На вопросы редакции:

— Согласны ли Вы с мнением, распространенным в ХIХ веке, что поэт — это пророк?
— Каких поэтов-пророков Вы могли бы назвать?
— Изменилось ли предназначение поэта по сравнению с ХIХ и ХХ веками?

отвечают Сергей Бирюков, Сергей Зубарев, Константин Кедров, Андрей Коровин, Антон Нечаев, Максим Лаврентьев.

— Согласны ли Вы с мнением, распространенным в ХIХ веке, что поэт — это пророк?
— Каких поэтов-пророков Вы могли бы назвать?
— Поэт-пророк в ХIХ веке — это романтическая традиция. То есть, если романтизм рассматривать как литературное течение, то надо признать за ним определенный набор устойчивых признаков. Один из таких признаков — присвоение поэтическому творчеству некоей сверхчеловеческой силы, преображающей, духотворящей и т.п. И в самом деле, в той поэтической системе, по которой строилась романтическая поэзия, все это в той или иной мере присутствует. Высокая суггестия, повышенная энергетийность.
Разумеется, здесь тоже все зависело от таланта, или, иначе, от наполненности личности.
В русской поэзии, безусловное лидерство занимал Александр Пушкин, в том числе, написавший стихотворение "Пророк".
Романтическая линия продолжалась длительное время, в том числе, она весьма значима в философско-поэтическом творчестве Фридриха Ницше. Его Заратустра, в значительной мере alter ego автора — образец поэта-пророка.
В русской поэзии начала ХХ века эта линия естественным образом продолжалась, несмотря на то, что уже появились новые литературные течения — символизм, авангард. В символизме почти сразу обнаружились непроизвольные пародийные элементы романтического (у Бальмонта и Брюсова, в частности). В авангарде вновь появилась живая энергетика и романтический "пророческий" пафос (Маяковский), но одновременно и контрпафос (Кручёных).
Итак, одна сторона "пророческого" дара — энергетийность, сверхчеловеческая сила в смысле "глаголом жечь сердца людей".
Вторая сторона — "пророчество" как возможность предсказания чего-либо: собственной судьбы, событий в стране, в мире и т.п.
Для этого необязательно быть поэтом. Да, конечно, поэт, в силу особой подвижности, развитости психики может, допустим, улавливать какие-то подспудные процессы, происходящие в обществе, и иногда их фиксировать. Это может происходить даже случайно, независимо от воли автора: "сказалось в стихе".
Я не уверен, что хлебниковское предсказание крушения государства в 17-м году в его брошюре "Учитель и ученик", написанной в форме диалога (по аналогии с диалогами Платона и вообще древних), можно назвать поэтическим пророчеством. Хлебников, с его хорошей математической подготовкой, как известно, занимался вычислениями по поводу различных событий.

— Изменилось ли предназначение поэта по сравнению с ХIХ и ХХ веками?
— Нельзя сказать, что предназначение поэта в новом веке полностью изменилось. Оно многократно корректировалось, это да. Дарвиновская эволюционная теория малоприменима к литературному процессу, в котором идут параллельные движения и есть место разным течениям, вплоть до барокко. Разумеется, остаются и романтические тенденции, даже в тех случаях, когда они открыто отвергаются.
Особо можно выделить различные футурологические проекты, выраженные в том числе и в некоторых поэтических жанрах.
От отдельных прозрений, например, "когда народы, распри позабыв" (вопрос, когда?) до масштабных построений, каким предавались Хлебников, Маяковский, Заболоцкий...
В недавно вышедшем в Саратове сборнике статей научной конференции по авангарду профессор Ирина Иванюшина проводит чрезвычайно интересное сопоставление поэм "Пятый Интернационал" Маяковского и "Безумный волк" Заболоцкого. Первую поэму я как-то несправедливо подзабыл, а вторую помню близко к тексту. Очень благодарен Ирине Юрьевне, что она напомнила о персонаже Людогусе из "Пятого Интернационала", родственному Безумному Волку.
Собственно, в чем дело? В поэмах описываются опыты преодоления вида. Об этом постоянно размышлял и Хлебников и, конечно, разные ученые того времени, биологи, генетики...
Ну и сейчас мы видим, что существует генная инженерия, что ищутся пути, отчасти сходные с теми, которые искал Безумный Волк, пытаясь сделаться растеньем...
Но такие проективные построения можно выражать и прозаически. Например, это блестяще делал Сигизмунд Кржижановский.
Другое дело, что в стихе у таких поэтов, как Маяковский и Заболоцкий, фантастический элемент приобретает захватывающую сверхвыразительность. Сама ткань поэтическая играет для воспринимающего едва ли не более важную роль, чем сюжетика. Вне этой ткани сюжетика, безусловно, потерялась бы, ну стала бы научной гипотезой или анекдотом. Грубо говоря, пророчество поэтическое содержится в самом теле поэтического.

