На исторический факультет в областной педагогический институт я поступил сразу после школы. Это было в 1981 году.
Учился хорошо и непринужденно, без «удочек». Легкие, как ласточки, студенческие годы пролетели быстро.
В 1986 году меня распределили в сельскую школу в Кубиковскую черноземную область.
В отличие от многих своих сверстников, я за областной центр не держался — у меня складывались сложные отношения с моей девушкой-однокурсницей, мы изводили друг друга взаимной и не знающей пощады русской ревностью, спортивную боксерскую карьеру я к тому времени завершил и готов был уехать куда угодно. Да и в армии служить не шибко хотелось. А на сельских учителей распространялась бронь.
...Я приехал в район в августе, накануне учебного года. Прошелся по селу. Увидел огромные колхозные поля, свежие не вырубленные просеки. Село состояло из двух больших улиц, вдоль которых виднелись низенькие одноэтажные бревенчатые избы с мезонинами. Магазин был один. Туда привозили белый хлеб (который местные жители ласково называли булочкой), черный ржаной хлеб, водку, жигулевское пиво и мыло. Еще иногда на прилавки выбрасывали консервы. За всем остальным приходилось ездить в райцентр.
Я шел через поле к старой двухэтажной деревянной школе, комья жирной, питательной черноземной земли прилипали к моим нелепым городским туфлям.
Поле перерастало в лес. Я зашел и в лес — красивый, сосновый, правда, немного загаженный. Повсюду валялись пустые бутылки из-под водки и жигулевского пива...
Директор школы — сорокавосьмилетний стареющий бородатый математик Сергей Иванович Хорин — встретил меня очень радушно, я оказался вторым (кроме него) мужчиной в школе; он предоставил мне в пользование пустующую избу, газа и телефона в ней не было. Удобства — во дворе. Но посередине небольшой комнаты стояла внушительная русская печь с лежанкой.
Я стал обустраиваться.
Дрова мне приходилось колоть самому, но я не расстраивался. Это была хорошая физкультура. Березовые чурбаки горели долго и хорошо, хотя и оставляли опасную копоть в дымоходе. Печка нагревалась нескоро, но держала тепло до утра.
Когда печка протапливалась, я прислонялся к ней спиной и блаженствовал.
Во время топки иногда открывал задвижку и смотрел на огонь. Дрова умирали в печке быстро, как мои молодые дни и ночи здесь, в деревне.
В школе, помимо того что я стал вести историю в старших классах, за мной закрепили пятый класс как за воспитателем группы продленного дня. Мне положили очень приличную зарплату — сто сорок рублей. Это со всеми прибавками.
Кроме того, директор школы Сергей Иванович раз в квартал привозил мне бесплатно мешок пшенки и мешок картошки.
До ближайшего райцентра было недалеко — километров пятнадцать. Я туда ездил на выходные — занимался в районной библиотеке, смотрел подшивки газет, покупал крупы, сухари, сухофрукты, грецкие орехи, хурму... В нашем райцентре делали замечательные куры-гриль, и, отстояв в очереди часа два, можно было запастись местным деликатесом.
На центральной площади в райцентре функционировали горком партии и горком комсомола. Напротив стоял величественный храм, куда в основном ходили старушки.
В райцентре я набирал домой побольше книг и уезжал. Больше развлечений у меня практически не было. Но и не читал я никогда так много, как в те годы.
С детьми я ладил, относились они ко мне неплохо.
Я оставался с ними на продленке, мы делали вместе уроки, я кормил их в столовой, собирал взносы за питание. Сделав уроки, мы играли в футбол или писали сказки.
Дети у меня были не самые развитые, многие из них состояли на учете в психоневрологическом диспансере как умственно-отсталые. Они были запущенные. Многие жили без отцов. Это были очень интересные дети, совсем непонятные мне. Как, наверное, и я был непонятен им. В общем, можно сказать, что они наблюдали за мной, а я наблюдал за ними.
Особенно шалопаистых было несколько — Володька Сухотин, Сережа Чижиков, Пашка Тиханов... Но обижаться на них я не мог. По ряду причин.
Как-то я вел урок истории в пятом классе, а маленький, низенький Володька Сухотин все время елозил на парте, болтал с соседкой. Я ему пригрозил:
— Володька, прекрати. А то родителей вызову.
Он спокойно ответил:
— А у меня их нет.
Он не солгал. Он жил с бабаней (так он говорил); она получала пенсию и тянула на своей шее единственного внука.
