Наш редактор похож то ли на медвежонка, то ли на пингвина. Он стар, у него одышка и очевидная хромота. Еще у него проблемы с чувством юмора. И я у него не в фаворе. Но вот однажды вызывает он меня и говорит:
— А ты молодец, Ратников.
Это было неожиданно. Я зарделся.
— Спасибо.
— В том смысле, что ты небезнадежен.
— Благодарю вас.
— Хотя, конечно, тебе многому предстоит научиться.
— Само собой.
Редактор встал и подошел к окну. Оттуда открывался унылый вид на панельную девятиэтажку. Какая-то баба в цветастом халате выбивала на балконе ковер.
— У тебя есть потенция.
— Простите?
— Потенциал, в смысле.
— А-а-а...
— К сожалению, вынужден констатировать, что многие, многие его растеряли. Взять того же Сергея.
— А что с ним?
— Сидит, бьет баклуши. Хоть бы почесался — так ведь лень!
Тут нужно сделать лирическое отступление и отметить, что Сергей был мастер журналистики. Но уставший мастер. Он многое мог, но ничего не хотел.
— Так вот, — продолжил редактор. — В виду наличия у тебя потенциала, отправляю на вдвойне ответственное задание. Тут у нас в старом фонде есть ДК.
— Дмитрий Крылов?
— Дворец культуры. Его открывают после реконструкции. Дворец старый, в нем еще Ленин выступал, сам понимаешь. И Шевчук.
— В семнадцатом?
— Шевчук чуть позже. В общем, я бы послал Сергея, но он еще предыдущую статью не сдал. Так что — дерзай! Это твой звездный час!
В то время меня еще можно было поймать на такой крючок. Я почувствовал прилив сил, выходя из кабинета редактора.
Вскоре Сергей разрушил мою гармонию. Он сидел перед компьютером и совершал резкие движения мухобойкой. Под окном нашей редакции какой-то умник догадался оставить мусорный бак, и в нем уже несколько дней под палящим солнцем лежали какие-то объедки. Они распространяли по округе смрад и мух. Сделать с этим мы ничего не могли. Разве что купить мухобойки. Сергей овладел своей виртуозно. Вот и когда я вышел от Дмитрия Анатольевича, он поднял на меня глаза и сказал:
— Боже, я убил их всех…
— Сейчас прилетит вторая смена.
— Я и их убью. Я — что-то вроде мушиного коммандо. Или мухного… Не знаю.
— Странно, — сказал я, — что мусорный бак поставили здесь, у стен администрации района, которая, по идее, гарантирует в районе порядок. Пусть это и задний двор, но все же.
— Неудивительно, — сказал Сергей, — наша власть прозорлива. Она смотрит вдаль. К сожалению, это чревато дальнозоркостью.
Сергей любил пофилософствовать.
— Прогнило что-то в датском королевстве, — окончил он.
Но я уже был сконцентрирован на другом.
— А мне дали ответственный сюжет, — сказал я.
— Поздравляю.
— Надеюсь, удастся сделать нормальный материал.
— Какая разница? Все равно мы все сдохнем.
Сказав это, он глотнул пива из бутылки, этот старый журналистский волк, будь он неладен.
И все-таки ему не удалось сбить мой оптимистичный настрой. В необычайном воодушевлении я приехал в этот затюканный ДК.
Надо сказать, он действительно выглядел старинно. Здание из красного кирпича в стиле модерн. Может, слишком мрачное для храма искусства, но ведь Нотр-Дам де Пари тоже страшный...
Внутри оказалось живо и даже тесно. По отполированному мраморному полу передвигались люди в вечерних платьях и хороших костюмах. Я, облаченный в джинсы и свитер с небольшой дыркой на шее, выглядел отталкивающе.
Достал микрофон. Мне казалось, он придает солидности. В сущности, так оно и есть.
В буфете неожиданно разливали дармовое шампанское, поэтому там царила оживленная, праздничная атмосфера. Лишь один театрал воротил нос.
— Шампанское-то у вас советское, — сказал он девушкам, наполнявшим бокалы.
Одна из них закатила глаза к потолку.
— Какие люди, такое и шампанское.
