Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Проза


Эльдар АХАДОВ



КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

ИЗ-ЗА ТЕБЯ

Если у тебя убыло нечто, не огорчайся, но возрадуйся за ближнего своего: ибо прибыло у него. У Бога все соразмерно. И когда убывает твое, прибывает другому. И когда прибывает тебе — у другого становится меньше. И так всегда. И потому: не спеши ликовать и не торопись огорчаться о себе, но умей сорадоваться другому и печалиться его печалями, ибо все они — из-за тебя.



ВСТРЕЧА

Он ушел на войну ясноглазым майором. На прощание, стоя уже на пороге, вдруг торопливо обернулся и, бодро улыбнувшись, сказал жене и сыну: "Ждите меня с победой. Я обязательно вернусь"… Честно говоря, в душе он радовался: впереди маячили медали, ордена, фанфары, быстрое продвижение по службе, может быть, даже служебная квартира в столице.
Через месяц армия рассыпалась, словно пепел на ветру… Приграничный городок, где до войны жила его семья, оказался в руках врага. Всех военных, попавших в плен, его правительство заранее объявило предателями, их ожидал суд трибунала — скорый и беспощадный. Тем более — офицеров. Враг тоже не щадил плененных командиров, не только уничтожая их в первую очередь, но и охотясь за офицерскими семьями. Выбор у майора был невелик: либо погибнуть, либо оказаться в плену. Он никогда не был трусом, но погибать славной смертью героя не стал. Не стал, потому что нужно было найти, защитить и спасти жену и ребенка. Он переоделся в простую солдатскую форму и сдался, чтобы выжить и совершить побег, и совершить его так, чтобы ни одна даже случайная пуля не оборвала его планы: иначе — какой смысл: где и как умирать...
Целую вечность длиной в несколько недель он провел в лагере для военнопленных среди бесконечных смертей и отчаяния. Он не знал и не мог знать о том, что жена его погибла под бомбежкой в первые же дни войны. Ничего он не знал и о том, что его сына вместе с детьми других воюющих командиров и работниками детского дома пытались отправить в тыл, но еще в начале пути эшелон с ребятишками подвергся обстрелу, и те, кому удалось спастись — укрылись в лесу. Чтобы сбежать из лагеря наверняка, он записался добровольцем в карательный отряд.
В дороге ему стало известно, что у партизан, которых они преследуют, находятся дети из семей военных. Обросший щетиной, полуголодный, в чужой солдатской шинели под моросящим осенним дождем, он сбежал из отряда карателей и начал искать встречи с партизанами.
Они наткнулись на него сами. Отобрали оружие и, конечно, избили. Он честно рассказал им о себе все. Измученный бессонными переходами партизанский командир сообщил, что его, как дезертира, предателя и вражеского пособника сегодня же расстреляют. В россказни беглого карателя командир не поверил. Ни единому слову. Да и как можно доверять словам врага, который только что преследовал тебя в сыром промозглом лесу? Как можно доверять тому, из-за кого каждый день у тебя на глазах погибают твои товарищи и умирают дети, которых ты пытаешься спасти?
Майор понимал, что у него нет никакой надежды. И тогда он попросил об одном: показать ему перед смертью ребятишек. Вдруг, да и окажется среди них его сын. "Ну, это вряд ли…" — усмехнулся командир, — "Впрочем, погляди напоследок, все равно тебя сегодня не станет. Погляди, иуда, на детей, ради которых мы не щадим своих жизней!" "А если мой сын подтвердит, что я — это я, а не засланный провокатор?". "Какая разница, что он скажет?! Ты — провокатор и враг народа. Таких, как ты, нам уже дважды подсылали. Не о чем нам с тобой говорить".
Все же его привели к детям. Голодные и усталые — они безучастно глядели на странного избитого до крови человека в рваной солдатской одежде со связанными руками. Им сказали, что это очень плохой дяденька, что он изменник и провокатор и еще много плохого сказали о нем охранявшие его партизаны.
Сын сразу узнал его. Он часто рассказывал другим ребятам, какой храбрый у него отец, какой он сильный и как он, настоящий боевой офицер, отомстит за смерть мамы, как победит и прогонит всех врагов с нашей земли. А еще он говорил, что отец обязательно вернется и найдет его, потому что он обещал. И вот теперь уже почти минуту стоял перед ним его отец — лучший из всех отцов на свете — униженный, слабый человек с глазами, опухшими от гноя, крови и слез.
…"Вы, наверное, мой папа?" — тихо произнес сын. Затем он подошел к отцу и неуверенно прижался к его грязной сырой шинели. Партизаны переглянулись между собой. "Ты ошибся, мальчик. Я не твой папа", — ответил отец запекшимися губами, зажмурившись совсем уж как-то по-детски.
Ночью, когда ребятишки уснули, майора увели подальше от партизанского лагеря и расстреляли.



"ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ?.."

