворю. И вот
сердце екнет: елка!
Бирюком вошел. А тут
и пляшу, и гикаю...
Ходики идут. Идут
как разбойник, с гирькою.

* * *
Город. Транспорт. Пешеход.
Крыша дома. Крышка гроба.
Пушкин. Яблоко. Корова.
Бормоча как обормот:
раз-два-три-четыре-пять
вышел зайчик за брюнета
один Брутто другой Нетто
ум-уменье-умирать.

* * *
Листьев разлагающихся груда
и стихий разлаженный квартет.
Воздух отрывается от грунта,
И огонь спускается к воде.
Мост самоубийственной Свободы
над пустопорожним рукавом.
И тихопомешанные воды.
Но — не говорю о Роковом!..
Слава Богу, на дверях щеколда
и не прыгнешь выше головы.
Отложу до будущего года
эту книгу листьев трын-травы.
Идеал неврастении зимней:
камера с запором изнутри.
Господи, но только не тряси мне
стол, и что пишу я — не смотри.
Ибо срок настанет — и прииду,
и к стопам, рыдая, припаду.
Но пока прошу-молю Киприду
о двойном огне в ее аду.

* * *
Свеча-эрзац, та все короче.
Не курится, лишь пальцы жжет.
Земля под звездным флагом ночи
лежит и погребенья ждет.
Вот ветер бросил первой горстью
свет воскресенья — первый снег...
Жду припозднившуюся гостью.
А той, бессмертной, нет и нет.