Сережка Чижиков вдруг ни с того ни с сего во время того же урока снял штаны и залез на парту. Класс зашелся смехом.
Я опешил:
— Ты что, у/о? Ну-ка живо сядь на место — иначе я тебя в дурдом определю.
Сережка спокойно ответил:
— Я там уже был.
...Иногда к нам в школу заезжал врач местного психоневрологического диспансера Юрий Иванович Селезнев. Он проводил с нами, педагогами, занятия, как воспитывать ребят, как не травмировать их психику, приучать к труду и занятиям.
У меня не очень получалось.
Во второй четверти к нам прислали двух молоденьких учительниц — литературы и французского языка. Мне стало повеселее. Хоть за кем-то можно было приударить.
...Больше всех на продленке я занимался с Пашкой Тихановым. Жалел его. Он был какой-то вечно голодный, тощий, неприкаянный. Я учил его правильно говорить. Занимался с ним историей, математикой. Я жалел его и не хотел, чтобы его опять отправили в интернат для умственно отсталых.
Бабушка Пашки меня любила. Как-то принесла утром молока.
— Евгений Викторович, попей, парное. Только что надоила. Такого в городе небось не пил.
Я долго отказывался. Но бабулька уговорила.
...Прошло два года. За это время директор районо несколько раз предлагал мне стать директором школы в другом селе, но я отказывался. Я не чувствовал в себе административной жилки.
Жизнь текла спокойным и размеренным образом.
Я вступил в связь с учительницей русского языка Еленой Васильевной. Она приезжала к нам в деревню каждый день на рейсовом автобусе из райцентра. А на выходные я приезжал к ней в райцентр. Свои отношения мы тщательно скрывали, но, разумеется, все все знали.
Лена заводилась:
— Про нас даже пятиклашки шушукаются, обидно. Когда же мы поженимся?
Я отшучивался. Тянул время. Мне было с ней все-таки скучновато, я не мог поверить: неужели это то, о чем я мечтал?
Однажды я засиделся с учениками на продленке и пошел домой после вечерних занятий часов в десять вечера. Вдруг почувствовал острую боль в голове. Успел обернуться: сзади было несколько парней в масках. Меня повалили и стали бить ногами.
Когда пришел в себя, то обнаружил, что я весь в крови.
Когда меня утром увидели коллеги, они сразу же вызвали милиционера. Он приехал на следующий день на мотоцикле. Расспрашивал меня об инциденте. Потом отвез меня по доброте душевной в районную больницу. В больнице мне искололи задницу шприцем и через неделю отпустили.
Когда я лечился, Лена приходила каждый день, приносила мне сухофрукты, яблоки, лимоны, бананы (где-то доставала) и опять талдычила про женитьбу.
Вернувшись в школу, я продолжил работу. Вел историю, «Этику и психологию семейной жизни», возился с детьми на продленке.
Поздно вечером занимался с Пашкой Тихановым, который уже перешел в седьмой класс, историей. Гонял его по средним векам.
Он отвечал неохотно, бубнил что-то себе под нос.
А потом неожиданно сказал:
— Я знаю, кто вас тогда избил.
— Кто? — изумился я.
— Это мы с ребятами — с Володькой Сухотой и Сережкой Чижом...
— Зачем?! — изумился я.
— А мы не знали, как поступить. Ведь вас возле дома ждал Еленин жених. Он наш, местный, и раньше е...ал Елену. Он хотел вас убить. А мы не знали, как вас остановить, как отвадить вас от Елены, вот и скумекали... Мы думали, что принесем вам спасение... Хотели вас спасти. Но он скоро опять приедет. Так что будьте осторожны!
— Во-первых, не произноси матерных слов. Во-вторых, не надо сдавать товарищей. А в-третьих, иди домой, — сказал я. — Завтра разберемся.
Я шел домой и не знал, что делать.
Дело разрешилось само собой. В субботу в своей квартире в райцентре Лена холодно приняла меня и сказала:
— Ты знаешь, я выхожу замуж. Володька Синицын, мой земляк, сделал мне предложение и увозит меня в Тюмень, он там работает на нефтеразработке. А ты ко мне больше не приходи.
Мы расстались. А в школе я проработал еще три года. Когда мне исполнилось двадцать семь лет, я решил вернуться в областной центр, где меня ждали родители. В армию меня уже взять не могли. А в школе перспектив никаких больше не было.