Жизни поток – вереница утрат.
Вечер немой, как бубенчик в соломе…
Что в этом мире доказано, кроме
Кровли и крови твоей, виноград?

Бренны и тщетны усилья оград,
Мирный огонь загорается в доме…
Всё в этом мире запятнано, кроме
Кровли и крови твоей, виноград.

Древний, священный исполнен обряд,
Полные чаны, селение в дреме…
Всё в этом мире забудется, кроме
Кровли и крови твоей, виноград.

Жук был бирюзовым, изумрудным,
Молодым, упругим и беспутным,
Жук имел прекрасные рога.
Жизнь ему казалась дорогою,
И была воистину такою –
Жизнь и в самом деле дорога.

Жук ворвался в рябь недавней глади
Озера, где мы, забавы ради,

Порыбачить собрались с утра.
Но мальки приманкою зажрались,
И к полудню мы не сомневались,
Что сегодня к ним судьба щедра.

Жук тонул. У нас была закуска.
Иностранец – «говорить по-руска?» –
У меня застенчиво спросил.
Я ответил, выпив: «Мала-мала».
И подумал: «Если б у причала
Я тонул и Господа просил:

“Господи, услышь меня, Всевышний,
Неужели я на свете лишний,
И во цвете лет пришел черед
Мне расстаться с этим морем, небом,
Садом невозделанным и хлебом,
За который проливаю пот?!”»

Я подумал: «Для жука сегодня
Я могу быть милостью Господней,
Радостью Вселенской одарить,
Большею, чем Данте Vita Nova,
Ну, а что вернусь я без улова,
Так не всем же в выигрыше быть...»

Жук работал лапками, боролся,
О крючок упавший укололся,
Отнесло теченьем поплавок.
Ну, лови последний шанс! И жук мой
Перед самой рыбьей пастью жуткой
Зацепился, взмыл – и на песок.

Жук подсох, очухался. Не веря,
Что ему открылись жизни двери
Лапками песчинки потолок.
Вполз на ветку, прыгнул, слился с высью...
Господи, в часы прощанья с жизнью
Брось и мне Небесный поплавок...

Туча бабочек вспорхнула.
Я спугнул их ненароком.
Кое-где видны остатки
римских тщательных работ.
Здесь прошли войска Помпея,
сам Помпей в плаще широком,
сидя ночью на привале,
слушал сальный анекдот.

Сам Помпей в плаще широком,
или что там было в моде,
поутру поход продолжил,
о возлюбленной грустя,
и не знал великий воин
о филологе Володе,
тучу бабочек спугнувшем
пару тысяч лет спустя.

Зной палил макушку Гнея,
под которою роились
планы будущих сражений
и злокозненных интриг.
Дружно топали солдаты,
ели, пили и рубились,
но нашла коса на камень:
Юлий Цезарь – не шутник.

Впрочем, это к нашей теме
не имеет отношенья –
вот остатки той дороги:
осыпь – труд солдатских рук.
А над ней порхает туча
новогодних украшений –
конфетти, гирлянды, бусы
в хоровод сплелись вокруг.

К нам ненадолго Лондон заглянул –
С утра туман, едва видна дорога,
И дождь по пьяни песню затянул,
Сжимая тучу, как стаканчик грога.

Июль, июль, просветы в небесах,
Мозаика зонтов по тротуарам,
А дождь всё льет, всё пьет, уже впотьмах,
Короткий век свой расточая даром.

Не говори мне про Париж –
Меня с ума ты этим сводишь,
Ведь там по улицам не ходишь,
А там по улицам паришь…

О, золотеющий каштан
В старинном дворике отеля,
А рядом с ним кафешантан,
И песни мадемуазель Лоран,
И песни мадемуазель Адель,
Но хочется сказать – Адели…

Не вспоминай – я всё отдам,
Чтоб оказаться снова в сквере,
И посмотреть на Нотр-Дам,
И посмотреть в глаза химере.

И снова выпить «Шардоне»
Под тентами на Монпарнасе,
И поболтать о старине
С художниками на террасе.

Не говори мне про Париж –
Меня с ума ты этим сводишь,
Ведь там по улицам не ходишь,
Ведь там по улицам паришь…

И если мне не суждено
Его увидеть – бита карта,
Ты выпей за меня вино
На старом кладбище Монмартра.

Человечек мой ласковый!
Я вчера перепил,
Руки-ноги колбасками
Я тебе прилепил,

И уродцем коричневым
Ты стоишь на столе.
Нет фигурки комичнее
На кровавой Земле.

Человечек мой, греющий
Мира мерзлую суть,
Я твой бог, не умеющий
Душу в тельце вдохнуть,

От бессильного отчества
Ты не сыщешь добра,
На твоё одиночество
Евы нет из ребра.

Человечек мой, слепленный
Сикось-накось, в канун
Вознесения светлого,
В звоне ангельских струн,

На фольге и закончится
Бренной жизни тропа,
Но бессмертно сотворчество
Божества и раба.

Один мазок до сходства, до сродства,
Но свет иссяк, и вечер вполз на стекла.
Последняя декабрьская листва,
Растоптанная в месиво, промокла.

И виноградник буйный облетел
Под Рождество, а я и не заметил,
Он так был щедр, так беспощадно светел,
Что вечностью, казалось, овладел.

Один мазок… Душа моя, прости.
Темно. Я не успел тебя спасти.