В скучнейшем Осло, где сплошной ремонт,
Где голуби меняют формы статуй,
Сиди в кафе и на судьбу не сетуй,
Veritas в кофе, остальное – понт.

Смотрю на серый заспанный залив,
Что борется за звание фиорда –
Он нотою басовой из аккорда
Подчеркивает свой императив.

А я не в силах что-то совершить,
Вокруг стола вода всемирной скуки
Всё уравняла. Музыка разлуки
Пытается меня растормошить.

Толпа в кафе безмолвно ворожит
Средь пенных кружек в половину литра.
Когда бы не плясала здесь Анитра,
Что Осло вам, чухонские мужи?

У сигареты мятный вкус драже,
Он усыпляет, а совсем не будит,
И Вигелунда каменные люди
В мой сон влезают, как на ПМЖ.

Когда звучит мелодия разлада,
Когда и разговор идет натужно,
Мне в это время ничего не надо,
Поверьте, ничего уже не нужно –

Ни светлых дней и ни звезды в полете,
Ни славы, ни здоровья, ни богатства,
А хочется завыть на тонкой ноте
И в землю на три метра закопаться.

Вот вечер. Вот стол. Вот стул.
Вот жук ползет по листу.
Вот формула бытия,
И в этой формуле – я.

Вот камень. В него стена,
Как память, заплетена.
Вот щепка. Она проста,
Отколота от креста.

Вот белый-пребелый снег,
Светящийся, как ночлег
На хрустнувшей простыне.
Все это во мне, во мне.

В себе я несу мирок,
Не вышедший за порог.
В себе я огонь держу
Так просто, для куражу.

Чернильница и перо.
Тулуз-Лотрек и Коро.
Вот формула бытия,
И в этой формуле – я.

Меня, как бритва, режет тишина,
Ее тиски жестоки и нетленны,
Ей не страшны любые перемены,
Вокруг – нас много, а она одна.
Она пьянее пьяного вина,
Она страшнее смерти и измены.
В тиши сильнее набухают вены,
И крепнут цепи тягостного сна.
Люблю я шум, веселый разговор,
Трамвая стук, и эхо дальних гор,
И шепот, полный сладостных авансов,
Но, тишиною взятый в долгий плен,
Смеюсь насильно, словно Гуинплен,
И жду в тиши желанных диссонансов.

В непостижимых пучинах Эреба
Молнии злобна змея,
Низко повисло озябшее небо,
Черная метка моя.
Дом уплывает за бурю ночную,
Шторы под ветром дрожат.
Кажется, что ничего не начну я,
Выпал неверный расклад.
Неотделима приросшая маска,
Словно давнишний ожог.
Это совсем невеселая сказка,
Но не печалься, дружок!
Малоразбавленым огненным грогом
Я загружу пустоту
И помолчу перед первым итогом,
Рифмы ловя на лету.
Ветер на улице плачет и стонет,
Сдавшись идущей зиме.
Линия жизни ползет по ладони
И исчезает во тьме.

Если воздух твердеет, а надо идти через ночь,
При дыхании острые грани царапают горло,
То никто не сумеет тебе в это время помочь,
Постарайся так жить, даже если припёрло.

Пусть вокруг, как чаинки, кружится людской хоровод,
И тебе нету места в налаженной кем-то программе –
Ты поверь, что весь мир создан был для тебя одного.
На мгновенье замри. И не жалуйся маме.

Посмотри поспокойней (уже не скажу – веселей),
Ничего не закончено и ничего не разбито.
Это только вершится в магнитном объятьи полей
Электронов полет по безумным орбитам.

Это просто в крови двухвалентный бурлит кислород,
Порождая смятенье и руша былые опоры.
Если ты перейдешь через реку отчаянья вброд,
То рассыплются в пыль лабиринтов твоих коридоры.

Я в выходные неспроста
Уткнулся в Роберта Фроста.

Он был so serious, my God,
И так домашне романтичен,
Что я, к такому непривычен,
Глотал стихи его подряд.

Сидел я голо и небрито,
Но весь сиял, хоть полируй,
Как будто мне Мадонна Лита
Вдруг подарила поцелуй.

Что мне искать, ведь счастье – вот!
Какая радость – эти строки!
Отремонтировался в доке
Мой полусгнивший пароход.

Good bye, old fellow! Я спешу.
Я книгу позже полистаю,
Но, как ни тужься, точно знаю –
Так никогда не напишу.

У тебя на сердце – утраты.
У меня в карманах – заплаты.
Прохудились ржавые латы.
И всего трояк до зарплаты.

Бел плакат на фронтоне сером.
Никого не спасает вера.
Жизнь как список судов Гомера.
Тяжек груз, если скрыта мера.

Солнце рвется сквозь клубы пыли.
Кто на мутном фото – не ты ли?
Мы когда-то близкими были.
Ночью снова собаки выли.

Боль снимается поцелуем.
Не тревожься – перезимуем.