— Согласны ли Вы с мнением, распространенным в ХIХ веке, что поэт — это пророк?
— Первое искушение по теме — для повышения рейтинга телеканала "Культура" забесить, на манер "Тайных знаков", мистическую передачку "Поэты-пророки". Искушение следующее — объявить поэтом-пророком самого себя. Или — искушение спрятаться за цитаты. Вот, из Умки: "Музыкант никому никогда ничо…" Или: "…Но не казни артиста за то, что он себе самому не равен" (Михаил Щербаков). А также: "Нет проверенного средства, чтобы вызвать появление во сне кого бы то ни было" (Анри Мишо). Или того же автора: "Говорить о поэзии есть нечто прямо противоположное ей по духу". А если вопросом на вопрос: "Что значит "пророк Заратустра"? Автографы он оставил?" Если же опустить планку и попытаться упростить задачку, то надо написать объемный трактат о сверхчувствительных психопатах, которые, вне проблем морали, шкурой чуют — пафосно выражаясь — завязку грядущей драмы в душе человека и общества.

— Каких поэтов-пророков Вы могли бы назвать?
— В какую поэтическую категорию записать Даниила Андреева и почему о нем молчат "справа, слева, а также по центру" — я не знаю. А Нострадамуса знаю. Но в его случае, на мой близорукий взгляд, стихотворная форма не вызвала стихотворного содержания. Да и пророк-то сомнительный. Ну, а в российской культуре есть некий весьма именитый якобы пророк, который что-то там про обломки самовластья. А я бы назвал это самонадеянным юношеским оптимизмом. Автор-то угадал, однако как волшебник-недоучка из старой песенки Пугачевой. Да, обломки-то были, имена на них написали, но вот насчет пленительного счастья — брехня абсолютная. Однако есть Новый Пророк. Который на заре своей шизоидной юности, в гневном презрении к соцреализму, зело немало западных малотиражных книжек читал. И мозгами поехал. И, когда еще только на издыхании красной империи кооператоры бодренько бабло косили, предрек триумфальную победу потреблятства на рассейской почве. И что толку? Если же в сей игре сделать серьезную мину, то — см. последнее предложение в ответе на первый вопрос.

— Изменилось ли предназначение поэта по сравнению с ХIХ и ХХ веками?
— "Как в наши дни вошел водопровод…" Но ведь и ХIХ век однородным не назовешь. От образа "поэт-пророк" веет духом так называемых романтиков, в качестве властителей дум сиявших отнюдь не весь век. В отечественной истории литературы тему усугубило то, что во времена Пушкина, возраставшего из сравнительно слабого и вторичного русского романтизма, сама идея явления на Руси первого великого поэта была мессианской. А уж напророчил-то… Даже марксистко-ленинская школьная программа культивировала сей мистический миф, объясняя его с материалистических позиций.
В ХХ веке пророческая репутация поэтов изрядно подпортилась тем, что некоторые воистину могучие стихотворцы (Маяковский, Паунд и т.д.) искренне заблуждались насчет некоторых тоталитарных идеологий.
В ХХI век мы вошли с массивной грудой "пророчеств" (а точнее — настроений), "предрекающих" (начиная с поэта Элиота) если не Конец Света, то крах материальной цивилизации или, как минимум, ее глубокий системный кризис.

— Согласны ли Вы с мнением, распространенным в ХIХ веке, что поэт — это пророк?
— Каких поэтов-пророков Вы могли бы назвать?
— Изменилось ли предназначение поэта по сравнению с ХIХ и ХХ веками?
— Поэзия больше, чем пророчество. "Глаголом жечь сердца людей" — это не значит предсказывать или обличать. Это нечто большое. Масонский обряд посвящения с рассечением груди и древнеегипетским отверзанием очей, уст и слуха поэт превратил в поэтическое сканирование иных миров. "И внял я неба содроганье, / И горний Ангелов полет". В 1988 году на Фестивале авангарда в Финляндии я прочел под аккомпанемент Курёхина своего "Пророка".

