После прочтения романа Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской души» особенно остро понимаешь, что такое русский писатель, в чем его предназначение и отличие от писателей других языковых и мировоззренческих культур.
Такая сложная, смелая и внутренне правдивая книга могла появиться только в России. И именно поэтому она настолько интересна и так много переводима за дальними и близкими литературными рубежами. Многие считают Виктора Ерофеева западником, приверженцем чуждого нам образа жизни, мыслей и чуть ли не русофобом. Я долго не понимал, почему подобная точка зрения столь укоренена, на чем она основана, почему ее не пытаются обосновать, а лишь транслируют. В итоге за неимением ответов я списывал это на невежество и ограниченность антиерофеевских адептов или же на желание набрать висты перед своим литературным кланом. Однако это моя хиленькая конструкция меня самого не удовлетворяла. Я чуял, что есть в Викторе Ерофееве нечто, не разгаданное мной, что я не далеко ушел в этом от его оппонентов, а потому не могу найти причины их истерических камланий, равно как не в состоянии выдвинуть весомых аргументов против. Разъяснил мои недоумения сам Виктор Ерофеев в «Энциклопедии»:
Я бы вполне справился с жизнью на Западе, не смотрел бы на него снизу вверх. Я никогда не примыкал ни к одному идеологическому движению, включая западничество. Западник на Западе — растворяющийся субъект.
Я остался в России.
Этот фрагмент текста, несмотря на свою очевидную неакцентированность в общем объеме, является одним из ключевых для понимания идеологических констант произведения. Виктор Ерофеев, в данном случае довольно близко находящийся к излагающему идею герою «Энциклопедии» (это касается не всего текста: часто автор и «герой — первое лицо» разбегаются чуть ли не на разные концы духовного мира), позиционирует себя как того самого цельного русского, который существовал или только будет существовать, не раздираемый западно-славянофильскими противоречиями. Он именно справляется с западом в себе, делает его той частью русскости, что позволяет миру воспринимать нашу Родину не только как центр насилия, но и как интеллектуальный и художественный феномен. О какой русофобии можно в этом случае говорить? И каким дурновкусным клишированием промышляют те, кто разыгрывает вокруг «Энциклопедии» русофобские крапленые карты? Поверьте мне, человеку, немного знающему западный издательский литературный мир: действительно русофобский текст, сделанный в угоду нашему непроходимому убеждению, что какие-то мифические иностранные враги России эту нашу примитивную русофобию поддержат, не будет ровным счетом никому ни интересен, ни нужен. Во всем мире с уважением и вниманием отнесутся к тому сочинению, которое написано не с целью угодить читателю, рынку, политической конъюнктуре, родственникам, друзьям, клану, а является поиском наилучшего выражения своего таланта, путем к собственной правде, к познанию самого себя, своей национальной идентичности, своего места в стихии национального языка. И только потому, что в «Энциклопедии» все это есть, — это очень русская и патриотичная книга. И только поэтому так успешна ее издательская судьба.
Кто-то спросит: а в чем же тогда заявленное отличие русского писателя от других? И почему после прочтения «Энциклопедии» оно становится так заметно?
Односложно на этот вопрос не ответишь. Давайте сначала поразмышляем над тем, кто в России последних десятилетий имеет шанс стать писателем? Да кто угодно. Писательство у нас не ограничено рамками ни профессиональными, ни социальными, ни этническими. Втянуться в это самое безнадежное и самое прекрасное ремесло у нас может каждый: от выпускника Лита до дворника. Далеко не так в других землях. Писатель — это человек из среды, чаще всего филологической или журналистской, человек социально определенный и по общественным установкам имеющий право складывать слова. Отсюда многовековая каноничность зарубежных текстов, красота правильности, политкорректности, и даже неполиткорректность там, за бугром — часть канона. У нас же все наоборот. Мы стихийны. Мы пишем то, что слышим, и нам никто не указ (сам Виктор Ерофеев очень любит образ плохо настроенного радиоприемника, который обязан услышать и расшифровать подлинный писатель). Мы не следуем канону, а создаем его. Мы свободны в форме, а в содержании рабы неведомых голосов. «Энциклопедия» написана согласно всем этим постулатам. Она то, что никто не напишет. Она выросла из всего и не из чего. В других культурах таких текстов не существует… Пока… И это опять говорит в пользу России. Поскольку такая книга, написанная на русском языке, утверждает тот факт, что русская словесность, несмотря на свою возмутительную почти молодость, не только не уступает другим, но временами вырывается далеко вперед.
