Вновь в Заокском, в селе,
вновь я встретился с юностью, школой.
Мысли, синтаксис мой
без редакции, без протоколов.
Здесь не слышно давно
за лугами, леском пароходов.
Две соседки идут
(не как в городе) - там пешеходы.

В узких брюках, цвет в ночь,
и в сорочке из Вильнюса, в красном,
я стою но мостке
не один, возле лет невозвратных.
Я с портфелем всегда,
за границу могу отправляться.
Я зачем? -

Арлекин!
Вам со мной не придется смеяться.

Здравствуй, юность! Что скажем сейчас?
Ты во мне и далёко.
И рисует закат
самолеты из красного шелка.
Никуда не летал,
в телевизоре видя "Известия".
Я вот здесь начинал,
на реке, вот на этом вот месте.

Вот на этой косе
пахло дегтем от лодки из дуба;
мы с тобою сюда
прибежали из сельского клуба;
дрожь от холода рук -
и в тебе непонятная рана
стала страхом начал:
одному хорошо - в капитанах.

В этой бездне лесов,
что упали в небесные гати;
в этих стрелках дорог
всей страны, что летят в навигатор;
новых мыслей проспект,
что обжили герои из строчек,
я у школьной сосны
в ожидании листьев из почек.

Как стремительна жизнь
поездами, любовью и мыслью;
кто-то в школу пошел -
здесь начало: в ведре с коромыслом.
Не забыл бы погост,
и про деда, и окские дали -
если парень с царём в голове,
скажет то, что еще не сказали.

Я себя не узнал
в переулках из дальнего детства,
только абрис домов
как какого-то странного действа;
в привокзальном кафе
(со студийцами сиживал раньше),
в электричке в Москву
в дом Пашкова, для дел аспирантских.

Этот мир. Кто я здесь?
Прохожу коридором и парком.
Кто со мною стоит
за витриной на зеркале лака?
В электричке, в окне,
что уносит пространство и время;
время воздухом дня,
а тревогой и красками в темень.

Кто же он, этот час,
на границе мечты и рассудка?
И плывут корабли,
косяком перелетные утки;
и пожаром горит
горизонт, за селом уходящий,
как он может всегда
ускользать, позабыв о вчерашнем?

То, куда мы спешим,
это роща из синего ситца;
это детства подъезд,
это небо, романа страницы;
это встреча с тобой
у метро в половине шестого;
это к Библии путь -
человек есть храм Бога живого.

Боже мой, я другой!
Это новый туман у причала;
невесомо плывут
мои мысли в садах и кварталах;
мои мысли идут
по бульварам. И пишутся строчки.
Что я ветру отдам?
Я со всеми в кафе - в одиночку.

I
Под серый дождь, начертанный в асфальт,
иди, витийствуй, слушай: вязь ограды
из чугуна воспроизводит альт,
что держит мысль в лепечущих тирадах.

II
А в улке Гвардеса дома стеной,
и гулкие шаги уходят к крышам,
белесый цвет в квадратах надо мной;
и нет меня, и я себя не слышу.

III
Забывчивость - незримая тоска;
пришел в себя у Домского собора.
Стоп. В кирпиче застывшие века
и мастеров ушедших разговоры.

IV
И замкнутый средневековый двор,
и готика крестовой галереи,
под нефом базилики трубный хор,
и я, вдруг ставший в звуках менестрелем.

V
И как себе не объясню я в толк,
про ноги вспоминая на брусчатке,
что здесь когда-то рижский бранный полк
под ритм шагов оставил отпечатки.

VI
И облака спустились посмотреть;
и с крыш, дождями заполняя лужи,
забылись в улочках, собой стерев
пыль с витражей, кирпичных кружев.

VII
Чик, чик - чирик - на вензель посмотри,
витиеватым кренделем над входом;
лет триста зазывал: "Еда внутри",
и мы в харчевню с зазывным народом.

VIII
А улочка влечет за поворот,
за ней вторая, третья - мысли саднят;
и в сумерки открылись вдруг ворота -
процокал конь, на нём в доспехах всадник.

IX
Без слова "ночь" строка совсем бела,
мы всё определяем по контрасту,
и в переулках ночь своё взяла,
и в сумерках не нужен стен кадастр.