Я нашел свободное место за одним из высоких столов. В руке у меня была одноразовая тарелочка, на которой покоились два бутерброда: с колбасой и сыром. Пластмассовый стаканчик с шампанским я держал в зубах — другую руку занимал микрофон.
Я устроился поудобнее. Положил микрофон на стол. В одной руке у меня был бутерброд с колбасой. В другой — с сыром. Я все думал: с какого бы начать… и тут увидел ее.
С Катей мы когда-то вместе учились. Она была единственная известная мне женщина, выкуривавшая две сигареты подряд — следующую она поджигала от уголька предыдущей. У нее был голос с хрипотцой, небанальное чувство юмора, хороший музыкальный вкус и патологическое неумение выбирать себе молодых людей. За пять лет в институте она встречалась с наркоманом, бандитом средней руки, скрытым геем, извращенцем, психованным владельцем автомойки с замашками барона и снова с наркоманом. За владельца автомойки она даже успела выйти замуж. Кроме того, кажется, на ее счету была одна попытка суицида. Плюс она дважды доводила до самоубийства скрытого гея, но его вовремя откачивали.
В общем, она была своеобразной барышней.
Она тоже меня увидела, улыбнулась и пошла навстречу.
— Привет, — говорит.
Я тоже поздоровался.
— М-м-м, колбаса, — сказала она и взяла с тарелки мой бутерброд.
— Рад тебя видеть, — сказал я, — хотя теперь уже чуть меньше…
— Все остришь, Ратников?
— В меру, в меру.
— Ну-ну.
За то время, что мы не виделась, она почти не изменилась. Та же улыбка, те же веснушки, тот же задорный блеск в глазах. Ее можно было бы назвать неотразимой, если бы не чересчур большой нос, который был словно пересажен от кого-то другого. В остальном — милая девушка с манерами бывалого гусара.
— Где работаешь? — спросила она, попивая мое шампанское.
— Так…
— Ну так, где?
— В районной газете…
Мне было немножко неловко говорить, что я всего лишь работник районной газеты. В конце концов, многие моих сокурсники добились больших успехов. Не считая Краснова. Краснов сидит в тюрьме.
Но на Катю это не произвело впечатления.
— А я, — говорит, — в городском издании. Но у нас, я думаю, тоже дерьмо, что и у вас. Да и вообще газеты умирают, не так ли?
— Вроде бы.
Она принялась за бутерброд с сыром.
— А не сходить ли тебе за еще одним стаканчиком шампанского?
— Я больше не хочу, — сказал я.
— Причем здесь ты? Я о себе говорю.
Я сходил к бару и принес сразу три. Взял бы больше, но унести больше проблематично.
— Как тебе работа? — спросила она, когда я вернулся, — нравится?
— Нормально.
— Есть простор для творчества?
— Я бы назвал его проемом.
— Да, — сказала она, очищая зубы языком, — славы здесь не добьешься. Нужно выходить в высшую лигу, не так ли?
— Вероятно.
— Я имею в виду, писать книгу, а? Что скажешь?
Я прокашлялся. Вообще-то я уже давно помышлял о чем-то подобном, но это вроде как была тайна.
— Отличная идея, — сказал я с невозмутимым видом.
— Знаю. У меня даже есть один сюжет. Поведать?
— Сделай одолжение.
— Журналист работает в редакции. Его хотят уволить. Он нанимает киллеров и те убивают редактора. Все, теперь он в фаворе. Его делают редактором. Тут один из убийц начинает его шантажировать. Он убивает киллера. Но оставляет улики. Полиция приходит его арестовывать. И он с криком: «Я — хороший журналист, вашу мать!» прыгает в окно. Что скажешь?
— Жизненно.
— Может, напишем ее вдвоем?
— Вдвоем? Можно…
Я был согласен на все, что угодно. Катя умела подчинить мужскую волю. Не знаю, как у нее это удавалось.
А потом она говорит:
— Что мы пьем какую-то кислятину? Неужели ты не можешь предложить мне что-нибудь человеческое?
— Например? — удивился я, — пиво?
— Сам ты пиво! Виски с колой, например.
Меня принялась душить жаба, но, видимо, Катя обладала каким-то особым талантом. Короче, я направился к бару.
