Пётр ЧЕЙГИН
/ Санкт-Петербург/
/ Санкт-Петербург/
Из книги «Пернатый снег»
* * *
* * *
Двадцатый век, зажатый скрепкой.
Листов переводное напряженье,
наглядное пособие для ТЮЗа.
По яркости страницы перебрав,
почувствую лицо, как оперенье,
как маску водяных открытых струй.
И только говорить, что обесценен
небесного состава белый вечер,
рассказанный на языке народном.
И только объяснять, что ни к чему
смотреть лицо узорами касанья,
когда до слепоты одно строфа.
Листов переводное напряженье,
наглядное пособие для ТЮЗа.
По яркости страницы перебрав,
почувствую лицо, как оперенье,
как маску водяных открытых струй.
И только говорить, что обесценен
небесного состава белый вечер,
рассказанный на языке народном.
И только объяснять, что ни к чему
смотреть лицо узорами касанья,
когда до слепоты одно строфа.
* * *
Високосным разладом пульсаций настигнут, — целуй!
Обживают наделы прогнозы осознанной речи.
Пожелай на болезнь чистый холод и лёгкие свечи.
Цыц, погон, Бармалей! Серебряная пыль над столом.
Неоглядну житью обучивший сухую позёмку
человечьи черты выбирает на пальцы и вкус.
Ниспошли горемыке отведать расейский искус,
семиграние — центром, зажги вороватую рюмку.
Полотняный учебник недолго протянет, сгорит.
Телу бедному трижды по-мёртвому выпадет вживе.
Исаакий, поведай о трубном Вселенском призыве.
Чу! Погона крыло наливается пеплом зари.
Обживают наделы прогнозы осознанной речи.
Пожелай на болезнь чистый холод и лёгкие свечи.
Цыц, погон, Бармалей! Серебряная пыль над столом.
Неоглядну житью обучивший сухую позёмку
человечьи черты выбирает на пальцы и вкус.
Ниспошли горемыке отведать расейский искус,
семиграние — центром, зажги вороватую рюмку.
Полотняный учебник недолго протянет, сгорит.
Телу бедному трижды по-мёртвому выпадет вживе.
Исаакий, поведай о трубном Вселенском призыве.
Чу! Погона крыло наливается пеплом зари.
* * *
Храпит сосед — цепной матрос,
клокочет ночь в саду.
И, если вычислить звезду
на родовом посту,
я контур сестрин обведу
мелком штрафных стрекоз.
Но пот, устойчивый, как гимн,
и кипяток берёз
обшарят, как прямой допрос,
и не поспорить с ним.
клокочет ночь в саду.
И, если вычислить звезду
на родовом посту,
я контур сестрин обведу
мелком штрафных стрекоз.
Но пот, устойчивый, как гимн,
и кипяток берёз
обшарят, как прямой допрос,
и не поспорить с ним.
* * *
Бездомный день, я — твой солдат, оранжевая ветвь.
Созвездье выплеснуло тень, и стих трамвайный ветр.
Что — оглянуться и застыть, взломать экран и дверь…
Но нет за ними своего, и ты уж мне поверь
Созвездье выплеснуло тень, и стих трамвайный ветр.
Что — оглянуться и застыть, взломать экран и дверь…
Но нет за ними своего, и ты уж мне поверь
* * *
Самуэлла — тяжёлая дама по взглядам
на историю и на зерцало
после пеона четыре сказала:
«Вы нас достали».
Очень хотелось будить православных
или… кого там?
Модуль поэта — изделие Фавна —
кукла комода.
Ты, Ойнохоя, предмет кабинеты,
выжимок эры,
определяешь усилье кометы,
девы, галеры.
Тем и ненужен, скажем — опасен
modus vivendi.
Впрочем, для женщин достаточно басен,
вы уж поверьте.
на историю и на зерцало
после пеона четыре сказала:
«Вы нас достали».
Очень хотелось будить православных
или… кого там?
Модуль поэта — изделие Фавна —
кукла комода.
Ты, Ойнохоя, предмет кабинеты,
выжимок эры,
определяешь усилье кометы,
девы, галеры.
