Михаил Аранов
Новый круг
Настанут дни
Новый круг
Настанут дни
«Настанет день — исчезну я».
И. Бунин
И. Бунин
Наступят дни — меня не будет.
И в черном шелке не спеша,
Как бабочка, моя душа
В просторы горние прибудет.
Проснется лес и дальний дол.
И грянет птичий хор весенний.
И к солнцу повернут растенья
Свои цветы. И пьяный стол
Сберет гостей, как в прежни годы.
Друзей, врагов любой породы.
И смех, и грех — кто их рассудит?
Меня тогда уже не будет.
Все также розы будут цвесть.
Как хороши, как свежи розы.
И никакая злая весть.
Цветенье их не потревожит.
Потом наступит полдня час.
Пчела, жужжа, в окно ворвется.
А где-то снова оборвется
Живая нить средь вас, средь вас.
Вот в джезве кофе закипит.
И пена сдуется немножко.
Моя серебряная ложка
По кружке робко простучит.
И кофе каплею тяжелой,
С деревьев так стекают смолы,
Сползет по краешку фарфора
И незатейливым узором
Напомнит истине простой,
Что путь закончился земной.
Оставит на столе свой след
Фарфоровый сервиз китайский —
Коричневый кружок. Обет
Исполнен с тонкостью прованской.
Ну, вот и все. И нет печали.
Вороны где–то прокричали.
Их крик — едва ль кого разбудит.
Меня тогда уже не будет.
И в черном шелке не спеша,
Как бабочка, моя душа
В просторы горние прибудет.
Проснется лес и дальний дол.
И грянет птичий хор весенний.
И к солнцу повернут растенья
Свои цветы. И пьяный стол
Сберет гостей, как в прежни годы.
Друзей, врагов любой породы.
И смех, и грех — кто их рассудит?
Меня тогда уже не будет.
Все также розы будут цвесть.
Как хороши, как свежи розы.
И никакая злая весть.
Цветенье их не потревожит.
Потом наступит полдня час.
Пчела, жужжа, в окно ворвется.
А где-то снова оборвется
Живая нить средь вас, средь вас.
Вот в джезве кофе закипит.
И пена сдуется немножко.
Моя серебряная ложка
По кружке робко простучит.
И кофе каплею тяжелой,
С деревьев так стекают смолы,
Сползет по краешку фарфора
И незатейливым узором
Напомнит истине простой,
Что путь закончился земной.
Оставит на столе свой след
Фарфоровый сервиз китайский —
Коричневый кружок. Обет
Исполнен с тонкостью прованской.
Ну, вот и все. И нет печали.
Вороны где–то прокричали.
Их крик — едва ль кого разбудит.
Меня тогда уже не будет.
Опять зима
Я. Т.
«Мы будем счастливы, мой друг...»
Н. Коржавин
«Мы будем счастливы, мой друг...»
Н. Коржавин
Опять зима, как питерская осень.
И мелкой сеткой сонные дожди.
Опять душа покоя тихо просит.
И вторит эхо: «Счастия не жди».
Не жди напрасно, вот усталость схлынет.
И смертный полог застит вдруг глаза.
Камин у ног погаснет и остынет.
И не нагрянет вешняя гроза.
И ни звезды и ни креста.
И мутный диск там тени водит.
И жизни миг. И неспроста
Там путник дом свой не находит.
Мысль начинает новый круг:
— Когда–нибудь на этом свете
Мы будем счастливы, мой друг…
За эту жизнь мы все в ответе.
Когда проснешься на рассвете,
Зажги в окне своем свечу…
Я постою и помолчу.
Я постою и помолчу.
Твой свет помог с пути не сбиться.
У незнакомого крыльца
Помог святой водой напиться
Под трели раннего скворца.
И снова тот же вечный круг:
— Мы будем счастливы, мой друг.
Когда-нибудь, когда-нибудь…
— Ты мое имя не забудь.
Какую ночь мне все не спится.
Не дай повеситься, иль спиться…
Мы будем счастливы, мой друг.
Мы будем счастливы, мой друг.
И мелкой сеткой сонные дожди.
Опять душа покоя тихо просит.
И вторит эхо: «Счастия не жди».
