Отдельная комната в коммунальной квартире в доме, где жил и работал Ф. Эрмлер. Обстановка – самая скромная. Шкафчики с книгами, за стеклами и на стенах и на зеркале – фотографии. Д. Шостакович, А. Тарковский, студенческие годы, эпизоды съемочных периодов, исполнители ролей в фильмах. Большой письменный стол, на столе – рукопись, книги, документы. На стене над кроватью – лист фольги. Электронагреватель. Тесно и уютно. Особый климат обители художника. Хозяин помещает в вазу подаренные ему хризантемы.
Сокуров: «Люблю цветы. Шостакович не переносил срезанных цветов. Это вызывало у него дрожь. Любил, когда в саду».
И так – всё время. Говорит только не о себе. Может часами – о Тарковском, Шостаковиче, о ком-либо другом – только не о себе. Обращаю внимание на фотографию, где съемочная группа фильма «Одинокий голос человека» (сам Сокуров называет этот фильм не иначе как платоновский) запечатлена у дымного проема в скале.
Сокуров: «Последний кадр снимали здесь. Сняли, посидели вот так, сфотографировались, потом сели в электричку и уехали». Вот и всё, что о себе. Да, еще о снах.

Сокуров: «Тарковскому снятся потрясающие сны. Удивительнейшие персонажи, связи между ними, драматургические ходы. Мне вообще сны не снятся. Вообще. Однажды приснился сон, потом повторился точь-в-точь. И всё. А Андрею Арсеньевичу снятся поразительные сны. Однажды он поделился замыслом, как человек, больной раком, начинает обходить своих друзей и узнавать о себе доселе неизвестные вещи. Это уже было когда-то у французов; сама тема, но ведь главное-то не только в том, что сказано, но и в том, как сказано. Хотя и сама тема тоже важна, безусловно. И он решил предложить роль Солоницыну. И узнал, что Солоницын тяжело болен. Рак. Их связывали особые человеческие отношения. Какие-то даже несовременные. И Анатолий Солоницын, актер Андрея Тарковского, сказал, что будет сниматься в новом фильме своего Учителя (так он его понимал). Но на “Мосфильме” заявили, что всё это невозможно…
Солоницын умер в бедности. Он болел два года. Видел я этого человека “живьем” только один раз, у Андрея Арсеньевича. Мы сидели и разговаривали в комнате, где вместо четвертой стены – сплошь окно. Архитектурный такой каприз. А за окном пейзаж, как в финальных кадрах “Сталкера”. Фабрика, трубы. (Вот, кстати, к проблеме возникновения замысла). И вошел Солоницын. Он просил денег. Не было чем заплатить за добытый кем-то как-то кооператив. Что-то около двух тысяч. Тарковские сами в ту пору бедствовали, ничем помочь не смогли. Солоницын знал, что он у сокровенных друзей и что если они говорят, что нет, то это всё действительно так. Он потупился, развел руками (ну нет, так нет, что же поделать…) и ушел. За несколько дней или за день до смерти почувствовал себя лучше. Много лучше. Подошел ночью к холодильнику, открыл банку с квашеной капустой, начал с аппетитом есть. Потом начались спазмы.
Хоронили скромно. Жена – совсем юная еще, гример. Ребенок остался, мальчик, одного года. Лишь близкие друзья понемногу, сколько смогли, дали денег на похороны. Богатые мосфильмовские режиссеры отказывались помочь с квартирой. Режиссеры жадный народ, а актеры – бедный. Юсов к тому времен уже хорошо жить стал – тоже отказался…»

Сокуров: «А Тарковский – удивительный человек. Удивительнейшее явление. Гений. Дипломат интересный. Никогда не «пробивает» замысел. Предлагает новый. У него их – тьма. Семья большая, очень часто находится буквально без рубля. Но Андрей Арсеньевич никогда не пойдет на сделку. Бондарчук ввязался однажды и теперь так и продолжает: один фильм – для социалистического отечества, другой – для себя. Работает безумно много. Трагедия художника: часто приходится растворяться в “не своем” материале. Мучается. Андрей Арсеньевич тоже мучается. Но чтобы на компромисс – никогда. Он говорит, что его даже не режут. Режут. Вернее, заставляют кое-что не включать.
Он очень хотел, чтобы Шостакович посмотрел “Зеркало”. Нужна была оценка именно этого человека. Происходило всё в ту пору, когда фильм не принимали, запрещали. Как показать? Шостакович был очень плох. Буквально приходилось считать ступеньки, чтобы знать, сможет он подняться на такой-то этаж или нет. На “Мосфильме” пропуск не заказать. “Как, сам Шостакович? Куда? Смотреть этого диссидента Тарковского? Это еще зачем?” и пр. Решили обходным путем. На машине провезли через декорацию одного очень плохого режиссера, но очень порядочного человека. Он, этот режиссер, был в трудном финансовом положении, его везде ругали, но он согласился разобрать (негласно) декорацию, чтобы машина с Шостаковичем смогла проехать. Проехали. По мосфильмовскому коридору. Одному из коридоров. Подъехали прямо к ступенькам. Шостакович поднялся с огромным трудом. Тихо показали “Зеркало”. Шостакович был потрясен. Долгое время не мог прийти в себя. У него у самого был в жизни момент, когда он был на грани самоубийства. В 30-е годы. Это было связано с репрессиями против его друга, видного военачальника, и с соответствующим отношением к нему самому. Это был гений. Весь мир это признал. И вся беда в том, что России этот гений был не нужен. 16-я симфония была посвящена Ленину. “Наконец-то, вот здорово! Ленину! Великолепно”. А потом все ахнули. Трагичнейшая музыка. Революция, начавшаяся в трагичнейшую эпоху. И вообще трагично.
Как-то по инициативе Брежнева собрали Всесоюзный съезд творческих работников. Единственный раз. ЦК решительно настаивал на том, чтобы присутствовал Шостакович. Всё равно в каком виде. Хоть раскрашенный труп. Привезли. Посадили на трибуне. Оставили одного в пустом зале. Постепенно стал стекаться народ. Потом собрались все, вошел сам Брежнев, все поднялись с аплодисментами в адрес руководителя партии, а Шостакович остался сидеть. Он не мог подняться. Не мог сделать это физически. А места Брежнева и композитора были рядом, и Брежнев обратил свои приветствия гению. Все смутились: кому же все-таки рукоплескать?»