— Два виски с колой, — говорю, — размешать, но не взбалтывать.
— Виски с колой? — удивились девушки за прилавком. — У нас же бесплатное шампанское!
— Знаю, — сказал я и кивнул в сторону Кати. Она напевала песенку и крутила прядь волос.
— Понятно, — услышал я.
Мне налили виски.
— Можете заплатить за одну порцию. Все равно сегодня дурдом.
Я едва не прослезился.
— Спасибо.
Потом вернулся к столику.
— Так что скажешь? — спросила меня Катя.
— О чем?
— О совместном творчестве?
— Это неожиданное предложение.
— Мне кажется, мы горы можем свернуть.
— Может, начнем с каких-то маленьких форм. Свернем цветочный горшок, например?
Катя засмеялась.
— Вот видишь! У тебя неплохое чувство юмора. Я всегда это говорила. И где же ты был раньше?
Я не стал объяснять, где.
Мы выпили по виски. Потом Катя отправила меня за добавкой. Я наскреб последние деньги. Поинтересовался ненавязчиво:
— А где здесь банкомат?
Только я принес виски к столу, как журналистов попросили проходить в зал.
— Вот черт, — сказал я, — давай скорее, а то опоздаем.
— Брось! — сказала Катя, — без нас не начнут.
— Как не начнут? Очень даже начнут!
— Ты что, в первый раз что ли? Не знаешь все это «бу-бу-бу»? Сейчас растянут на полчаса поздравительные речи… Скукота.
Это было правдой. Скучать не хотелось.
— Ладно. Уговорила.
Мы выпили еще. Нос Кати перестал казаться таким уж отталкивающим.
— Добавим? — спросила она.
— Увы, — сказал я, — у меня кончились деньги. А банкомат через дорогу.
— Так чего же мы ждем? — Катя уже собирала вещи.
— Эй! А как же репортаж? Пропадает такой материал! Меня в редакции в бараний рог скрутят!
— Ладно тебе! Придумаешь что-нибудь. Вот тебе и простор для творчества.
То есть, выбора у меня, судя по всему, не было.
— Черт возьми. Как у тебя это получается? — спросил я.
— Потом научу, — сказал Катя.
В общем, мы вышли из театра. Вечерело. Перспективы были туманные.
— Какие будут идеи? — спросил я. Самому мне было уже все равно.
— Ты не занят?
— Нет.
— Я в смысле жен, невест, ревнивых любовников?
— Нет, нет, нет.
— Тогда поехали ко мне. Я сварила неплохой борщ.
Есть хотелось. Предложение показалось как минимум интересным.
Я снял немного денег. Мы зашли в магазин купили бутылку коньяка, лимонов, сыра и почему-то мороженое.
— Сладенького захотелось, — объяснила Катя.
Ехать пришлось на трамвае, потом на метро. Катя беспрерывно рассказывала какие-то истории. Прямо в дороге у нее родилось еще два сюжета. Один, по ее мнению, подходил для небольшого рассказа, а из второго она думала сделать сценарий.
— Но сценарий у тебя написать вряд ли получится, — сказала она, оценив мою персону, — диалоги — это не твой конек.
— Угу, — буркнул я обиженно.
Она жила в обычном панельном доме. Его фасад выглядел отталкивающе. Перед подъездом краснела странная надпись: «Алла с пятого этажа — сука небесная». Мы поднялись на седьмой. Квартирка была маленькая и уютная. Все-таки девушки, если живут отдельно, превращают свои жилища в милые и приятные места. У мужчин с этим проблем больше.
— Располагайся, — сказала она.
Я открыл коньяк, Катя порезала лимон. Потекли непринужденные разговоры. Где-то часика через полтора я почувствовал, что уже достаточно пьян. Катя делилась впечатлениями от недавно прочитанных книг Керуака. Я стал прикидывать, светит мне сегодня секс или нет. Выходило, что светит. Катя вроде как посылала достаточно четкие сигналы.
Мы перебрались в комнату. Катя поставила какой-то французский шансон. Обстановка была что надо. Правда, Катя была уже достаточно пьяна. Она часто материлась, поминала недобрым словом своих бывших, а потом принялась стучать по батарее.
— У меня очень шумные соседи, — пояснила она.