X
И прошлое ступает допоздна,
лишь изредка засветятся оконца,
мои шаги как будто бы со дна,
и небо между крышами в колодцах.

XI
Рассвет. И плеск. Блеск на воде.
Качается на волнах Даугава.
Смотрю на город рыцарских побед.
Поклон тому, кто начал рыть канаву
для кладки кирпича! И в том завет.

Какая встреча нам дана?
И головы минует голос,
и мыслью совесть вплетена
в упругий в поле хлебный колос;

когда, качаясь на ветру,
он догорает в красках солнца,
когда я представляю ту,
тень зеркала на дне колодца,

что посмотрела в пустоту;
дойдя по брёвнам к водной глади,
вдруг ощутила слепоту
и свет в судьбе, что дядей даден

напоминаньем о родстве,
при встречах при дверях открытых,
о том семейном естестве,
когда стеснения забыты:

туника сброшена на пол,
а брат застегивает брюки,
выходит на крыльцо - и в дол,
в полёте окрыляя руки;

заполнив светом воздух дня,
прошёлся по аллеям парка
и за собой увлёк меня;
оставив размышлять у арки,

он вдруг взметнулся к небесам,
потом упал на донце пруда,
погладив спины карасям;
вдруг вспомнил строки из Талмуда

и стал вполне пристойным для
себя; и галстук, что от ветра
залез в подвалы у Кремля,
поправил, видя километры

просторов, гор, полей, морей,
где каждый гребень, с пеной схожий,
стремится к другу поскорей
(и думает, что "мы похожи");
о том, чья чистая душа
и бритва не касалась кожи,
не думает, как хороша
волна, чья сила у подножья;

и, отдаваясь ей сполна,
он погружается в пучину.
Такая нам судьба дана,
душа, с тобой писать картины

пространства, с воздухом, плащом,
надетым в дождь, идущий с ветром,
и ужина с тобой, с борщом
и наших жизней километры

в авто, и за стеклом, и тут.
какая амплитуда мысли!..
тебя в театр не зовут,
без нас с тобою щи прокисли;

вдруг вспомнил, как любовь ушла
давно, в миг, с танцверанды, летом
от слов, что на прокат взяла,
и смех до брачного банкета;

до свадьбы день. пришёл домой,
рыдал в стекло оконной рамы,
душа, ты приплелась за мной
и на меня смотрела странно,

дыша с той стороны стены,
а с этой запотели плечи;
просил спасения взаймы
и знал, за помощь не отвечу

и ни тогда, и ни сейчас;
зачем меня пеняла сватья,
ведь обливает с крыши грязь
не мысли о вещах, а платье.

Какая встреча нам дана?
Ты ускользаешь, как и прежде;
Бог даст, ты на границе сна,
а может, молишься с надеждой,

Каждый верует в чудо.
Телевизор забыт.
Мы с тобою откуда
тот туннель будем рыть?
Не нужны наши клятвы:
крепкий чай на столе;
мы словами опрятны,
размышляя о зле.

Этот день, непохожий
на Давидов псалом;
за окошком прохожий
мысль отправил на слом.
Наши встречи напрасны,
если жаждем удач;
расставанья как стансы,
пустота в них - палач.

Как зловещи проёмы
в доме на пустыре,
в них душа неподъемна,
как монета в дыре.
Так свеча на подносе
бледной кожей течёт;
так и мысли несносны,
как несданный зачет.

Божий дар как ведение
по дороге благой.
Ну а жизнь ради денег -
это образ другой.
Тем скорей расстаёмся,
всё сказав до конца, -
от себя отшатнемся
в гулких залах дворца.

Утверждается мнение,
словно нету других;
растопырены перья
на заборах глухих.
А в небесных просторах
растворяется боль;
депутатские споры
превращаются в ноль.

Как выходим из веры,
на прилавках скроив.
Чем же лица измерить,
если семь на двоих?
Нашим мыслям угодно
воплощать "монолит";
перед небом свободным
сребролюбье молчит.

Поругание ядом
человека в труде -
торжество тунеядцев,
всё проявивших в судьбе.
Восхитительна птица,
что парит над страной;
вот она не боится
видеть душу иной.

