Наталия Лихтенфельд (известная читателю, в первую очередь, как критик) поэт — необычный для нашего уха (и слуха), в творчестве которой объединились традиции русской поэтической школы и европейского уклада жизни. С 1992 года Наталия Лихтенфельд живет и работает в Германии, и так совпало, что в далеком 1992 году, на пороге перемен (в сознании, литературе, жизни), вышел в свет ее первый стихотворный сборник «Прощай, Шахин-Шах». Одновременно — это было прощанием с Россией и, отчасти, с русским менталитетом.
«В точке параллелей» — вторая книга Наталии Лихтенфельд, выпущенная спустя двадцать лет после дебюта. Столь долгое молчание, учитывая активное участие в литпроцессе — пробуждает естественный интерес. Первая книга после двадцати лет тишины Марины Кудимовой получила название «Черед» (ассоциация очевидна — пришел черед и стихам, и поэту); первая книга после аналогичного перерыва Наталии Лихтенфельд — «В точке параллелей». Между Россией и Германией, между читателем и писателем, между поэтом и — критиком.

Это не только о болезни человеческого организма, это — о болезни всех нас, болезни, проникшей в общество и — то ли воспитавшего в себе иммунитет, то ли — держащегося на волоске. И тогда кашель может стать «последней каплей» на весах жизни/смерти — или шагом к выживанию (а одновременно очерствению, поскольку любой иммунитет что-то убивает внутри). Эти последние строки: «Кашляйте громче / У нее иммунитет» могут стать эпиграфом к российской жизни в 90-е и, возможно, в 2000-е (беря за скобки советское прошлое, к которому, по хорошему, нужен совершенно иной, нежели диктуемый телевидением и прессой, подход). И все-таки немало стихотворений, наполненных немецким порядком в организации предложений (здесь, впрочем, дает о себе знать взгляд лингвиста), немецкими приметами времени и места, но русским духом. Поэзия Лихтенфельд не изобилует традиционными поэтизмами и поэтическими приемами. Здесь нет многоуровневых метафор и россыпи неожиданных эпитетов, стихи Наталии Лихтенфельд написаны простым, понятным языком (как тут не вспомнить Твардовского!). Это, впрочем, не стоит считать недостатком — поэтический словарь позднего Георгия Иванова составляет минимум слов, но он берет не чем-то внешним, а подтекстом.

Лексико-поэтический минимализм (или это — строгость?) лирики Наталии Лихтенфельд искупается четкой организованностью текста, некоторой отстраненностью от собственно поэзии, но обостренным вниманием к слову и предложению. Но вот какое дело — в этом переплетении скупости и организованности пробивается голос самой Наталии — не похожий на другие, располагающий к себе, но не сразу. Здесь опять же уместна аналогия с Мариной Кудимовой, чья поэзия поначалу отталкивает читателя (прав Евтушенко: Кудимову читать — свой мозг перепахивать). Но лишь вчитавшись, впустив в себя лабиринты слов и подсмыслов (порой эпохообразующих), понимаешь истинную глубину и душевные метания лирического героя/героини.
В стихах Наталии Лихтенфельд переусложненностей нет, и они не отталкивают от себя случайного читателя, но все-таки рассчитаны на то, чтобы вчитаться. Только при выполнении этого условия они — оживут. Ощутимая прозаизация текста — сродни фундаменту. Построить дом — задача читателя.

О поэзии Наталии Лихтенфельд говорить трудно (при этом интерес к ее творчеству, на мой взгляд, имеет место быть). Читая ее поэтические журнальные публикации, мне не раз и не два хотелось включить имя Лихтенфельд в рамки обзоров, но что-то все время останавливало. То ли я не мог найти подходящих слов, то ли мне чего-то не хватало в ее словах. Да и сейчас, завершая рецензию, я не могу отделаться от мысли — возможно, я не смог прочесть предложенный Наталией Лихтенфельд поэтический код, а возможно, в поэтических строках не хватало чего-то, что отпустило бы слова в свободный полет.
А может, этого и не должно быть. Может быть, поэзия критика становится сродни критической статье, только разбирается не чья-то книжка, а собственная душа. Пожалуй, эти слова на сегодня — самые точные.