Министр культуры Финляндии спросила, в чем скрытый смысл текста. Я ответил, что это переложение пушкинского пророка на язык ХХI-го, тогда еще не наступившего века.
Пророк Пушкина с горящим взором идет из пустыни в город, а навстречу ему бредет, изгоняемый камнями, Пророк Лермонтова. "Смотрите вот пример для вас: / Он горд был не ужился с нами. / Глупец, хотел уверить нас, / Что Бог гласит его устами".
Впрочем, свою судьбу и Пушкин, и Лермонтов, и Маяковский предрекли точно. Пушкин описал свою зимнюю дуэль с Дантесом в "Евгении Онегине", где Онегин-Дантес убивает Ленского-Пушкина. "Поэт / Роняет молча пистолет..." У Лермонтова: "Кровавая меня могила ждет". А у Маяковского: "Не лучше ль в конце строки пули поставить точку". И еще: "Встретить я хочу свой смертный час / так, как встречал его товарищ Нетте". Так и встретил. Застрелился, как застрелили — застрелили, как застрелился.
Хлебников подробно  воссоздал в "Лебедии Будущего" Новый Арбат. Улица из стеклянных хат, в конце газета из искрописьма, в начале дом в виде раскрытой книги.
Я в 60-м году написал под его влиянием свой "Город Будущего":

По-моему кое-что сбылось, хотя, конечно, не так, как я думал.

— Согласны ли Вы с мнением, распространенным в ХIХ веке, что поэт — это пророк?
— Пророк, в переводе с греческого, — говорящий вместо Бога, он Его представитель на земле, посредник в общении с людьми, возвещающий Его волю. При всем уважении к поэтам и поэзии, я не считаю, что поэзия имеет такое близкородственное отношение к религии. Это микрокосм, самостоятельная вселенная в макрокосме Бога.
Поэтические прозрения далеко не всегда представляют собой волю Бога или ее истолкование. Если механизм познания мира и Бога посредством религии — это вера, то механизм поэтического познания — интуиция, сенсуальность, опыт.
Но в то же время поэт в космогонической табели о рангах — это творец, он может словом изменить свою или чужую судьбу и даже судьбу всего мира. Я говорю это совершенно серьезно, потому что абсолютно уверен в том, что слово материально.

— Каких поэтов-пророков Вы могли бы назвать?
— Пророчества бывают разного толка. Вот, к примеру, Константин Бальмонт предсказал расстрел царской семьи: "Кто начал царствовать Ходынкой, / Тот кончит, встав на эшафот". Страшное пророчество. Пророчества ведь иногда предписывают людям, как поступить. Стихи Бальмонта знали в то время многие образованные люди. Некоторые из тех, кто потом делал революцию, наверняка знали эти стихи. Кто знает, как повлияли на них или на звездную карту судеб строки Бальмонта?
Пастернак вот предупреждал от самопредсказаний, поскольку они сбываются. Слово ведь способно материализовываться, и предсказание, пророчество — это программа, которую поэт запускает в мир. И кто-то или же он сам потом ее реализовывает. В этом случае лучше запускать хорошую программу, а не плохую. Вдруг и жизнь наша изменится в лучшую сторону? Можно проверить.
А наши поэты, в особенности поэты Серебряного века, любили пророчествовать и себе, и другим что-нибудь страшное.
"А умру я не на постели при нотариусе и враче", — напророчил себе Николай Гумилёв.
А вот у Владимира Набокова пророчество, к счастью, не сбылось:

Почему? Наверно, потому что бежал он подальше от своего пророчества, от России.
Или, например, Мишель Нострадамус, который был в первую очередь поэтом, предсказал так много, что до сих пор в его стихах ищут предсказания для нашего времени. Что это было — божественные пророчества, которые он, как проводник, всего лишь записал и донес до нас, или же величайшее прозрение поэта, или та самая поэтическая программа, которая, материализовавшись, изменила мир в соответствии с написанным? Как знать.
По сути, любой настоящий поэт способен быть пророком. Вопрос — нужно ли ему это? И вправе ли он это делать?

— Изменилось ли предназначение поэта по сравнению с ХIХ и ХХ веками?
— Я думаю, что предназначение поэта — разговаривать с Богом, а не пророчествовать. Поэзия — это путь. Путь к познанию тайн себя и мира. Не ее дело устанавливать каноны и вершить судьбы. Когда поэт пытается заменить собой Бога или пророка, впрочем, как и любого другого — допустим, политика или судью, ничего хорошего из этого, как правило, не выходит. Каждый должен заниматься своим делом, и у каждого свой путь к: Богу, истине, смыслу. Сегодня поэзия может (сознательно не говорю "должна", ибо поэзия никому ничего не должна), итак — может помочь человеку обратиться внутрь себя. Наравне с психологией, философией, музыкой, живописью. Если сам человек этого хочет. Заставлять копаться в себе, равно как и читать поэзию, бессмысленно. Когда у человека возникнет такая необходимость — он сам найдет этот или какой-то другой, но главное — свой путь. В XIX веке многие народы и поэты грезили свободой. В XX веке они увидели, к чему может привести бездумное пользование свободой — к войнам, революциям, лагерям, газовым камерам, гонке вооружений, терроризму… Все это — следствия благих намерений апостолов свободы века XIX. Век XXI, на мой взгляд, будет веком "внутренним", попыткой построения виртуального, внутреннего идеального дома, мира и государства. Так мне кажется. И пусть, вне зависимости от того, сбудется этот прогноз или нет, каждому человеку и каждому государству удастся создать для себя идеальный внутренний дом, в котором ему будет комфортно жить и станет необходимо читать стихи.