Не жди напрасно, вот усталость схлынет.
И смертный полог застит вдруг глаза.
Камин у ног погаснет и остынет.
И не нагрянет вешняя гроза.
И ни звезды и ни креста.
И мутный диск там тени водит.
И жизни миг. И неспроста
Там путник дом свой не находит.
Мысль начинает новый круг:
— Когда–нибудь на этом свете
Мы будем счастливы, мой друг…
За эту жизнь мы все в ответе.
Когда проснешься на рассвете,
Зажги в окне своем свечу…
Я постою и помолчу.
Я постою и помолчу.
Твой свет помог с пути не сбиться.
У незнакомого крыльца
Помог святой водой напиться
Под трели раннего скворца.
И снова тот же вечный круг:
— Мы будем счастливы, мой друг.
Когда-нибудь, когда-нибудь…
— Ты мое имя не забудь.
Какую ночь мне все не спится.
Не дай повеситься, иль спиться…
Мы будем счастливы, мой друг.
Мы будем счастливы, мой друг.
Псовая охота
Мы — зайцы,
бегущие следом за страхом.
За нами
часть жизни, пошедшая прахом.
За нами
деревьев загубленных рощи.
За нами могилы.
(Что может быть проще.)
Мы — зайцы.
И жизнь наша — страх и движенье
в погоне
за тенью, своим отраженьем.
Бежим,
и следы наши мечены кровью.
Бежим
мимо хижин с обрушенной кровлей.
Мы — зайцы,
за нами охотников рота.
И нас
настигает лай псовой охоты.
Кого-то
загнали, порвали на части.
И в пене
бордовой оскалены пасти.
Собак
не кормили пред псовой охотой.
Чтоб лютыми были для этой работы.
бегущие следом за страхом.
За нами
часть жизни, пошедшая прахом.
За нами
деревьев загубленных рощи.
За нами могилы.
(Что может быть проще.)
Мы — зайцы.
И жизнь наша — страх и движенье
в погоне
за тенью, своим отраженьем.
Бежим,
и следы наши мечены кровью.
Бежим
мимо хижин с обрушенной кровлей.
Мы — зайцы,
за нами охотников рота.
И нас
настигает лай псовой охоты.
Кого-то
загнали, порвали на части.
И в пене
бордовой оскалены пасти.
Собак
не кормили пред псовой охотой.
Чтоб лютыми были для этой работы.
Колодец
Где-то светит мой месяц.
Где-то ветер уносит
Уходящее имя
С этих губ ненасытных.
Позови меня тихо,
Еле слышно, лишь дрогнет
Серебро паутины
В свежескошенном стоге.
И с вечерней звездою
Свет прольется в колодец
И по влажному срубу
Проиграет свой танец.
В приглушенном сознанье
Звуки словно зависли…
В грациозном качанье
Два ведра с коромыслом.
Где-то ветер уносит
Уходящее имя
С этих губ ненасытных.
Позови меня тихо,
Еле слышно, лишь дрогнет
Серебро паутины
В свежескошенном стоге.
И с вечерней звездою
Свет прольется в колодец
И по влажному срубу
Проиграет свой танец.
В приглушенном сознанье
Звуки словно зависли…
В грациозном качанье
Два ведра с коромыслом.
Поминальная молитва
Памяти О. Л.
Мы лишь космическая пыль
В потоках солнечного света.
В степи заброшенной — ковыль,
Поземкой медленной одеты.
Кружится снежная крупа…
И гул протяжный над землею.
Куда ведет меня тропа
Своей железной колеею?
Турецкий рынок, синагога,
Убогий православный храм.
И к Богу долгая дорога
По неисхоженным следам.
Стремглав промчались ввысь стрижи,
Как клочья воинской хламиды.
И сквозь цветные витражи
Сияет свет звезды Давида.
Закрытый черный гроб. И кантор.
И древние как мир слова.
В них отзвуки священной мантры.
От них светлеет голова.
И в памяти печальный миф:
То ль посох Ксении Блаженной,
То ль меч воителя Юдифь,
То ль тени падших в дни сражений.
Как в час затишья после боя —
Помянем. Бог и с ней, и с ним.
