Их не вернуть, не возвратить, как громко ни зови  –
Веселых, смелых, молодых, ушедших в смерть без нас.
Их, захлебнувшихся в дерьме, растоптанных в крови,
Не возродить – но как нам быть с отдавшими приказ?

Они послали в дальний край – нет, не своих! – детей,
В нелегкий путь, в недобрый час, ать-два – и с плеч долой,
Они сказали: умирай, но только веселей, –
а сами будут жить, учить, владычить над страной?!

Погибших нам не возродить… Но правый Божий Суд…
Неужто будем мы смотреть до Божьего суда,
Как прохиндей и блудодей, как шут и словоблуд
Дорогой прежнею идут – по трупам, как всегда?

Неужто гневу своему мы зря дадим пропасть?
Неужто будем мы терпеть, что, расточая ложь,
Они тишком, молчком, бочком, гуськом ползут во власть,
Так крепко за руки держась, что цепь не разорвешь?

Неужто мы поверим им – в их лицемерный вздох,
Подачкам их, потачкам их, посылам их пустым,
Чтобы они под шум друзей – хапуг или пройдох –
Опять расселись по местам насиженным своим?

Их смертью смерть не искупить, их кровью кровь не смыть,
А нам вовеки не избыть позора и вины.
Не в них беда, а в нас беда – и как нам дальше жить,
Когда властители страны – растлители страны?

Любить врагов своей страны,
А сиречь и своих –
Нельзя, но разве мы должны
Держать за падаль их?
Мы кровь им пустим все равно,
И что тут горевать?
Но убивать врага – одно,
Иное – презирать.

Ах, этот Пит! Его штаны
проношены до дыр,
Но флагом вьется на ветру
ворованный мундир,
Ружье в руках, огонь в глазах,
неустрашимый вид…
Я многих знавал, кто поводья держал,
черт возьми, похуже, чем Пит!

Его сразил я наповал
(О, Каин, где твой брат?)
И подошел, и рядом встал,
И он был встрече рад.
Чем я помог? (А чем бы мог?)
Но из последних сил
Он, багрецом кропя песок,
Меня благодарил.

Ах, этот Пит! Ему пора
настала умереть.
Уже не мог он говорить,
но мог еще смотреть.
Прибрал Господь земную плоть –
а он благодарит!
Я многих знавал, кто удар держал,
черт возьми, похуже, чем Пит!


Бывало, метров с восьмисот
Мы с ним дуэль вели.
Среди травы пасется скот –
А нам не встать с земли.
Немало долгих вечеров
Мы отдали пальбе,
Свистели пули меж холмов,
Как косы на косьбе.

Ах, этот Пит – за той грядой,
а я лежу за той,
И утоляем жажду мы
похожею бурдой.
Отраву пью, во тьму палю,
и он в ответ палит.
Я многих знавал, кто прицел держал,
черт возьми, похуже, чем Пит!

Однажды, оттрубив денек,
Я спал, не чуя ног, –
Подкрался Пит и уволок
Мой вещевой мешок.
Мешок с одеждой выходной!
Не важно – обойдусь.
Дождешься, Пит: ночной порой
Я так же подкрадусь!

Ах, этот Пит! Меня не раз
он ловко обставлял.
«Сдавайся!» – я ему кричал;
он тем же отвечал.
Он голодал, и я бывал
не каждый вечер сыт;
Я многих знавал, кто фасон держал,
черт возьми, похуже, чем Пит!

По карте шли мы вниз и вверх
Через полдневный жар:
Он в Падерберг – я в Падерберг,
И в Окип, и в Де-Ар,
То город я ему сдаю,
То он сдает мне форт…
Я горд собой, не утаю,
Но я и Питом горд.

Ах, этот Пит! Вперед, ура! –
и снова, и опять,
И не понять, как он сумел
так долго выживать:
Патронов нет, разут, раздет,
и в животе бурчит…
Я многих знавал, кто фронт держал,
черт возьми, похуже, чем Пит!

Теперь, повержен и разбит,
Суровый хмуря взгляд,
Не о пощаде молит Пит –
Он требует наград:
Мол, если честно подсчитать
Вклад, отданный войне,
Полмира Питу надо дать,
А что осталось – мне.

Ах, этот Пит! Он нам велит –
и мы ему даем
Бесплатный плуг и новый дом,
и выгодный заем:
Раз виноват – плати стократ,
и будет счет покрыт…
Я многих знавал, кто за глотку держал
нас слабей, черт возьми, чем Пит!

