Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Дмитрий КОЛОМЕНСКИЙ


Поэт. Родился в 1972 году в Гатчине, с 1999 г. проживает в Санкт-Петербурге. Окончил филфак РГПУ им. А. И. Герцена и восемь лет работал в школе. В 1995 — 1998 гг. посещал ЛИТО Нонны Слепаковой, с 1998-го — ЛИТО В. А. Лейкина. В 2003 году выпустил сборник "День города".


ШТРИХ И ПАНТОН



* * *

1.

Мы живем на горе, где земля завершает шар,
Где ветра пинают с обрыва июльский жар
И сухая почва, оскалясь щербатым ртом,
Наколола на бритый череп наш хлипкий дом.

Здесь, как триста, как тысячу лет назад точь-в-точь,
В щели стен дощатых татарская свищет ночь,
И окно без стекла с дрожащим внутри огнем
Не пронзает мрак, а бесславно сгорает в нем.

Нам ни мир не врет, нас ни хворь пока не берет.
Мы глядим, как внизу копошится курортный сброд.
Мы жуем их пищу, молчим, когда им смешно,
Мы сосем их черное, как собачья кровь, вино,

Но при этом помним, улыбкой ощерясь злой,
Что они превратятся в обычный культурный слой.
Мы же станем пылью — холодным дымом степным,
Чтобы с хохотом литься в пустые глазницы им.

2.

Но тебе не дождаться смерти, в земле не гнить,
Паркам не перегрызть твою золотую нить.
Если вечность не симбиоз пустоты-темноты-немоты,
То она есть небо, море, горы и ты.

Ты воспитана здесь, в этих ржавых, сухих местах,
В этих трех колючих, пришитых к камням кустах,
В этой бухте, где вечером чайки, стремясь к воде,
Выжимают с пляжа замешкавшихся людей.

Проходи, пролетай, проплывай над моей судьбой,
Над моей неспособностью взмыть, быть рядом с тобой.
Тяжелею костьми и телом, а пуще тем,
Что назвать бы душой, да стыдно людей и стен.

И когда я стану черепом — да! — когда
Утеряю мимику, нос, непрозрачность глаз —
Наше "мы" распадется на "ты" и "я", навсегда
Разделив грамматически все, что сближало нас.

Но пока из очей моих не пойдет песок,
Не сгустится время в тяжелый комок желе,
Буду видеть и видеть, что твой небосвод высок
И ты в небе тверже стоишь, чем я на земле.



* * *

Сквер слепяще-зеленый... А дальше
Тонким дымом, потом пеленой
Наплывает дыхание фальши
И ползет неотступно за мной,

И калечит течение речи,
И, взбивая, как пену, слова,
Их на лист разлинованный мечет,
Словно козыри из рукава.

Замолкаешь и видишь, как густо
Влажной зеленью вымазан сквер,
Что реальность сильнее искусства,
Метафорики, музыки сфер,

Что на теплых томительных лапах
По июньской спешит мостовой
Запах хлеба и тополя запах,
Как из детства привет даровой.

Смотришь так, что становится вязко,
И на ощупь сырая листва —
Как слоями засохшая краска
На суровом холсте естества.

Здесь не тонкой работали кистью,
Здесь руками мешали раствор,
Здесь художник намазывал листья,
Словно масло, на дышащий двор,
И ваялась тяжелая стая
Туч столь гипсовых, толстых, немых,
Что любой авиатор, взлетая,
Разбивался, как муха, о них.

И в том скрежете крыльев о камень,
На мгновение, вспыхнув едва,
Пробегали, как мышь под руками,
Звуки, корни, морфемы, слова.



* * *

Лето залито желтым,
Выцветшим, потным, ватным.
Если сюда вошел ты —
Не повернуть обратно,

Не увильнуть от жара,
Не убежать от зноя,
Не проскочить на шару
В зиму и остальное.

Выйдешь потом, шатаясь,
Будто солдат из боя,
Маленький, как китаец
С ленточкой голубою,

Не оглянувшись даже
(суетно все и мнимо),
Двинешься, было, дальше,
Но ощутишь, как мимо

Время спешит нервозно,
Словно листву срывает,
Словно осенний воздух
Гаснет и остывает.



* * *

Я хочу завести кота Соломона,
Писать эпистолы, элегии, стансы
В кофейнях, в театрах или на станциях,
Жить в Польше, маленькой и зеленой.

И в жизни зеленой, и на карте зеленой,
И на работе, и при параде.
Там зеленеют осенью клены,
Желтеющие в России, краснеющие в Канаде,

Оттуда зеленая строчка льется,
Сливаясь с веселым змием зеленым
В такую мелодию, что сердце бьется
В ритме возвышенном и учащенном.

Под музыку эту плясали кошки,
Да что там кошки! — плясали мыши.
Как хорошо, что живу я не в Польше:
Коту с таким именем в Польше не выжить...



* * *

И все-таки вновь возвращаюсь туда,
в ту местность, где все, что не камень — вода,
а что не вода — значит, камень;
где, выползши медленно из глубины,
на отмели хмуро лежат валуны,
ныряя в волне поплавками.

Здесь небо пропахло болотом, и лес
со скал, словно кожа змеиная, слез —
по пояс в холодные мхи, и
здесь рыба, гуляя в речной полумгле,
в дожди вылезает бродить по земле,
не чувствуя смены стихии.

Здесь можно кричать, но, скорее всего,
подавишься криком, как ветреной згой —
лишь эхо откликнется глухо
в том смысле, что в здешнем сосновом рядке
звук тонет быстрее, чем камень в реке,
и зренье надежнее слуха.

Смотри — и увидишь тяжелый налет
багровой брусники по краю болот
и то, как контрастней и суше
становится к осени берег, когда
светлеет пятном оловянным вода
на фоне коричневой суши.

Смотри — этот резкий предзимний покой
по контуру неба неверной рукой
очерчен так зло и зубчато,
что глаз, зараженный пейзажем, потом
легко реставрирует штрих и пантон
и долго хранит отпечаток.

Пожалуй, закончим. Пожалуй, уйдем:
язык набухает, как мох под дождем.
Теряю дар всяческой речи:
здесь речь инородна, здесь слово — фантом.
Брожу отрешенно с разинутым ртом —
и нечего молвить, и нечем.