Это – яростный, сумбурный,
соловьиный, смелый снег,
освистав дворцы и урны,
совершает свой набег.
Ослепительно, разбойно,
сыплет, сыплет, все – впопад,
потешаясь над резьбою
барельефов и оград.
Словно гравий по витринам,
словно по щекам – наждак,
выгнув звонкие ветрила,
вдоль домов летит чужак.
Дирижер на Эспланаде,
духовых ему не жаль...
Глянь – музей сырой громадой
взмыть готов, как дирижабль!
Корабли безлюдных улиц
светят стеклами кают.
Все уснули и проснулись.
Снег вторгается в уют.
Белый ангел пролетает,
грех прошедший отпустив,
чтоб собор, где планетарий,
вновь к звезде вознес кресты.
На снегу – размыты тени
и засыпаны следы.
Стыдно, что сдаемся лени,
что ни дружбы, ни вражды...
В надвигаемых потемках
по стеклу – алмазно – пыль.
Возле Домского поземка –
вензель, локон ли, ковыль...
Снег бушует, снег пирует –
нескончаема казна.
Жарь, метель, напропалую!
Завтра будет белизна!
От мелодии бесовской –
боль и радость! Пой и плачь!
На одной струне басовой –
Паганини, снег, скрипач...

А в Питере – белые ночи.
И выпускные балы.
И легкие платья девчоночьи,
Как странное небо, белы.

Когда-то могло лишь присниться –
глянь, в  облаке легкой канвы
на роликах выпускница
летит вдоль решеток Невы
навстречу далекой юдоли,
неведомым ведомостям.
Пусть крылья несут над водою
назло разведенным мостам!
Навстречу любви ли, печали,
земфирину песню шепча:
а хочешь? – и знает едва ли,
что ждет ее в тех ночах.

Бывало, отчикают крылья
парковым лебедям –
кручинятся птицы сильные,
но на зиму не улетят.

Прощай, оскопление слова,
прощай, перлюстраций бум!
Но в крайность впадаем снова:
теперь на запрет – табу.

Приятель подбавил яду:
 – Наивен ты наяву!
Из Риги до Калининграда
письмо идет через Москву.

Не слушай, лети, девчонка,
покуда открыт билет,
страшилок сейчас до черта,
обратной дороги нет!

Хочу лишь, когда досконально
мир вызубришь, щуря глаза,
чтоб сердце к Лебяжьей Канавке
с чужбины тянуло назад.

небо вышили стаи утиные,
дождь воскликнув упал в камыши,
словно вирус неощутимая,
входит осень в порталы души,

где в ночи – леденеют лужицы
и у бледной луны – инфаркт;
лист кленовый спиралью кружится
и ложится на влажный асфальт,


а за ним и еще – цепочкою
лист к листу как мережка следов –
словно марки далекой почты
на открытке; ночной слюдой

затянуло окно на север,
но, как марлю, отжавши мглу,
наступает рассвет, рассеянно
обнажив золотую иглу;

видишь – утки идут через улицу
вниз на озеро в ранний час,
где в стволах залежались пули,
где охота уже началась

в те дни когда я и себе
не верил
                 ты в моей судьбе
как Вифлеемская звезда
взошла остаться навсегда

привыкший жить среди волков
я вдруг почувствовал волхвом
себя в сугробах Рождества
и словно странная листва
коснулась моего лица
твоя спасительная длань
и жизнь моя как будто лань
пугливо прянув в темноту
потом вернулась
                              на свету
учась бесстрашному житью
и душу чистую твою
я заслонил собой укрыл
крылами хоть я и бескрыл


мир ждать тебя почти устал
две тыщи лет после Христа
над грешною землей прошло
но стало тихо и светло
когда ты наконец взошла
над рынками тщеты и зла

и все ж в реке жива волна
душа еще любви полна
наперекор смертям надежд
наперекор словам невежд
до дня последнего суда
гори сияй моя звезда