Наверное, тут следовало сделать какие-то более определенные шаги в этом направлении. Поцеловать ее, например. Или сказать какой-нибудь комплимент. Я же молчал, слушал ее рассказы и изучал узоры на обоях. Коньяк вскоре кончился.
— Ну что? — спросила Катя игриво, — мой жеребец, пора расчехлить оружие, не так ли?
Я отставил пустой стакан.
— Да, пожалуй…
— Только схожу, припудрю носик.
Она пошла нетвердой походкой. Я услышал, как закрылась щеколда. Шарль Азнавур чуть слышно, украдкой пел мне на ухо. Опьянение было какое-то неприятное, липкое. Я стал клевать носом.
Тут мне стало ясно, что Кати нет уже довольно давно.
— Вот черт! — сказал я и пошел к туалету. На стук никто не отзывался
— Катя! — осторожно позвал я, — Каааатя!
Молчание.
Я постучал громче и несколько раз дернул дверь.
— Убирайся в задницу, жирный петух! — послышалось оттуда.
У меня нет проблем с лишним весом. Ориентация у меня традиционная. Но все же мне стало обидно.
— Ну и хрен с тобой, — сказал я.
Я сел в комнате и послушал еще немного музыку. Диск кончился. Из туалета послышался громкий храп.
Я вздохнул. Выбора у меня не было. Кровать-то мне никто не постелил.
Кое-как нашел листок бумаги и ручки, набросал записку с извинениями. Написал, что было классно. Потом вышел на лестничную клетку и защелкнул входную дверь.
Ночь была сырая, осенняя. Ветер гонял листья. Прохожих не было. Я поежился, закурил и пошел пешком к метро, где можно было поймать машину до дома. Денег должно было хватить.
На следующий день она не позвонила, ну и я ей тоже.

Из отдела образования спустили приказ: каждой школе срочно — в течение месяца — провести конкурс по толерантности. Ослушавшимся грозили штрафами и прочими неприятностями.
Директор школы Светлана Зиновьевна оказалась немного удивлена такой формулировкой.
— Как, интересно, мне этот конкурс проводить? Построить всех в ряд и начать спрашивать, кто тут любит китайцев и этих… негров?
Завуч по воспитательной работе Ольга Денисовна, немолодая женщина в огромных очках, брезгливо поморщилась.
— Не люблю я этих негров… — сказала она тихо, впрочем, достаточно, чтобы Светлана Зиновьевна ее услышала.
— Ольга Денисовна! Побойтесь бога! Мы все-таки в школе!
Завуч фыркнула.
— Ну а что такого? Я же не предлагаю суд Линча устроить… Просто говорю. А вы что им импонируете?
Светлана Зиновьевна.
— Давайте не будем об этом. Лучше о деле поговорим.
Ольга Денисовна дернула плечами.
— Они ведь такие страшные… огромные… с такими носами… а зубы белые-белые… бр-р-р-р!
— Ольга Денисовна, — строго сказала директор, — я еще раз убедительно вас прошу… без этих разговоров. Нас могут услышать. В конце концов, это школа!
— Извините, — сказала Ольга Денисовна. Она немного обиделась.
— Ладно, — сказала директор. — Сказано: проводите, и мы проведем. Где у нас тут педагог-организатор?
Педагога-организатора вызвали. Через три минуты она тоже вошла в кабинет. Небольшая, молоденькая девушка, только-только из института. Она боялась всех, особенно Ольгу Денисовну. Она боялась ее больше, чем своего непосредственного начальника — Светлану Зиновьевну. Завуча она боялась так, как это могут делать только ученики.
— Лариса Макаровна, такая ситуация. Читайте.
Директор протянула письмо из отдела образования. Лариса Макаровна, бледнея, взяла его в руки и пробежала глазами по строчкам. Ничего не поняла. Пробежала еще раз — и запуталась еще больше.
— Видите? — спросила директор.
— Да.
— Как вам это?
Лариса Макаровна облизала пересохшие губы.
— Что?
Директор встала со своего места и принялась ходить по кабинету. Завуч и педагог следили за ней глазами.
