...а можно было б выпить за герберы.
июльский вечер тенями со склонов тянулся к морю, выбирая сети,
заброшенные в полдень на купальщиц, неосторожно вышедших на берег,
и тенью уподобившихся йети,

в специальном военморском пируэте
на траверзе сновал торпедный катер, чтоб увильнуть от собственной
                                                                                                       торпеды,
цикад античный хор козлинорогий откупорил прощальное спуманте
и катер поглотило vinho verde,

мазнув помадой полосу на рейде.
шипение свернувшегося угля при виде свежепойманной ставриды,
предвосхищает славное застолье, согласно мореходному поверью,
когда пунктир прочертят аквариды,

пролитые растяпой ганимедом.

здешней текущей реки ширина недостаточна, чтоб
скрылся из виду противно лежащий, который
напоминает картинно, что ты — лишь заезжий сноб,
которому не допустить, что это и вовсе не море.

берег подножный страдает вязкостью и цветом не удался,
только туман породнит с привычным сердцу пейзажем,
волна измельчает гранит и, песок нанося,
действует как штукатур по ремонту пляжей.
берег речной, как в бюджетном кино, рябит
мелкотой волны в суетливой постельной сцене

грехопадения гоминид
в объятия светотени.

берег являет собой пограничье, межу, разделение сред,
луч преломленный с лучом отраженным не схожи,
тот, кто однажды уже покидал старый свет,
знает, что в новом за свет он заплатит дороже.

и приходят они туда, куда реки впадают, в море
они впадают, к месту, куда текут снова приходят они,
предмет, вынутый из пространства теряет вскоре
форму и отплывает подобно свече, откликающейся на огни.

слева, за мысом, ветер кружит и восход борется с тягочением,
справа в закате тот же ветер нагоняет волну и топит красный сегмент —
пароход брюхом кверху сучит винтами и сносится по течению
впадающей поблизости. данный эксперимент

подтверждает вновь заполнение пространством формы, подобно
телу, испустившему вздох, чтобы оплыть свечой на ясный огонь,
известно, куда идти — по линии гипотенузы беспроводной
связи из сиракузы на здешнюю оболонь.

алеф и бет цимцума, систола и диастола, так выдох предшествует вдоху,
за исключением случая хронической астмы творца.
суета сует из поколения в поклонение, согласно мазоху,
возвращает пространству форму и стирает черты лица.

с недавних пор
мост — атрибут реки, под ним она течет,
его, порой, сметает ненароком,
так что виновен в этом не просчет
строителя, а горные потоки
и интеграл весенних ручейков
по площади бассейна, — к. прутков.

и в том числе
он верно описал движенье волн
от брошенного камня безгрешности,
подмытость берега, что дум великих полн,
уединение скворечницы,
которая в отсутствие скворца
свидетель как начала, так конца
зимы.

промеж двух берегов теченье мутных вод
уносит вздохи и немного пены,
благоухающей, когда она плывет
не по неве, конечно, а по сене:
поскольку пена на неве несет амбрэ,
ей не достался свой аполлинэр.

короче так:
из-под моста на стрежень либер мутер,
допустим — майна, катит некий патер,
волна несет его и прочий мусор,
а дальше все как в песне — шахер-махер:
капут всему, капут всего, капут,
и лишь волна с волною зайнгезунд.

воплощенье восточного ветра над сопкой маньчжурской
все дудит в трехлинейку и кружит листву и окурки,
откровенно наклонно по скатерти сонной сползая,
исчезает тропинка в лесу, не дождавшись дерсу узалая.

спит гаолян за хребтом, сон окутал равнину,
сон подступает к предместьям и стенам харбина,
тот, кто сумел за хинган перейти осторожной тропою,
слышит сквозь сон, как над сопками ветер расстроен,

как он дудит свой маньчжурский напев на дуде трехлинейной,
кружит листву на манер фонарей, что растут на галерной,
как об английский гранит чешую обдирают балтийские волны —
воплощенье восточного ветра над каменоломней.

восклицать, вопрошать, многоточить
в умолчанье отдельных фигур,
выступающих из междустрочий
как из тени, чему де ла тур
посвятил полотно — йом кипур.

светотень — драпировка пространства,
на закате девятого дня
повторит полосатость убранства,
складки времени, трепет огня
стрекозой в полутьме янтаря.

в письмена переплетенный волос
кучерявит строку завитком

каллиграфии, росчерка хворост
воспылает живым языком
влажной ласки, с которой знаком.

потакая свободе трехмерной
проявляться в светах и в тенях,
свечи пишут этюд олоферна
и юдифи по книге танах,
в неизменно багровых тонах.

какой новорос назовет баклажан — баклажаном,
где ссыльный коллежский с внештатной délatrice жуанил,
оставившей память в его почеркушках, и греческий профиль
дрожит над песчаной косой каролино полетом дрозофил.

на траверзе отмель и нужно держаться мористей,
а берег — как спаржа на блюде, до самого-самого истра,
на север начнутся обрывы, баркасы, что ищут улова,
обрывы — как срезанный торт с маяком крем-брюллова.

санжейка, жестянка, на крыше гремит заржавейка
когда поддувает норд-ост и уносится узкоколейка,
и жженая умбра в обвале съедается охристым морем
и пляж отступает под стену и там погибает героем.

обрыв, что палитра безумного имажиниста —
сиена, маджента, оранжевый крупнозернистый…
краплаком прочерчены тени и редкие здесь горожане,
которые к вечеру формой и цветом — а-ля баклажаны.

некто, решивший, что есть зер гут и арбайтен в субботу нихт —
устал. долгий путь и тяжелый труд — от них
сухость в горле и пульс шалит — годы не те,
чтобы царствие на земле строить на мерзлоте.

свет от тьмы отделять кайлом и крышевать от воды твердь,
затем, семя пролить на холодный холм, иметь
спички в сухости, чтобы дым привлек жар огня
и плоть, взошедшую поутру обжечь — не свинья,

чтобы шмалить до вони. потом остудить пыл и протереть слюной рот,
а если что-то и позабыл — так это что безбород.
вручить кайло, чтобы хлеб добывал, цитатник заповедей…
шолом шаббат и арбайтен нихт делать этих людей.