На пороге стоял высокий молодой человек. С явным облегчением он опустил на пол огромную сумку и представился:
– Приятного отдыха. Извините за беспокойство. Я представитель совместного сибирско-американского предприятия. На этой неделе широким спросом пользуются противогазы с запасным комплектом баллонов. Не желали бы приобрести? Цена одной штуки 250 долларов. Гибкая система ски...
– Сколько?! – не поверил Сергей  Константинович.
– Чему тут удивляться? – коммивояжер нагло ухмыльнулся. – Вряд ли найдете подешевле. Запас кислорода на 4 часа. Уютная модель. Мой совет: берите ту, что без шланга. Очень эргономично.
– Спасибо. Не надо.
– У вас есть? А может – дырявый? Проверяли?  В таком случае осмелюсь предложить новейшую модель «Батискафа». Набираете ванну воды, ныряете и  плаваете в свое  удовольствие, пока всё не кончится. Цена комплекта...
– Не стоит. Не хотелось бы обижать, молодой человек,  но я ничего  не  куплю.  Да  и с наличными  туго.
– Тогда, может, это, – визитер щелкнул по  горлу и распахнул пиджак.
Во внутреннем кармане Сергей Константинович обнаружил выпуклость. О предмете красноречиво свидетельствовало его горлышко,  завинченное желтой пробкой.
– Очень расслабляет. Снимает стресс, – продолжал трандычать продавец  всякой всячины.
– Если не ошибаюсь, предложенная вами сделка противозаконна, – помрачнел хозяин. –  Сейчас я вызову охрану...
– Охрана? Какая к чёрту охрана?! – явно вызывающе загоготал представитель. – Посмотрите сюда! Не бойтесь. Выгляните в коридор. Они все  смылись еще утром.
– И вам привалила лафа? – вопрос прозвучал утвердительно. Сергей сам когда-то начинал с продавца электронных телефонных справочников и достоверно знал, что в гостиницы любители легкой наживы не допускались. Другие времена, другие нравы. Наглость коммивояжера, предложение купить водку окончательно вывели из себя.
Сергей представил, как соглашается «снять стресс», невзирая на запрет спиртных напитков, официально утвержденный 12 мая 2021 года, вежливо  приглашает визитера составить ему компанию. Тот, конечно же, отказывается, ссылаясь на объем работы и профессиональную чистоплотность. Тогда Сергей Константинович приглашает его в номер с целью посмотреть товар. Затем достает пистолет и стреляет в голову. Представитель падает в кресло и застывает удивленной тряпичной куклой. Сергей берет сумку, выходит на улицу и раздает противогазы встречным и поперечным.  Просто так. Потому что знает, как чувствовать себя обделенным. Потому что ему вчера не досталось противогаза, не говоря уж о новейшей модели скафандра для подводного плавания. И купить на рынке или где-то еще он позволить себе не мог. В кармане брюк окончательно сминались четыре жалкие десятидолларовые банкноты. Единая валюта, мать ее за ногу!
Самое смешное, что он мог себе позволить поступить именно так, не боясь понести наказание. Ловкач представитель действовал на свой страх и риск, охраны действительно было не докричаться и вообще само слово «охрана» напоминало щелчок лопнувшего  мыльного пузырька, переставая что-то означать.
Одно печалило. У Сергея не было пистолета. А по-другому убивать он не хотел – с учетом того, что никогда раньше не убивал и смутно представлял себе, как это делается без пистолета. Даже не допускал мысли о ноже или удавке, поскольку содрогался от отвращения, представив, что может прикоснуться к этому высокому молодому человеку или к  товарам.
– Не желаете? – шелестели губы, капельки слюны прыгали с них  чуть ли не в лицо. –  Кокаин?  Нет? Возможно - с уколом...
– Пошел вон! – рявкнул Сергей Константинович и хлопнул дверью.