А завтра — встретимся с тобою,
Но с горькой чаркой погодим.
В потоках солнечного света.
В степи заброшенной — ковыль,
Поземкой медленной одеты.
Кружится снежная крупа…
И гул протяжный над землею.
Куда ведет меня тропа
Своей железной колеею?
Турецкий рынок, синагога,
Убогий православный храм.
И к Богу долгая дорога
По неисхоженным следам.
Стремглав промчались ввысь стрижи,
Как клочья воинской хламиды.
И сквозь цветные витражи
Сияет свет звезды Давида.
Закрытый черный гроб. И кантор.
И древние как мир слова.
В них отзвуки священной мантры.
От них светлеет голова.
И в памяти печальный миф:
То ль посох Ксении Блаженной,
То ль меч воителя Юдифь,
То ль тени падших в дни сражений.
Как в час затишья после боя —
Помянем. Бог и с ней, и с ним.
А завтра — встретимся с тобою,
Но с горькой чаркой погодим.
Откровенье весны
Склонилось небо. В изголовье
Его измятые снега.
И избы, словно исподлобья,
Глядят на черные стога.
И тишина залита в окнах,
Забитых — накрест две доски.
И на горбах дорожных сохнут
Уже проезжие пески.
Но, сбросив сон тревоги зябкой,
Березы пьяно, как в гостях,
Пьют, зачерпнув дырявой шапкой,
Туман до одури в корнях.
И их стволы гудят литые.
И тонкая звенит капель.
Как будто воровская дрель
Буравит сейфы золотые.
И откровенье откровенья,
как девственницы нагота.
И просто, как мечта о счастье,
Вдруг чудный зов: «Иди ж, Настасья...»
И детский смех. Весна, весна.
Его измятые снега.
И избы, словно исподлобья,
Глядят на черные стога.
И тишина залита в окнах,
Забитых — накрест две доски.
И на горбах дорожных сохнут
Уже проезжие пески.
Но, сбросив сон тревоги зябкой,
Березы пьяно, как в гостях,
Пьют, зачерпнув дырявой шапкой,
Туман до одури в корнях.
И их стволы гудят литые.
И тонкая звенит капель.
Как будто воровская дрель
Буравит сейфы золотые.
И откровенье откровенья,
как девственницы нагота.
И просто, как мечта о счастье,
Вдруг чудный зов: «Иди ж, Настасья...»
И детский смех. Весна, весна.
Соло для дорожных столбов
Мне по-немецки исполняют соло
На спицах ног дорожные столбы.
А русской солью грубого помола
Я здесь солю капусту и грибы.
Отечество, где все идет не в лад.
Где нас уже давным-давно забыли.
Там через мой вишневый сад
Дорогу в храм чужой сложили.
На спицах ног дорожные столбы.
А русской солью грубого помола
Я здесь солю капусту и грибы.
Отечество, где все идет не в лад.
Где нас уже давным-давно забыли.
Там через мой вишневый сад
Дорогу в храм чужой сложили.
Алхимия поэзии
Ах, стихоплеты всех мастей!
Что может быть для вас милей?
Удачной рифмою хлестнуться,
Вертлявой строчкою ввернуться.
Иль объявить себя борцом
Со злом — под водку с огурцом,
Под редьку с медом, с русским матом…
Чернобылем вдруг мирный атом
Взорвется. Тяжким, мертвым рвом —
Оскал смертельный. Но потом
Затянутый болотной ряской,
Вдруг явится из детской сказки
Родена мрамор.
В глине вязкой —
Все мутно. Голос глохнет вещий.
И мысль едва, едва трепещет.
Слова толпятся смрадной тучей,
Как вепрь над лужею вонючей…
Но молнии, счастливый случай,
Прорежет огненный заряд.
И барабаны загремят.
И под победный гром оркестра
Рыдает юная невеста:
Жених уходит ратным строем.
Вернется ли живым домой он?
И тишина. Пропали звуки.
И скрипки плачь, и флейты муки.
Все смолкло. И тревогой смятый
Застыл партер оглохшей ватой.
Поэт, уйдя в свою обитель,
Готов к сигнальному рожку,
Как зверь к смертельному прыжку.