Мне, бывшему там, где я был,
И ставшему тем, кем стал,
Теперь достанет ли сил
Вновь жить меж отчих могил, –
В краю, где я вырастал,
Где старый английский дом,
Где добрый английский сквер,
Где пастор твердит псалом,
Где чуть ли не за квартал
Встречный кивает: «Сэр!» –
Мне, ставшему тем, кем я стал,

Мне, истоптавшему мир
Подошвами жестких сапог,
Шагавшему в дождь и зной
На юг и юго-восток
И мывшемуся росой?
Слепило солнце меня,
Подмигивая с небес,
Внимал я грому огня
И в самое пекло лез…
Как жить средь мирного дня
Мне?

Мне, знавшему даль и ширь
Предгорий в полночный час,
Когда лишь тьма – поводырь
И только звезды – указ,
И путь, ушедший во мрак,
Неразличим для глаз,
И где-то таится враг,
Но ты исполнишь приказ,
И ты вернешься иным,
(Если вернешься живым) –
Или останешься там…
Кому так сказали – вам?
Мне!

Мне, бравшему Барбертон,
(Мы разбили их в пух и прах),
Мне, сдерживавшему стон
В долинах и на холмах,
Считавшему раны за честь
(За то и нашивки есть), –
Забыть ли с прошедшим связь,
В воскресной школе учась,
В обед под рукой держа
Пять вилок и три ножа
(А не один тесак), –
И жить, ублажая плоть?
О Господи, Ты всеблаг!
Такого не мог никак
Судить премудрый Господь
Мне!

Мне крышей был небосвод
Три года; за годом год
Я долг выплачивал свой,
И слаще всех одеял
Дождь меня укрывал
Под солнцем и под луной.
Я скакал в грозовую даль,
Я не досыта ел и пил,
Мне чашкой была Вааль,
А Бушвелд тарелкой был...
Чтоб новую дверь открыть,
Всё это надо забыть
Мне.

Зачем? Я трублю отбой!
В Англии не такой
Ветер, не тот восход,
И вообще маловат
Наш остров для тех ребят,
Кто был с тем солнцем знаком
И впитывал ветер тот…
Я ухожу назад,
Я отыщу свой дом
Там, где бился с врагом,
Где нет ни мощеных дорог,
Ни близкой души кругом.
Нас двое: вот я, вот Бог;
Так, пребывая вдвоем,
Выживем или умрем -
И то, и это вполне
По мне!

Поставить его на суше – он будет повыше крыш,
Не обойдешь и за день, за неделю не оснастишь,
Поскрипывает и стонет, хоть сейчас пускай на дрова, –
Но только он и доставит на Райские Острова.

Не ветер – вздохи влюбленных колышут цветастый флаг,
В трюме балластом – память (а без балласта – как?)
Команда пропавших без вести, спасшаяся едва,
Ведет трехпалубник курсом на Райские острова!

Лоцман – папаша Вымысел, ему не нужен секстант,
Пастырь – докучный пастор, а не болтун-сектант.
Прекрасные дамы шепчут нам сладостные слова
О счастье, ждущем прибывших на Райские острова.

О том, что творится в мире, мы судим на свой манер –
Когда рождается новое, ни к чему акушер.
Изыски модных теорий у нас не в большом ходу:
Господь – мы верим – на небе, а дьявол – знаем – в аду.

Не нужно лишних сомнений, истина лишь одна:
Виновных – пороть линьками, невинным – налить вина,
Играть веселые скрипки будут с душой в ладу,
И все закончится свадьбой, и я на берег сойду.

Три палубы – и на каждой круженье счастливых пар.
И будут поданы сходни (а вам подавайте пар!),
будут полны восторга и сердце, и голова,
Когда, наконец, мы ступим на Райские острова!

А вам не доплыть дотуда, сколько угля ни жги,
Следов на багряных дюнах не оставят ваши шаги.
Глядите хоть в сто биноклей, хоть в тысячу – черта-с-два! –
Вне вашего горизонта Райские острова!

Не высветит ваш прожектор громады замшелых стен,
Останутся глухи уши к пенью морских сирен.
Лейте на воду масло, чтобы унять волну –
Вам не дойти вовеки, скорей пойдете ко дну.

На якорь бездушной догмы встав посреди штормов –
(И он убежать не даст вам от грозных морских валов!),
Вы встретите судно-призрак: тайфун ему – трын-трава:
Это идет трехпалубник на Райские острова!

Бьется упругий ветер в серебряных парусах,
Вверх-вниз качается корпус, как груз на Божьих весах,
И вот вдали исчезает прощальный свет фонаря,
Горящего непрестанно, как свечка у алтаря.

Смотрите: вас покидает, уходит за окоем
Наш трехпалубный парусник, и мы уходим на нем.
Глядите: сыплются розы с высоких палуб его!
Что вам еще остается? Более – ничего.

От паровой машины велик ли, по сути, прок?
Большие объемы пара, но всё уходит в свисток.
А наш трехпалубный парусник без шума и хвастовства
Как прежде, везет уставших на Райские острова!