Я расскажу вам про свое
Неутешительное горе:
Мне нравится Мирей Матьё
И песня «Чао бамбино сори!»

У нас в Саратове парней
Полным полно, и каждый холост,
А мне вот нравится Мирей
Матьё за внешность и за голос.

Порою представляю я,
Как мне стучится в дверь любовник,
Хоть у него своя семья,
А сам он сволочь и чиновник.

И он приносит мне букет
Красивый, как зимой рябина,
Но я ему по-русски: «Нет!»
И по-французски: «Чао, бамбино!»

И все дареное шмотье
Я прям в лицо ему кидаю,
И улыбаюсь, как Матьё,
А в глубине души — страдаю,

Рыдаю, словно в первый раз
Разбились все мечты и грезы.
И слезы катятся из глаз,
Блестящие такие слезы…

Манекенщик красивый Кирилл
Ростом сто девяносто четыре
Никогда сигарет не курил
И не жил в коммунальной квартире.

А студентка Марина жила
С бандюганом по кличке Горилла,
Но его не любила она,
Потому что любила Кирилла.

А Кирилл никого не любил,
Загорая утрами на пляже.
Лишь ночами печально дрочил
На свое отраженье в трельяже.

В городке на морском берегу
Он фланировал в «найковской» майке,
И его очертания губ
Походили на контуры чайки.

И когда он дарил небу взгляд,
У людей впечатление было,
Что как будто над морем летят
Косяками улыбки Кирилла.

И за это любила его
Молодая студентка душою,
И журналы с названием «VOGUE»
Покупала с надеждой большою,
Что раскроет страницу, а там
В импозантном костюме от Гуччи
Сексуальней, чем Жан Клод Ван Дамм,
Белозубой улыбкою жгучей
Ослепит манекенщик Кирилл…

Боже, как же хотелось студентке,
Чтоб он ей свои взоры дарил
И не только на фотках со стенки,

Чтобы нежным касанием губ
Он бы дрожь вызывал в ее теле…
А Горилла был мерзок и груб,
И всегда делал больно в постели,
И, сношаясь, вопил, как дебил,
И, дыша в нее запахом лука,
Называл ее сукой и бил,
А она была вовсе не сука,
Как привык он ее называть,
А напротив — девчонкой с мечтою:
Ей хотелось любить и летать,
Словно чайка над вольной волною.

И однажды, когда, как струна,
Лучик солнца звенел на закате,
Прогуляться решила она
И надела нарядное платье.

И такая воздушная вся
Шла Марина по берегу моря,
Никого ни о чем не прося
И с лазоревым небом не споря.

И когда свой червонный закат
Небо морю на память дарило,
Горделиво плывя, как фрегат,
Показалась фигура Кирилла.

Как мифический, царственный скиф
Со стрелой купидона в колчане,
Был Кирилл нереально красив
В белой майке и красной бандане.

И когда поравнялись они
Там, где чайки у пирса качались,
Все прожитые девушкой дни
Перед ней за мгновенье промчались.

— Боже, как я люблю вас, Кирилл,
Мой прекрасный загадочный витязь!
Заберите меня от горилл
И на трепетный взор отзовитесь!
Мое сердце сейчас унесет,
Вы скажите одно только слово…
Ради вас я готова на все,
Я не знаю на что, но готова!

Сверху вниз на нее посмотрев,
Сфокусировав взгляд ненадолго,
Он сказал про себя нараспев:

«Вот еще одна глупая телка…
Только пальцем ее позови,
И она упадет на колени…
Что она понимает в любви,
В настоящей любви и измене?»

— Я, увы, не могу вам помочь,
Вы б сходили к врачу для начала…

И ушел мастурбировать в ночь,
Глядя в зеркало волн у причала.

А Марина осталась одна
Перед черно-багровою далью,
И отчаянных слез пелена
Застилала глаза ей печалью.

Но рвалась в поднебесье душа
Белой чайкой на черном просторе.
Оставался один только шаг,
И она его сделала вскоре…

А Кириллу приснилась в ночи
Белокрылая, длинная птица,
Что шептала при свете свечи:
— Разреши мне с тобою проститься…

И его обнимала крылом
Так искусно, что фибрами в теле
Он испытывал сильный облом
От того, что рука не при деле.

А наутро сказала: «Прости, —
улетая, как песня протеста,
— Если очень захочешь найти,
приходи на причал в то же место…
Там, при свете ночного огня
Буду я прилетать с птичьей стаей…
Если ты не узнаешь меня,
Я в ночи растворюсь и растаю.
Ну а если узнаешь, любя,
Накроши мне скорей марципану,
И тогда на глазах у тебя
Я опять прежней девочкой стану.

С той минуты несчастный Кирилл,
Посещая причал, словно школу,
Вечерами исправно кормил
Жирных чаек, слетавшихся к молу.

И хоть был молчалив он и тих,
К стае птиц приходя на смотрины,
Но не мог распознать среди них
Он своей ненаглядной Марины.

Вот и все. А бандит Горилян
С пистолетом «беретта» в кармане,
Возвратившись наутро, был пьян,
Словно чуя, что баба обманет.

Как-то раз в минуту грусти и отчаяния
Я решился, хоть меня и не просили,
Написать стихи гражданского звучания
О своей любимой — Родине России!

Видно, был с утра я чем-то раздосадован
Да вдобавок расцарапал себе душу,
Перед сном перечитав стихи Асадова
И в «ю-тубе» Розенбаума послушав.

Пригорюнилась тогда моя головушка,
Затуманилась, задумалась о жизни,
И как будто на плечо мне сел соловушка,
Пробудилась у меня любовь к Отчизне.

Кто-то пусть на мой порыв посмотрит искоса,
Демонстрируя души продажной гнилость,
Ну а мне вот захотелось в рифму высказать
Все, что на сердце моем в тот миг скопилось.

Я когда-то воспевал Отчизну милую,
Выражая как бы чаянья народа,
Но с тех пор немало лет крылатых минуло,
А любовь, как говорят, живет три года.

А и впрямь, покуда чувство колобродило
По колдобинам годов да по ухабам,
Понял я, как изменилась моя Родина,
Что весьма присуще некоторым бабам.

И уже не ширь души ее просторная,
Расплескавшаяся в сердце, словно море,
А чего-то вороватое и вздорное
Появилось в бирюзово-нежном взоре.

Приносил я раньше ей цветы охапками,
Кукарекал ей во славу, словно кочет,
А теперь она, отравленная бабками,
От меня уже совсем другого хочет.

А еще она надела член искусственный,
Что страпоном называется в секс-шопе,
И теперь я день и ночь тревогу чувствую,
Не абстрактно, а конкретно прямо в жопе.

Невеселое, скажу вам, ощущение,
Что поделать с этим чувством, я не знаю…
Непонятно мне, за что просить прощения? —
Но прошу, канючу, клянчу, заклинаю,

Умоляю: не е.и меня, любимая,
Мы с тобой единой связаны судьбою.
Ты же добрая была и не злобливая,
И когда-то ведь гордился я тобою.

А сейчас в минуту грусти и молчания
Я смотрю в окно на город козлорогий,
И текут стихи гражданского звучания
По щекам, да по стеклу, да по дороге.