До чего же прекрасен
человек в день труда.
Рабство мысли опасно -
выйдет червь из гнезда.
В школу с книгой, с тетрадью -
это путь для ребят;
каждодневная радость -
познаванье себя.

Как рассвет проявляет,
где там тень, где ветла,
так и Бог разделяет
тайны мысли и зла.
Дверь закрыв, за порогом
не бросаешь ключи;
ты убил - вызов Богу,
совесть с водкой молчит.

Зло есть самоубийство,
что посеешь - пожнёшь;
не поможет витийство -
маску не сбережёшь.
Тайна в слове! С лозою
про котлету забудь;
горизонты слезою
отправляются в путь.

Мы едим ту же манну,
что жевали до нас;
и кресты из обмана
прекратили рассказ.
На заснеженном поле,
так, где с ветром верста,
я молчаньем невольно
у живого Христа.

И снова тот вокзал,
как чудо.
Откуда и куда?
Не буду
я с нею говорить
с бравадой;
Я от неё себя
отвадил.

Как в той своей мечте
в деревне,
я с нею нищим был
последним;
и в шалаше нашел
лишь жалость,
на рейс с пустым лицом
сажала.

Платформа. Товарняк
в два глаза.
По улице иду
с вокзала.
Рассветная Рязань,
вернулся!
На месте, вон на том,
споткнулся.

Знакомый мой дворец,
с поклоном!
Здесь я актером рос
зеленым.
На сцене в нём сыграл
поэта -
пророческая роль
завета.

Ну, здравствуй, Первомай,
gros strasse!
Здесь школа, выпускной.
Гримасы
мечты, кино, любви,
надежды -
судьба берет оброк
с невежды.

Рязанский Кремль
величавый,
и кажется, вот-вот
отчалит
и поплывет один
армадой
с чугунною своей
оградой,
и с валом, как с бортом
эсминца.
Успения собор,
как птица.
И вдохновляюсь от
азарта,
и с духом творчества
я в завтра.

Стоит октябрь. Мечется луна
и шарит всё по мокрым огородам.
И думал: осень.не уйдёт она,
пока не бросит нервно листья в воду.

Не знал, что в дождь так буду тосковать,
что вместо зданий на краю Горрощи
пейзаж с сосной у пруда вспоминать
и то, что столик наш с тобой заброшен.

Сквозь дождь вокзал, трамвай, фонарь, экран,
витрины, сыр, картофель и колбасы,
программу партии, рекламу, кран,
диваны, стулья, кресла и матрасы.

Квартал к кварталу, я иду давно
и чьим-то взглядом вдруг сейчас разбужен.
А вот бачки для мусора, авто
на небесах не будут нужны.

Непозабытый взгляд,
вернувшийся ночами,
непозабытый взгляд
на стенке с кирпичами;

во сне и в эту ночь,
что бродит на вокзале,
и тень его точь-в-точь
рукою показала

на гладь живой волны
с отливом, из мазута,
под звук стальной струны,
вдруг лопнувшей как будто;

и с запахом смолы
от лодки у причала,
распавшейся вдруг мглы
и чайки, что кричала

в стелившийся туман,
путь розовый от неба,
я, веривший в обман,
как в солнечного Феба;

я этого хотел,
пронзительного жала,
и в ней я онемел -
и время убежало.

Непозабытый взгляд,
с дрожащими губами
и с волосами в ряд
над тонкими бровями

вновь в свете из окна
от трепетного утра,
вот, кажется, она,
вся в белом, с перламутром..

Но подошёл рассвет,
с прохладой, к той границе,
когда усталость тем
уничтожает лица.

I
Подчиненность вертикальному ритму
в колоннах под куполом, в молитве,
когда в голосе к нему ad libitum,
я думаю о человеке,
что как тайна в своей свободе,
и когда возится на огороде,
и когда слушает тебя вроде,
а думает о Квебеке.

II
"Для людей работа - наслаждение".
Все рассмеялись над суждением.
"Для людей", - повторил Эзоп мнение.
Придворные царя Креза замолчали.
Равенство не рождает войны,
для всех одинаковы горны,
все неба над головой достойны,
чайки для всех прокричали.

III
Наша улица отстала,
отстала от капитала,
пока дома называла.
Как жить без бутика станем?
Появились новые лица
из другой духовной столицы,
водитель за погоду боится
в родимом Узбекистане.