Этот роман очень сложно анализировать. Он столь живой, динамичный и в то же время капризный, что поддается не сразу, играя разными гранями, обманывая и сбивая с толку исследователя. Читать его — все равно что путешествовать в бурном море, где нужно проплыть не только между Сциллой и Харибдой разнообразных смыслов, но и понять, зачем, собственно, было пускаться в путь не только тебе самому, но и автору, который прошел его до конца, преодолев все препятствия и не поддавшись ни одному соблазну. (Книга, кстати, писалась больше двух лет.)
Здесь надо отметить одну особенность творческой индивидуальности Виктора Ерофеева. Его тексты всегда конечны эстетически и бесконечны этически и эмоционально. Что я имею в виду? По непосредственным формальным признакам произведение Ерофеева создает ровно ту словесную и чувственную картину, которую хочет автор. Ерофеев тот писатель, который всегда вкладывает в буквы ровно то, что собирался.  За каждой фразой видна долгая шлифовка-облицовка, долгий выбор между хорошим и лучшим, между одним оттенком или другим. Но все устроено так, что разный читатель, продолжая в себе историю текста, насыщается совершенно разной по тону эмоцией: от возмущения до восхищения, что в нашей словесности редкость. Да, люди делятся на некоторые эмоциональные типы, и каждому ближе своя степень накала. Кто-то не справляется с насыщенностью Достоевского, «болеет» от него, предпочитая тургеневские очаровательные завитушки, другому подавай Берджесса, Рю Мураками или еще чего-нибудь покрепче. При прямом восприятии литературы это вполне объяснимо. Но те, кто считает Достоевского чересчур «болезненным», не исполняются к нему негатива, ни винят его в своих бедах. Ерофеев же настолько преодолевает условность художественности, настолько заставляет своего героя вторгаться в повседневную читательскую жизнь, что иной готов воевать с этим самым героем, уничтожить его, раздавить, сжечь (не отсюда ли фашистская мода на сжигание текстов?), а другой, наоборот, стремится сначала к пониманию, а потом и к подражанию, стилистическому приближению, а подчас и перевоплощению.
С точки зрения этики картина еще интересней. И глубоко заблуждается тот, кто считает, будто Ерофеева «свои» либералы этически во всем поддерживают, а «чужие» почвенники отрицают. Ерофеев настолько вне кланов, настолько органически не принимает литературные движения группами, тройками, пятерками, десятками, что этическая парадигма восприятия его текстов строится на одной единственно возможной схеме: один писатель — один читатель. И так бесконечное число раз. Писатель неизменно один, а партнер по этой увлекательной игре в трактовку всегда разный. И, я уверен, ни одного повторения до сей поры не случалось.
Попробуем привести хотя бы несколько случаев восприятия «Энциклопедии русской души».
Первый: он построен на понимании художественных принципов и неумелой и мало на чем основанной подмене героя автором. Связано это, в основном, с неопытностью читателя, с малым количеством прочитанных книг и страшной разночинской чертой: прислушиваться к чужому мнению за неимением собственного. В этом случае все строится на цитатах, выдернутых из текста и приписываемых злодею автору:
Русских надо бить палкой.
Русских надо расстреливать.
Русских надо размазывать по стене.
Иначе они перестанут быть русскими.
Кровавое воскресенье — национальный праздник.
Шок! Ужас! Как так можно?!
И никто не удосуживается прочитать все, проверить, из чего такого рода высказывания следуют, где их первооснова, в каком из поворотов лабиринта метаний героя они найдены? Но это слишком сложно. Обличать легче… Удивительно, что даже некоторым, не последним из интеллигентов, не приходит в голову, что «Энциклопедия» — это не статья, не манифест и никак уж не исповедь… И можно было бы привести как контраргумент другую цитату:
Я люблю русских.
Я очень люблю русских. Прямо как Есенин.
Но тогда придется объяснять, что и то, и другое произнесено не всерьез, и, боюсь, разорвутся буйные головы обличителей от сложности вопроса.
Существует и другой подход. По примитивизму он почти не уступает первому, только идет с другой стороны и колосится под другим ветром. Суть его такова… Вот нашелся человек, который сказал всю правду. Живем мы в дерьме, и пора валить отсюда, из этой помойки. Раздаются жидкие хлопки восторга, кривятся улыбки, чернеют души, наливаясь ненавистью. И это такая же феноменальность недальновидности восприятия, как в первом случае, такое же нежелание признать литературу высоким очистительным делом, поставить ее выше себя, а не отводить ей лишь роль, подтверждающую собственные скудные мыслишки.