Тем и ненужен, скажем — опасен
modus vivendi.
Впрочем, для женщин достаточно басен,
вы уж поверьте.
* * *
Балахоны любви
петергофской зари клавесины
В ней посмертно сияют осины
Перевод не губи
Но кивни головой
обретая мои опечатки
и подсказку забитой брусчатки
отдели черновой запятой
И скажи ангел мой
мармелад выносила Лариса?
За кулисами вящего смысла
Кружевами головку покрой.
петергофской зари клавесины
В ней посмертно сияют осины
Перевод не губи
Но кивни головой
обретая мои опечатки
и подсказку забитой брусчатки
отдели черновой запятой
И скажи ангел мой
мармелад выносила Лариса?
За кулисами вящего смысла
Кружевами головку покрой.
Из книги «Зона жизни»
Б. К.
1
Б. К.
1
Кто верит ласточке?
Бездомный том Плюшара?
Да полукровка кровли Гесперид?
Да кость Икара.
Кто чуял чучело
чухонска соловья?
Алмазик серенький
Ответ ловя
мякине свадебной
раскатанной на вербе?
То — клюв прикаянный —
настройщик гарпий.
Бездомный том Плюшара?
Да полукровка кровли Гесперид?
Да кость Икара.
Кто чуял чучело
чухонска соловья?
Алмазик серенький
Ответ ловя
мякине свадебной
раскатанной на вербе?
То — клюв прикаянный —
настройщик гарпий.
2
Не огорчу тебя лучом
и сойкой гадкого пригорка,
где два ижорца пляшут горько,
обороняя масть плечом.
Но, разглядев тебя в крови
ольхи голодной и холодной
верну валторне непритворной
ходы охотничьей любви.
и сойкой гадкого пригорка,
где два ижорца пляшут горько,
обороняя масть плечом.
Но, разглядев тебя в крови
ольхи голодной и холодной
верну валторне непритворной
ходы охотничьей любви.
3
Проследуй мимо чёрной и зелёной
рапсодии в снегу к спине собора.
Прикушен ноябрём ты равен клёну,
его дрожанью… Здравствуй, Боря.
На белом свете — радость откровений,
на чёрном свете — воля коренная.
Кадетом, обживающим Равенну,
живёт наш день, паронимы роняя.
Поганый маг смахнёт лучей верхушки
(ему наскучит воровать соленья)
И дуновение посуды скушной
В его зрачках есть переплёт мгновенья.
рапсодии в снегу к спине собора.
Прикушен ноябрём ты равен клёну,
его дрожанью… Здравствуй, Боря.
На белом свете — радость откровений,
на чёрном свете — воля коренная.
Кадетом, обживающим Равенну,
живёт наш день, паронимы роняя.
Поганый маг смахнёт лучей верхушки
(ему наскучит воровать соленья)
И дуновение посуды скушной
В его зрачках есть переплёт мгновенья.
* * *
Грешно при ветхом соловье
пить день и ночь
и день, а Деву
чернявой лентой приторочь,
обороняясь её напеву,
не то забродит в голове.
Грешно униженную тень
стакана вылить в склянь…
Но сны синицы в кошке… Глянь —
июнь встаёт с колен.
И сколько мётел ивняка
нарежет эта пьянь
и свяжет с бабою Яга
не вспомнят Инь и Ян…
Но мама с ковшиком души
И отрок с малым льном
Не слышно небу входят в дом.
пить день и ночь
и день, а Деву
чернявой лентой приторочь,
обороняясь её напеву,
не то забродит в голове.
Грешно униженную тень
стакана вылить в склянь…
Но сны синицы в кошке… Глянь —
июнь встаёт с колен.
И сколько мётел ивняка
нарежет эта пьянь
и свяжет с бабою Яга
не вспомнят Инь и Ян…
Но мама с ковшиком души
И отрок с малым льном
Не слышно небу входят в дом.