Встретились на базаре двое.
— Эй, ты кто?! — кричит один.
— А ты кто? — отвечает другой.
— Я никто.
— И я никто.
— Как так?
— А вот так.
— Надо же! — удивились оба.
— Ну, а раньше-то ты кем был?
— Ой, кем только я раньше не был! И не спрашивай! Так вот и жил пока не понял, что лучше никем не быть, чем быть кем попало. Ну, а ты-то что? Тоже как я?
— Я — нет. Я сразу никем не был. А зачем? Спросу с меня никакого — раз я никто, а живу — дай Бог каждому: никаких проблем! Знаешь, такие как я — везде нужны. Мне даже царем стать предлагали. Отказался. Станешь царем — начнутся проблемы разные, претенденты на престол, наследники, лжедмитрии… Оно мне надо?
— Ну, а родители у тебя были же? Звали же они тебя хоть как-то?
— Родители? Какие они родители, если я вырос — никем? Такие вот и родители. Мне без разницы. А имен у меня в детстве хватало. Когда совсем крохотным был, я, наверное, часто плакал в кроватке от одиночества и слышал издали, как меня зовут самим Господом, прямо так и кричали: "Господи! Как ты мне надоел!" Потом я подрос и понял, что лучше не мозолить людям глаза, вечно забирался куда-нибудь подальше. И меня стали звать по-новому: "А ну, вылезай!" Так меня звали долго, пока я не ушел из дома скитаться. Вот тогда у меня и появилась кличка: "Эй, ты, иди сюда!" И я отзывался, потому что это было почти как настоящее имя! Так я и вырос, и прожил целую жизнь, и состарился. Теперь я сторонюсь людей, как в детстве, а если ко мне изредка и обращаются где-то посреди пустыря, то солидно и вежливо: "Эй, кто-нибудь!" Мне нравится. Я даже иногда откликаюсь. Смотря: кто и как позовет.
— На пустыре, говоришь? А на базар зачем пришел-то? Тут народу полно. Торгуются. Кричат. Деньги считают.
— Не знаю: зачем пришел. Видно, помирать буду. Раньше никогда не ходил. А тут пришел. Тебя встретил, душой поделился. Правда, она, конечно, — никакая, но не хуже твоей-то, уж, точно…
Посмеялись они оба, пожали друг другу руки и разошлись, не простившись. А с кем тут прощаться? Оглянешься — никого.



КОНДУКТОР

Девочки-тарелочки! Мальчики-стаканчики! Достаем мелочь! Разжимаем кулачки! Оплачиваем проезд! Ай, моя хорошая! Куда, куда пошла?! Хоть спереди, хоть сзади стой, я к тебе все равно приплыву! Ничего не тесно! В серединку проходим! Середина пустая совсем! Проходим, мелочь готовим, рассчитываемся!
Кто сказал "не пустая, там люди"? Где люди? Это — люди? Вон женщина с пузом у передней дверочки стоит и дите за руку держит, никто ей места не уступает! А вы людей нашли! Не люди это, а инвалиды! У каждого теперь красная корочка есть! Правильно! Пусть корочка краснеет, а женщина стоит! Проходи, милая, садись на мое место! У меня все равно работа на ногах!
Проходим-проходим-прохо-о-одим! Поплотнее встали! Молодой человек! Я понятно говорю?!



ПОЦЕЛУЙ

Мимолетный, неприметный, словно легкий сон, скользнул, едва коснувшись щеки поцелуй. Был или показалось? Или не было ничего? И не было никакого касанья — так, померещилось?..
Мы остались вдвоем случайно и говорили о чем-то своем житейском, казавшимся обоим чрезвычайно важным. Смешно. Кстати, о чем говорили? Не помню. Память стерта поцелуем. Значит, он все-таки был?! Был? Или есть? Или он есть до сих пор?! Неужели он все еще там? Так сладко щемит в груди! Вернуться туда и вспоминать, вспоминать: этот миг, этот поцелуй среди смурной, смутной яви… Легкий, смущенный, как крыло бабочки, внезапный и ясный, как сон…



ВОТ ОНО КАКОЕ

Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно — живое. Такое же живое — как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом.. А вот — прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве… и опять прорывается. Пока не прорвется окончательно. И тогда сияет, как улыбка.
Простодушно так сияет, смущается и… опять сияет.
А вот ветер бросается в него песком и пылью. А вот волны рвутся к нему, насмерть разбиваясь о скалы. А потом — опять рвутся к нему. Потому что смерти нет.
Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из-под земли, цепляется лучами-пальцами за ускользающее истаивающее аметистовое небо. А вот — не заходит совсем. На Севере. Не заходит — и все. О, какое упрямое! С характером!
Живое солнце. Обидчивое. Зимой ему холодно. Покраснеет от мороза, уйдет с горизонта и греется где-то на юге. Вот же нежное какое! Вообще до весны может не выглядывать. В южные края подается, вместе с птицами. Там хорошо.
Там всегда лето.
Живое солнце. Очень живое. В руки не дается. Вечно перекатывается. Вечно торопится куда-то. Мир посмотреть. Себя показать. В мире ведь все живое. Все живет. Все дышит. Все чувствует. Все понимает. Всему больно. Ото всего радостно. Ничему нет конца…



И ПЛАКАЛИ О НЕМ…

И плакали о нем, о воде его, о хлебе его.
Вот дом твой и близкие твои,
И стада твои, и колодцы твои,
И лозы твои, и смоквы твои.
А тебя нет здесь.
И воды твоей, и хлеба твоего нет здесь…
И нет здесь жизни.
Вернись.
Три дня плач и пепел во мгле.
Дым и ветер на три дня пути.
И явился сон.
И сделался явью во сне.
И стала явь.
Не плачьте.
Вот хлеб мой и вода моя.
И смоквы мои, и лозы, и колодцы, и стада,
И близкие мои, и дом мой с вами.
И я здесь.
И мглы нет на земле. И свет отовсюду
Ибо любовь моя с вами.
И днесь. И присно. И вовеки веков…