Вариаций у этих «дубовых» взглядов немало, и это тоже этическое продолжение книги. Таким непониманием меньшинство читателей как бы подтверждает многое из того, с чем они были не согласны. Я думаю, что и сам писатель не ждал такого интригующего эффекта. Каждый, не понявший «Энциклопедию», поневоле становится ее контекстовым героем.
Теперь попробуем отбросить всю эту малоинтеллектуальную шелуху и предложить свою трактовку «Энциклопедии».
Одной из главных ее особенностей является то, что в ней нет ничего случайного. Даже на уровне междометий и пунктуации. Казалось бы, в средней и большой прозе без случайностей нельзя обойтись. Это только в поэзии единственность слова — непременный залог качества и успеха. В прозе же важнее ощущение от движения слов, а не их незаменимость. Ерофеев добивается незаменимости каждого слова в прозе, и потому к «Энциклопедии» вполне можно было поставить жанровый подзаголовок «Поэма». Вот, к примеру, фрагмент, из которого получится неслабый верлибр:

И такого отборного, лаконичного и словесно обаятельного в «Энциклопедии» —драгоценные залежи.
Стоит обратить внимание и на название. «Энциклопедия» — слово вполне конкретное, с суховатым похрустыванием в своей фонетической основе. Оно претендует на наукообразную полноту. Но прибавленное к ней «русской души» создает эффект сопоставления несопоставимого. Это очень значимо, это тоже один из кодов для осознания авторского замысла. Ведь как раз несопоставимое и исследует Ерофеев в русском характере. Ложь и правду, любовь и ненависть, запад и восток, русскость в сочетании с нетерпимостью национальных пороков. Не поэтому ли книга высекает такую сильную искру, что в ней яростно сталкиваются русские противоположности, а разные векторы обширнейшего русского сознания направлены прямо друг на друга и таранят друг друга отчаянно и безжалостно!
«Энциклопедия» написана в конце девяностых годов. И время действия — те же самые девяностые. Сейчас, через десятилетие эти годы видятся уже через созерцательное пенсне, но в момент написания время выставляло тысячи жал и готовило тысячи ловушек для людей разумных. В данном ракурсе можно говорить об энциклопедии как о произведении романтическом. Ведь в центре миросозерцания героя — его разочарование. Девяностые, которые по всем многолетним надеждам должны были стать прорывом к свободе и красоте, стали годами грязи, свинства и усиления социального неравенства. После тоталитарного общества мы решительно и быстро под собственные довольные улюлюканья построили самое несправедливое общество. Приговор девяностым в каждый фразе романа, в описании неких силовиков, их референта, в героях значительных и эпизодических. То зло, что мы относили к системе, оказалось, глубоко сидит в самом человеке, и только сменой строя его никак не превратишь в добро, поскольку оно легко подстраивается к новым условиям, становится неузнаваемым, оттого и более опасным.
Зло в «Энциклопедии» сгущено и персонифицировано. Автор называет его Серый. По сюжету его все ищут, и герой получает задание от спецслужб найти его и убить. Здесь, кстати, очень слышна постмодернистская авторская усмешка над шпионскими триллерами. Серый человек и не человек, у него человеческая судьба, но это судьба не одного человека. Серый в каждом из нас и вне каждого из нас. Это русская прорва, затягивающая все подряд. Сюжетное развитие линии Герой — Серый потрясает мастерством. По всем внешним признаком Герой действительно ищет какого-то человека, некую личность, которая способна погубить Россию. Поиски Серого описаны весьма правдиво и колоритно. Перед нами некий стилистический и композиционный слалом, приводящий к убийству Серого. Но открытым остается вопрос: как же Герой нашел Серого? Почему никому это было не под силу? Да потому что он нашел его в себе, внутри себя. Это поразительный образ, по кускам рассыпанный в тексте, в надежде, что просвещенный читатель сам соберет эту головоломную мозаику.
Кто еще, кроме русского писателя, дойдет до такого уровня саморазоблачения, кто еще отождествит внутреннее зло одного человека со злом во всей нации, кто пригвоздит своих соплеменников к позорному столбу, чтобы потом, вытащив гвозди, пойти вместе с ними к освобождению от позора?
Такой писатель, как Виктор Ерофеев, мог родиться только в России.