Смотрит на фотографию, где Дима Шостакович, совсем юный, положил голову на колени матери. Рядом сидит сестра. У всех закрыты глаза. Потом показывает фотографию, где Шостакович в последние дни жизни. Не канонизированный. Без очков. Строгий.
Сокуров: «Он не любил Козинцева, хотя они и работали вместе. Шостакович вообще не скрывал, что подрабатывает (в кино) на кино. “Ну, как?” – спросил Козинцев после просмотра “Гамлета”. – “Чайки у вас что-то больно уж сильно кричат. Всё чайки и чайки…” – ответил Шостакович. Он считал, что экранизации Козинцева – не экранизации Шекспира. Иллюстрации, не больше. За несколько дней до смерти к Шостаковичу пришла Анна Ахматова. Это было в Сестрорецке. Им было о чем поговорить. Вскоре после его смерти умерла и сама поэтесса. Сам он, конечно, далеко не всё принимал. И боролся».

Обращаю внимание на одну из фотографий на стене и спрашиваю, не этот ли человек играл отца Никиты в «Одиноком голосе человека».
Сокуров: «Нет. Это другой фильм, “Разжалованный”. Удивительный человек. Непрофессиональный актер, главный инженер одного из ленинградских предприятий. В “Разжалованном” у него был один соперник – Юрский. Что творилось на студии! – Непрофессионал?! Еврей?! Да Вы что?!! Удалось отстоять. Очень мужественный человек. Делал такое, что другой наотрез отказался бы, да еще и аргументы бы привел однозначные из богатейшего арсенала русского языка. А он делал».

Показывает интересные фотографии к фильму по Б. Шоу «Дом, где разбиваются сердца». «Горячева тоже, наверно, будет играть. Не правда ли, очень похожи? Будут двумя сестрами».
Сокуров: «Томас Манн говорил, что художник должен работать для будущего. Не для прошлого не для настоящего, а для будущего. И придёт время, обязательно придёт, когда Тарковский получит всеобщее признание. Уже ведь признают. Колоссальный вклад в киноискусство. Всего троих награждали премией “Давид Донателло” – за вклад в киноискусство имени Висконти. И Андрея Арсеньевича наградили. Для них – это русский номер один. Русский номер один. Как здорово он находит честный для себя выход из положения! Военный рассказ, история, фантастика… Обходит современную социальную тематику, а иначе ему нельзя. Он не может не быть правдивым, а если говорить правду о современности, то никакая идеологическая цензура не пропустит. А о рабочих он говорить не может, он их не знает. Не знает так, как считает нужным знать, чтобы быть правдивым».

обращаю внимание, что на тыльной стороне шкафа, мимо которой проходишь, заходя в комнатенку – плакат вайдовского «Человека из железа». «Да, – говорит, – осмеливался вот».
Сокуров: «У них, у Тарковских, очень много народу бывает. А жили тесно: две квартиры на одной лестничной площадке, а всё равно тесно. Семья, я говорил уже, большая. Сам Андрей Арсеньевич, Лариса Петровна, жена его, дочь ее от первого брака, их сын, сейчас в пятом классе и еще родственники… А вот друзей мало. Одни предали, другие просто как-то сами исчезли, третьих Лариса Петровна разогнала. Она женщина сильная, крупная, русская такая. А андрей Арсеньевич щупленьким по сравнению с ней кажется. Она после того как в “Зеркале” снялась, всё боялась, чтобы ее не отождествляли с героиней. “Я же совсем другая, ну что вы”, – говорила…
Иногда думаешь, думаешь, думаешь и приходишь к самому простому, тому, что основа всего – труд. Я глубоко убежден, что люди не рождаются бесталанными. Основа всего – труд. Как Солоницын трудился! И какое мужество. Вы заметили, что актеры Тарковского редко и очень избирательно снимаются у других режиссеров? А ведь это их работа, грубо говоря – источник дохода. Солоницын заболел тяжело – мне кажется, оттого, что титаническая работа духа подорвала какую-то систему сопротивляемости. Какая утрата!»