IV
В документах есть всемирное братство,
есть католическое аббатство;
откуда же духовное рабство?

Сон разума, дорогой, зря лелеешь.
Раб тот, кто угнетает другого,
убили бомбой Александра II,
Раскольников - самого себя "крутого".
То пожнешь, что посеешь.

V
Образные выражения индивидуума
делают предмет речи видимым.
Я тому субъекту завидую,
кто видит в проводах электроны.
Счастье: вон парк плывет в тумане,
и я с пустым кошельком в кармане
парю в этом розовом обмане
к завтраку с кетчупом и макаронами.


VI
Я стремлюсь к самосовершенству,
к поэтическому блаженству
без рифмованного верховенства -
впереди спонтанные мысли
в ритме слов, в женской фигуре,
в лесопарке, в аллеях, в фактуре;
так и лезет Левитан в натуре
маслом в акварельные выси.

VII
В конце марта опять морозы,
за стеклом бутика бордовые розы,
с сосулек капают слезы
на мои черные брюки.
А желание добиться ответа
делает нас зависимым от субъекта.
Это и есть конец света.
И руководят мысли, а не руки.

VIII
Я различаю ложь в разговорах,
на этикетках, в рекламах, в иконах,
в телевизионных микрофонах.
Где же увидишь себя реальным?
В мире много зеркал угодных,
каждый покупает поудобней;
но лишь во Христе человек свободен.
А в маске человек театральный.

IX
Помню на горизонте маленькую тучку,
вдруг она выросла в желтую кучку,
я крикнул Саньке: "Сматываем удочки!"
Над рекой вынули воздух точно.
Из лодки бегом в дом бакенщика на взгорье;
ветер все рвал и нес в пространстве вскоре,
кирпичи с брезентом поднимал на подворье.-
Ураган надо распознавать в точке.

X
Слово есть образ дела;
капелла литовская запела,
свистулька у пастуха засвистела.
Но не все слова на корневой основе:
актер на сцене играет,
директор на заводе управляет,
врач больницы исцеляет.
Что будет с декабрем новым?

XI
Легкий туесок из жичины
плетут для лесной малины;
вазы делают из глины,
а пользуются пустотой в вазе.
Лао Цзы ночью на берегу в тумане,
наверное, думал об обмане,
который сам оказался в капкане
между мыслью и водой из пруда на кухне в тазе.

XII
Любовь у всех одна и та же,
не пьют одну и ту же воду дважды,
идет по тропинке каждый;
не плывет парусник без цели.
Вися на ветке в самом себе, как небыль,
мечтает яблоко о небе;
и я в тайне не был.
А если бы яблоко съели?

XIII
Многое значит изменение формы,
надо заниматься спортом,
в офисе определят униформу,
на работу берут с хорошей фигурой.
И пластика мыслей в предложениях
определяет дальнейшие движения,
и выбор рабочего поведения,
и модель костюма и его мануфактуру.

XIV
Все начинается с точки;
в общаге замок на замочке,
на кухне висят порточки,
кто-то освободил сковородку от утки.
Закусывать нечем, сидим без дела,
Сашка выкрикивает: "Соседи съели!"
а Вовик повизгивал: "Сама улетела!.."
В студентах было: концерт дали жуткий.

XV
Хорошо быть частичкой нейтрино:
не зависеть от магазинов,
что тебе до карабинов -
пронизываешь себе Путь Млечный.
Правда, не увидишь футбольного матча,
не узнаешь любви к другому - незадача,
не споешь песни казачьей,
не прочтешь чеховской речи.

XVI
Кого многие страшатся,
тот многих должен бояться;
кто сможет над собой улыбаться? -
Зло само себя убивает.
Тот, кто привык жить обманом,
старается казаться честным и гуманным;
и как он выглядит рядом с белым туманом?
А сын отца, наверное, "добрым" называет.

XVII
Хорошо не воздействовать на человека годами
электромагнитными волнами,
не травить в его доме газами ночами,
не следить за ним на экране с инфракрасным излучением.
Хорошо не внедряться в его мозг, в мысли,
не навязывать идеи, которые прокисли,
не вбрасывать в зрение цветные картинки "миси-писи",
а прочитать Иоанново Откровение.