— Нам нужно провести конкурс по толерантности. В самые сжатые сроки. Финансирования, естественно, нет. Значит, призов не будет. В общем, работаем на одном энтузиазме. Как всегда. У вас есть энтузиазм, Лариса Макаровна? — спросила Светлана Зиновьевна, улыбаясь, чтобы расположить педагога-организатора к себе и, видимо, вызвать у нее этот самый энтузиазм.
Лариса Макаровна побледнела еще больше.
— Есть. Кажется…
Светлана Зиновьевна покачала головой.
— Ну вот и действуйте. Вы же педагог-организатор, так организовывайте!
Лариса Макаровна была близка к тому, чтобы упасть в обморок. Она смотрела то на завуча, то на директора — и не понимала, что от нее хотят.
Светлана Зиновьевна всплеснула руками.
— Ладно, — сказала она, — давайте набросаем план.
Она взяла листок бумаги и, говоря себе под нос, стала чертить на нем пространную схему.
— Так, — говорила она, — конкурс будет состоять из трех этапов. Ага. Участвуют ученики восьмого, девятого и десятого класса.
— И одиннадцатого, — сказал завуч.
Светлана Зиновьевна остановилась.
— Одиннадцатый не надо. У них экзамены. Не будем их лишний раз трогать.
Ольга Денисовна фыркнула.
— Все так говорят. Они ходят баклуши бьют, ничего не делают. Дежурные по рекреациям жвачку жуют! По контрольным у половины класса — тройки! Это им в наказание.
Светлана Зиновьевна вздохнула.
— Хорошо, — сказала она, — и одиннадцатые… Значит, первый этап конкурс патриотической песни.
— Военно-патриотической, — сказала Ольга Денисовна.
— Что, простите? — спросила Светлана Зиновьевна.
— Военно-патриотической песни. Так лучше.
— Почему же?
— Это собирает, Светлана Зиновьевна, понимаете? Это собирает…
Светлана Зиновьевна задумалась. Потом опять вздохнула.
— Хорошо, — сказала она, — пусть будет по-вашему. В конечном счете, это не принципиально. Второй этап — пускай нарисуют плакат. Да-да. Сейчас это очень популярно.
— Знаю, что они там нарисуют… — сказал Ольга Денисовна, обращаясь как бы к самой себе.
— Не знаете, Ольга Денисовна. Пусть у детей фантазия развивается.
— Им только дать волю, они такое нафантазируют…
Светлана Зиновьевна кашлянула.
— Нет, — сказала она, — пусть останется плакат. Соберутся классами, изобразят — нормально. А третий этап, третий…
Ольга Денисовна просияла.
— Пусть они контрольную напишут. По истории.
Светлана Зиновьевна отрицательно покачала головой.
— Да нет же! Зачем? И так это все и для нас, и для них нагрузка! Правда, Лариса Макаровна?
Лариса Макаровна, которая сидела последнее время молча и лишь переводила взгляд с завуча на директора и обратно, быстро кивнула головой.
— Вы должны понимать, Лариса Макаровна, — сказала директор, — что у меня сейчас нет возможности оплатить вам эту… переработку. Поэтому, собственно, я и заговорила про энтузиазм. Вы же понимаете… Я…
Лариса Макаровна опять кивнула.
— Я все понимаю, — сказал она. И действительно ее вид перестал выражать растерянность и обозначил готовность исполнить приказ начальника.
— Вот и хорошо, — сказала директор. — Вернее плохо. Ведь мы еще не придумали третий конкурс.
Женщины задумались. В комнате воцарилась тишина. Такое, надо сказать, бывает не часто. Комната, три женщины — и тишина.
— А может быть все-таки, — подала голос Ольга Денисовна, — может быть, все-таки контрольная?
Светлана Зиновьевна коротко качнула головой.
— Нет.
— Давайте тогда у Льва Борисовича спросим!
— Он же физрук! — сказала Светлана Зиновьевна, — он их отжиматься заставит!
— Ну и пусть! Пора им развиваться физически, а то все ходят дохлые, синие, того и гляди просвечивать начнут.
— Не знаю… — сказала Светлана Зиновьевна.
Ольга Денисовна оживилась.
— Значит, либо отжимания, либо контрольная…
Светлана Зиновьевна молчала.
— А может быть, четыре тура сделать?