— Согласны ли Вы с мнением, распространенным в XIX веке, что поэт — это пророк?
— Не согласиться с таким мнением значило бы не согласиться с Пушкиным и Лермонтовым, прямо указывавшими на пророческую миссию поэта. А в случае с пятнадцатилетним Лермонтовым пришлось бы еще и переинтерпретировать или попросту проигнорировать знаменитое стихотворение "Пророчество", с совершенно ясным предсказанием будущего России ("Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет…" и т.д.). Поэты-классики предсказывали не только судьбы народов и государств, но и, например, с поразительной точностью могли описать обстоятельства  собственной смерти (Дмитрий Веневитинов). Впоследствии взгляд на пророческую миссию "перенацелился" почти исключительно на социально-политическую проблематику. Но сути это не изменило — у таких гигантов, как Хлебников и Маяковский, провидческие способности нашли, кажется, наиболее масштабное воплощение в слове. Велимир Хлебников, в личности и творчестве которого, на мой взгляд, некоторым образом отразился соборный дух русского народа ("И вместо Я стояло Мы…"), может служить в этом смысле весьма выразительным примером.
В наше время отрицание пророческой миссии поэта связано, по-моему, с отрицанием искусства вообще как способа эстетического служения Богу. Разум современного человека, не признающего очевидного — существования Высших Сил, почти начисто лишен ими способности проницать время.

— Каких поэтов-пророков Вы могли бы назвать?
— Кроме уже перечисленных, назову еще одно имя, наиболее для меня дорогое: Александр Введенский. Его богатейшее наследие (не в количественном, конечно, а в качественном плане) из-за каких-то нечистоплотных махинаций до сих пор остается малоизвестным. Между тем, это один из великих русских поэтов (тут я полностью согласен с мнением Н. И. Харджиева) "классического" уровня. Был ли он пророком? Достаточно прочитать его предсмертный реквием "Где. Когда", чтобы все стало понятно.

— Изменилось ли предназначение поэта по сравнению с XIX и XX веками?
— Оно не могло измениться, так как существует независимо от любых обстоятельств времени. Могут меняться лишь те или иные теории, с помощью которых некоторые духовно слепые люди, вроде Канта с его примитивной иерархией художественных способностей, пытаются многословно (и, кстати, совершенно ошибочно) объяснить нам то, что мы и сами о себе знаем.

— Согласны ли Вы с мнением, распространенным в ХIХ веке, что поэт — это пророк?
— Настоящий поэт, как и настоящий пророк, связан с Богом, дьяволом или еще с кем в этом же роде — для меня это непреложная истина и не думаю, что она с веками меняется. А вот та назидательная, проповедническая сторона деятельности пророков, для поэтов в настоящее время не актуальна (да и для пророков возможно тоже). Имея духовный контакт с тем, с кем он имеет этот контакт (а доподлинно, кажется, это редко когда известно), поэт просто записывает (да и то не всегда) свои ощущения от этих потусторонних встреч. Никого не хотя учить или, не дай Бог, исправить. Говоря вообще, я никогда не соглашусь с понижением роли литературы, поэзии в обществе. Роль ее точно такая же, как и была всегда: писатели работают с сознанием читающего. Изменяют сознание, развивают, если угодно. В этом они всегда пророки. Кстати, сейчас припомнил: в одной из книг Библии как раз дана классификация профессий: что более престижно в глазах Господа. Первый там, конечно, пророк. Ну а второй — певец, читай — поэт. Я за библейский табель о рангах. Поэт-певец стал там вторым именно из-за отсутствия вот этой проповеднической функции, из-за большей зацикленности на художестве. Так и должно быть. И во время оно, видимо, так и было. Поэт не должен учить народы. Это уж наши, гораздо ближе жившие к нам товарищи все перемешали.

— Каких поэтов-пророков Вы могли бы назвать?
— Вот поэты, у которых была мощнейшая связь с духовно-запредельно-нечеловеческим (не всегда светлым): Аркадий Кутилов, Марина Цветаева, Сильвия Плат… Может быть, Велимир Хлебников. Прочности и надежности этой связи позавидовал бы любой библейский пророк (если б умел завидовать).

— Изменилось ли предназначение поэта по сравнению с ХIХ и ХХ веками?
— Я как всегда, все сказал сразу. Смотрите ответ на первый вопрос.