«В конверте неба» — сборник стихотворений оренбургского поэта Виталия Молчанова, и раз небо отправляет читателю, то есть нам, этот конверт, то и темы, надо думать, — соответственные, глобальные, общечеловеческие и общемировые. Так, да не так. В книге, в первую очередь, очерчивается круг проблем маленького человека, но возводится до чуть ли не эпических вершин — благодаря лексическому и даже синтаксическому уровням. На поверхности — полотно, на которое Молчанов раз за разом наносит мазки. Он расписывается, рисует, изображает — мазок, мазок — эпичнее, глобальнее, шире. Здесь мы и выходим на эту пресловутую «глобальность», только обращена она на беды и проблемы незаметного персонажа — самого ли автора/героя или воплощенного им персонажа (стихи тяготеют к сюжетности) — неясно. Да и не нужно знать.
Важно другое — в поэтике Виталия Молчанова есть черта, не свойственная многим стихотворцам традиционного толка — показной «класс» стиха, механика; видно, как крутятся шестеренки. Но это опасная грань — за самой техникой, за механизмом (в наших реалиях анахроничном, но в почвеннических лесах — самым, что ни на есть актуальном) можно оторваться от, собственно, повествования, уйти в иную обитель, занарциссировать и стать адептом и жертвой созвучий и метафор. И, надо сказать, подчас Виталий Молчанов достаточно близко подходит к этой опасной грани, а порой и переступает ее (напр., «В пещере горного короля» и др.) Но это издержки метода, на котором зиждется его послание к нам, послание, которое, повторюсь, автор вкладывает в конверт неба — в сборник стихов.
Евгений Чигрин, автор вступления, отмечает эту деталь: «Нетрудно заметить <…>, что и самому поэту хочется прорваться, стать интереснее». Метод действует, подтверждается публикациями и локальным конкурсно-­фестивальным признанием.

Это зримо и основательно — глобально; возможно — незаслуженно по отношению к простой процедуре уборки снега, но чувство этакого уважения, даже легкое придыхание — от пафоса «ковшей снегоуборочных машин» — безусловно, испытываешь. Но пейзажный «фрагмент» — всего лишь один слой текста, на самом деле, перед нами — сюжет, и эпизод уборки снега — не более чем одна его ветка. Даже не так. Это — декорация, на фоне которой происходит совсем иная драма: выброшенный в снег мобильник, девушка, поднявшая его, откликнувшаяся на звонок, мужчина на другом конце незримых «сотовых» нитей. И все становится ясно и просто, и пафос исчезает, разбиваясь на сотни осколков…
В одном из выпусков «Литобоза» (№ 4 (90), 2012) мне уже приходилось говорить о поэзии Виталия Молчанова. Думаю, будет нелишним процитировать небольшой фрагмент: «Стихи Молчанова сюжетны и логичны, автор воздействует на восприятие не посредством новых рифм и образов (хотя и это приветствуется), а цельностью содержания, законченностью сюжета и его социальным, гражданским или каким иным, но не новаторски­абстрактным значением.
Образы культурно-­инерционны, но не на эпитетах строит свою поэтику Молчанов. Он встраивает их в канву сюжета, где они вплетаются в повествование и обретают поэтическую жизнь, помогая раскрыться сюжету и работая на него.

Щедрая метафоричность Молчанова играет свою роль — пространство расширяется, пропуская читателя внутрь, штрихами (здесь поэт подобен художнику) рисуется локация, создаются персонажи, затем — психологическая констатация.

Психология и позволяет откликаться, реагировать, сопереживать. При этом взгляд — мужской, и переживания — мужские, яростно­-мятежные».
Все это так, а потому не вызывает вопроса состав аудитории, на которую рассчитывает Виталий Молчанов — читательская, что шире, чем сугубо профессиональная. Но и профессионалам будет чем «покормиться», особенно традиционного толка. Вот и выходит, что архаичный, с точки зрения поборников авангарда, подход дает приращение в среде читателей, для которых внутренняя сторона слова — не более чем ненужная красивость. А простота, возведенная, поднятая до стиха (весь стихотворный инструментарий — налицо), залог не то что успеха — внимания, что в нашей ныне практически не читающей стране и есть успех. Тем более что и темы, поднимаемые Виталием Молчановым, а главное, герои — близки и понятны. А значит — достойны сопереживания.