Чьей-то подлостью меряешь совесть свою,
Незапятнанным хочешь остаться в итоге,
Исполняет Дар Стрейтс композицию «Ю»,
Обновляют весь мир вездесущие блоги,

Мегаполис бурлит, все своим чередом,
Только ты с неохотой исчезнешь в метро,
Утопает Москва под июльским дождем,
Твой маршрут не указан на картах Таро.

Управляет тобой искрометная блажь,
Никому ты не веришь. Давно уже так?
Вот газетный клочок, турникет, карандаш,
Нарисуй и порви вопросительный знак.

Восклицательный знак, он тобой позабыт?
Да и точку поставить еще не дано,
Ты так хочешь уехать, найти древний скит,
Только лето приводит на пляж в Строгино,

Только совесть твоя не молчит и не спит,
Наставленье услышишь сквозь поезда рев,
Подаянье попросит косой инвалид,
И припомнится вечно живой Гумилёв.

Только Богу знаком твой решительный ход,
На журнальной обложке себя узнаешь,
Незнакомая девочка вирши прочтет
И полюбит твою потаенную ложь.

Визиту кочевники были не рады:
Их скрытную жизнь ограждают хамады*,
Как стражи в дозоре, застыли останцы,
Чужие мы здесь, мы враги, самозванцы.

Седой вулканический конус Тахат
На нас опустил удручающий взгляд,
А ветер палящий, горластый шамсин**,
Ругался и гнал нас — он здесь властелин,

И тьма похищала щебнистую даль,
И солнце светило, как жженый кропаль,
А жрица пустыни — старуха полынь,
Едва прошептала: «В хамадах не сгинь».

У подножья горы Адауда,
У обманчивых каменных глыб,
Я увидел седого верблюда,
Я от дикого страха охрип.

Одинокий, он шел по пустыне.
Я решил оборвать его век,
Два патрона в моем карабине
Но взмолился старик туарег:

«Этот призрак в Сахаре — хозяин,
Он приносит удачу в делах,
Он рожден у небесных окраин,
И его охраняет Аллах».

Ты присела ко мне, дорогая,
Два угля прогорели во мгле,
Нас от ливня укрыла дирая*,
Я в раздумье курил наргиле**.

Тело милой — священная Мекка,
Хадж любовный еще впереди,
Мы с тобой до скончания века.
Ты сказала: «Прошу, подожди…»

Ждать тебя — это радость, но все же
Ты забыла, что я муаллим***,
Для меня ты свободы дороже,
Все сомнения женщины — дым.

Завтра мы уезжаем на север,
Я снимаю бордовый тарбуш****.
Там с фиалкой обнимется клевер,
И с женой обвенчается муж.

Чернеет в печали нагорье Тибести,
Пустыню укроет лиловый закат,
Забудется все, кроме долга и чести,
И высохнет зеркало озера Чад.



Мне грустно в дороге, поет алгаита*,
С прощальными танцами м`бесси и н`дон**.
Ты, Африка, в прошлом, но ты не забыта,
Трубит из саванны скучающий слон,

Сияют огни полусонной Нджамены***,
Предскажет мне счастье ручной пеликан,
И где-то на Родине ждут перемены,
И черным тюльпаном расцвел в небе «Ан».