Дыханье затаите, зритель.
Молчанье — рыцарский обет.
Держите паузу, поэт.
Что может быть для вас милей?
Удачной рифмою хлестнуться,
Вертлявой строчкою ввернуться.
Иль объявить себя борцом
Со злом — под водку с огурцом,
Под редьку с медом, с русским матом…
Чернобылем вдруг мирный атом
Взорвется. Тяжким, мертвым рвом —
Оскал смертельный. Но потом
Затянутый болотной ряской,
Вдруг явится из детской сказки
Родена мрамор.
В глине вязкой —
Все мутно. Голос глохнет вещий.
И мысль едва, едва трепещет.
Слова толпятся смрадной тучей,
Как вепрь над лужею вонючей…
Но молнии, счастливый случай,
Прорежет огненный заряд.
И барабаны загремят.
И под победный гром оркестра
Рыдает юная невеста:
Жених уходит ратным строем.
Вернется ли живым домой он?
И тишина. Пропали звуки.
И скрипки плачь, и флейты муки.
Все смолкло. И тревогой смятый
Застыл партер оглохшей ватой.
Поэт, уйдя в свою обитель,
Готов к сигнальному рожку,
Как зверь к смертельному прыжку.
Дыханье затаите, зритель.
Молчанье — рыцарский обет.
Держите паузу, поэт.
Севанский монастырь
На краю земли, где горы
Чешут гривы облакам,
Смотрит в даль с глухим укором
Бесприютный храм.
Серо небо. Серый камень
И холодный луч.
И глубокий стылый пламень
У подножья круч.
Как слеза, прозрачны воды.
Слез своих не прячь.
Видно, здесь собрали годы
Весь сиротский плач.
Слышишь — жаркий вдовий шепот,
Плат — узлом концы.
И по плитам тонкий цокот
Жертвенной овцы.
Все — как прежде. Все — приметы.
Всем открыт ветрам,
На скале стоит раздетый,
Бесприютный храм.
Чешут гривы облакам,
Смотрит в даль с глухим укором
Бесприютный храм.
Серо небо. Серый камень
И холодный луч.
И глубокий стылый пламень
У подножья круч.
Как слеза, прозрачны воды.
Слез своих не прячь.
Видно, здесь собрали годы
Весь сиротский плач.
Слышишь — жаркий вдовий шепот,
Плат — узлом концы.
И по плитам тонкий цокот
Жертвенной овцы.
Все — как прежде. Все — приметы.
Всем открыт ветрам,
На скале стоит раздетый,
Бесприютный храм.
* * *
Я люблю одиночество.
Пыльный стол и ковры.
В них глухое пророчество
Неподвижной стены.
Не пробьется ни звука.
Ни шагов и ни вздоха.
Что за сладкая мука
В тишине той оглохла!
В хрустале хризантемы.
Запах горькой полыни
Под роскошною пеной
Заморочной картины.
Это мудрость забвения
Неуемного сердца!
Зеркала в полотенцах,
И пятак на везение.
Пыльный стол и ковры.
В них глухое пророчество
Неподвижной стены.
Не пробьется ни звука.
Ни шагов и ни вздоха.
Что за сладкая мука
В тишине той оглохла!
В хрустале хризантемы.
Запах горькой полыни
Под роскошною пеной
Заморочной картины.
Это мудрость забвения
Неуемного сердца!
Зеркала в полотенцах,
И пятак на везение.
* * *
Я берегу твой сон
От всех его врагов.
Ловлю прозрачный вздох
В осенней круговерти
Листвы, багряных крон,
Начавших песнь бессмертья.
Храню твое тепло.
И в трепете ресниц
Мне видится одно —
Полет далеких птиц.
И их прощальный крик
В знобящую безбрежность.
Приходит в этот миг
Потерянная нежность.
От всех его врагов.
Ловлю прозрачный вздох
В осенней круговерти
Листвы, багряных крон,
Начавших песнь бессмертья.
Храню твое тепло.
И в трепете ресниц
Мне видится одно —
Полет далеких птиц.
И их прощальный крик
В знобящую безбрежность.
Приходит в этот миг
Потерянная нежность.