* * *
Забыла и смыла
Столичное тело дождя
Терпенья хватило
На колкость декаду спустя
Плывущим курумом
Гонца разведу по прямой
Навьюченный громом
Заказанным кровлей рябой
На всё ли ответишь
Сжимая обёртку ружья…
Утроенный ветер —
Картавый капитель рыжья
Калёной малины
Умытых блокадных дворов
Догонит и в спину
Толкает, звезду приколов
К девятой тетради
Густой астрономии лет…
Где виден пробел на параде
Того и в запасниках нет
Столичное тело дождя
Терпенья хватило
На колкость декаду спустя
Плывущим курумом
Гонца разведу по прямой
Навьюченный громом
Заказанным кровлей рябой
На всё ли ответишь
Сжимая обёртку ружья…
Утроенный ветер —
Картавый капитель рыжья
Калёной малины
Умытых блокадных дворов
Догонит и в спину
Толкает, звезду приколов
К девятой тетради
Густой астрономии лет…
Где виден пробел на параде
Того и в запасниках нет
Из «Третьей книги»
* * *
* * *
Кто там ниже? Поделись
Рвотной вводной…
Плеск заплат
На погонщиках проточных
Непокрытых сверх — небес
Света ниже…
Боже ближе…
Выдели и поделись
Топь зеркал раздрав зарёю…
Боже против
Телу — вниз
Рвотной вводной…
Плеск заплат
На погонщиках проточных
Непокрытых сверх — небес
Света ниже…
Боже ближе…
Выдели и поделись
Топь зеркал раздрав зарёю…
Боже против
Телу — вниз
* * *
Кукла ветра кукла книги
Кукла на семи
Небесах своих отныне
Повод ветра корка книги
Кто тебя водил
В семени и Господине
Ты о ком пропела — сыне…
Пары нет капризны книги
Без твоих щедрот
Снег — насмешник вьёт вериги
Рифма лижет рот
У твоей подруги книги
Кукла на семи
Небесах своих отныне
Повод ветра корка книги
Кто тебя водил
В семени и Господине
Ты о ком пропела — сыне…
Пары нет капризны книги
Без твоих щедрот
Снег — насмешник вьёт вериги
Рифма лижет рот
У твоей подруги книги
* * *
Сока рассветного горсть
Раздели мне на слове
Мягче котёнком мотаться
По залам обменного быта
Гонной тревогой его
Пеленая углы и заслоны
Биться за прачку за мячик
За волны корыта
Верь распустёхе
Она не в себе от наряда
Феназепама и чахлой манерной вороны
Фокусом Малера с лёта пропета наяда
Не осмотреть её жалобы не разделить её раны
Утро помягче и платья ребристей
Вот и ответь позвонками на выпады кровли
С кем поведёшься — ответишь замазкою чисел
Шаткому небу а что ещё кроме…
Раздели мне на слове
Мягче котёнком мотаться
По залам обменного быта
Гонной тревогой его
Пеленая углы и заслоны
Биться за прачку за мячик
За волны корыта
Верь распустёхе
Она не в себе от наряда
Феназепама и чахлой манерной вороны
Фокусом Малера с лёта пропета наяда
Не осмотреть её жалобы не разделить её раны
Утро помягче и платья ребристей
Вот и ответь позвонками на выпады кровли
С кем поведёшься — ответишь замазкою чисел
Шаткому небу а что ещё кроме…
* * *
Вите Кривулину
Папа умер у стрекоз
У малиновых заноз
У мерцающих нахалок
Бесконечно летних дам
Папа был как спирт упрям
Убегая глаза галок
Их походки ножевой
И оправы дождевой
Стыд поди упал на папу
Иль антихрист поднял лапу
Нам не велено шептать
О его словесном нраве
О его слоистой крови
Проще ласточке пенять
На скамеечке резной
Под тюремною сосной
У малиновых заноз
У мерцающих нахалок
Бесконечно летних дам
Папа был как спирт упрям
Убегая глаза галок
Их походки ножевой
И оправы дождевой
Стыд поди упал на папу
Иль антихрист поднял лапу
Нам не велено шептать
О его словесном нраве
О его слоистой крови
Проще ласточке пенять
На скамеечке резной
Под тюремною сосной