— Да успокойтесь же вы! — неожиданно для себя крикнула Светлана Зиновьевна, — извините… простите… нервы ни к черту. Еще эти выборы, проценты… В общем, пусть песню споют.
— Это же в первом туре!
— Пусть два раза поют, не важно! А лучше стихи! Верно, Лариса Макаровна?
— Верно, — сказала Лариса Макаровна.
— Вот и прекрасно. Возьмите в сейфе, у меня там с конкурса по знанию конституции три грамоты осталось. Их вручим призерам. Хорошо?
Ольга Денисовна осталась недовольна.

Через две недели в кабинете Светланы Зиновьевны раздался звонок.
— Алло, — сказала она.
— Вы там, что — совсем охренели? — спросил недовольный голос. Интеллигентная женщина, едва не выронила трубку из рук, она набрала в рот воздуха, чтобы дать негодяю отпор, но гневный хриплый голос не сдавался, — вы что, саботаж устроили? Вы копаете под кого-то, голодранцы? Вы же нас всех под монастырь подводите, вашшшшшшу мать!
И тут Светлана Зиновьевна вдруг осознала, что разговаривает с председателем комитета по образованию Ивановым, бывшим чекистом с очень крутым нравом.
— Я вас дерьмо жрать заставлю, ушинские хреновы! Вы меня поняли?
— Дддда, — пробормотала Светлана Зиновьевна.
— Что «да»? Что «да»? Ты хоть понимаешь, дура ты очкастая, что ты натворила?
Светлана Зиновьевна вся задрожала.
— Я вас попрошу…
— Это я вас, на хрен, попрошу. Из школы попрошу. Навсегда! Вы работу больше нигде не найдете. Даже в Магадане. В лагерной столовой. Понимаете меня, Светлана, блядь, Зиновьевна?
Светлана Зиновьевна зарыдала. Нервы у бедной женщины не выдержали. Она стояла, тряслась и слезы лились к ее ногам. Иванов продолжал орать что-то в трубку. Потом он понял, что это бесполезно и перестал занимать линию.
Через какое-то время Светлана Зиновьевна успокоилась. Она вызвала к себе завуча.
— Что там у вас произошло? — спросила она дрожащим голосом.
— Что? Где?
— Не знаю, что. И где — не знаю.
Ольга Денисовна тоже испугалась. Вид Светланы Зиновьевной подсказывал: произошло что-то ужасное, что-то из ряда вон выходящее.
— Да ничего. Все в порядке, — сказал она, но очень неуверенно, — сегодня вот и статья про нас в газете вышла.
— В какой газете? — встрепенулась директор, — какая статья?
— В «Ведомостях». Про конкурс про наш, ну о толерантности.
Светлана Зиновьевна выдохнула.
— Так. И что в ней?
— Ничего. Статья. Ее наш педагог-организатор написала. Ну эта, Лариска…
— Не Лариска, а Лариса Мака… впрочем, и что в статье-то?
— Да ничего. Провели, мол конкурс, как все прошло. Ну и фотография.
— Фотография? — насторожилась Светлана Зиновьевна. — Какая?
— Ну это… грамота.
— Какая?
— Ну, за победу, за первое место.
Светлана Зиновьевна окончательно возобладала над собой.
— Хорошо, — сказала она, — у вас осталась эта газета? Она есть у вас?
— Была где-то.
Светлана Зиновьевна поднялась с кресла
— Так идите. Идите — и принесите.
Ольга Денисовна вернулась из кабинета. Газета лежала в учительском гардеробе, в кармане ее пальто. Она достала ее и развернула. Внимательно просмотрела статью, оглядела фотографию.
— Да что же тут такое-то? Да что же такое?
Она еще раз внимательно проверила заголовок, подписи под фото, пробежалась по тексту — ничего. Ничего такого, что могло бы вызвать столь бурную реакцию.
— Ладно, — сказала она, сложила газету и пошла к директору.
Спустя две минуты на втором этаже Светлана Зиновьевна развернула издание, побледнела и, стараясь не упасть в обморок, медленно села в кресло. На четвертой полосе красовалась большая фотография победной грамоты на которой было написано: «Победитель в конкурсе по толерантности — команда 11 «А» класса под названием 14/88».