С полчаса он нервно ходил по номеру, без причины трогая предметы и переставляя их с места на место. Фарфоровые безделушки, бра, пульты. Он раз восемнадцать включал и выключал  свет, стереотелевизор передавал обычный набор новостей, только без изображения. Вместо него на трех экранах плясали снежинки черно-белого происхождения. Сергей прошел в ванную, от нечего делать намазал пеной подбородок и, выжидая положенные две минуты, смотрел на себя в зеркало. Он еще застал те времена, когда бритье занимало больше времени и требовало электрических приборов. Но тогда всё было иначе, он мог бесконечно наблюдать свою физиономию в разных зеркалах. Теперь же ненавидел отведенные две минуты на окисление щетины. Конечно, можно было не смотреть, но сила привычки. Невозможно оторвать взгляд от собственного лица, которое меняется. Морщины, залысины, мешки под глазами. Он стареет. Вот-вот и  найдется седой волосок. Еще немного, и войдут в свои права артрит и остеохондроз. Он уже пьет таблетки от гипертонии. И кровь не принимают на станциях переливания.
37 лет. Сергей задумался о времени. Ровно сто лет назад родился его дед. Он скончался, не достигнув рубежа 50, так и не повидав внуков. Отец, участник знаменитого движения «За разум», подхватил в камере воспаление почки (но Сергей Константинович подозревал, что не обошлось без полицейского вмешательства) и скончался, не узнав, что через два месяца многое изменится и введением «сухого  закона» не ограничится. Ему было тогда 24, отцу – 45. Сколько еще? При всем хорошем лет 10-15. От судьбы не скроешься. Как мало! Щеки защипало, Сергей ополоснул их теплой водой и побрызгал одеколоном. Чего он достиг?  Даже сейчас понапрасну теряет время. Сначала обрадовался, помнишь? Представился шанс поработать над диссертацией. Правильно, к чёрту! Сяду и поработаю.
Он разложил на столе листочки, выписал  формулу, отождествил ее с предыдущей, но вывод ускользал, бессмысленно крутился над головой и взрывался тем же пузырем, что и слово «охрана». Сергей  с ужасом  уставился  на титульный лист докторской и понял, что ее название «Влияние супермодемной записи сигнала на трехмерное голографическое изображение на примере межрегиональной информационной сети» ничего ему не говорит. Более того, не имеет значения. Особенно теперь, когда  нет противогаза.
Ему сразу не понравился город. Возбужденный, подозрительный народ в омнибусе шептался:
– Слышали? Плавучая!
– Поплавок?
– Какая разница! Лезет на нас! Что делается?!
Затем его не принял администратор завода. Командировочные зависли  на неопределенное время. Он сунулся в патентное бюро, но там оказался санитарный день, который длится до сих пор. А было всё, как обычно. Думал обернуться за два-три дня. Застрял на неделю. Мечта всей жизни –  уединиться и дописать докторскую. И что?
Плавучая.  Поплавок.
Как легко воспринимать то, что не здесь! Отец рассказывал о Чернобыле. Когда это было? Где? Почему? Отмахивался. Опять упал самолет. Так то в Индии! У нас, слава Создателю, всё тихо-мирно. На Марсе жизни нет. Бредбери ошибся. И все предсказания фантастов не что иное, как выдумка, способ пропитания. После того, как точно установили, что люди одни во Вселенной, космические исследования свернули. Не до них. И на Земле нашлись неотложные дела. Четырнадцать лет хаоса и анархии. Диктатура. У власти злобный карл Виктор, бывший одноклассник. Вот так. Кто-то живет во дворце с подземными бункерами с нескончаемым запасом кислорода, кто-то на последние деньги  нанимает турбо и застревает в гигантской пробке на выезде из города, в пыли, в духоте шлепает обратно в убогий гостиничный номер. А над всем этим – Плавучая.
Сергей плюхнулся на кровать, вмял лицо в поролоновую подушку и постарался забыться. Может быть, стоило купить водку? Говорят, она притупляет осязание, способна  вогнать в долгий сон.  А  во  сне... не  почувствуешь. Перевернувшись на спину, расстегнул воротник сорочки. Становилось душновато, горло требовало  звука.
–  Код  18.  Три. Сорок.  Шесть. Четырнадцать.
Механическая  головка пульта высветлила столбик цифр, включая  видеофон.
– Кто это?  Вас не  видно. Перезвоните.
– Подожди,  Женька.  Не отключай.
– Сергей?  Что  у тебя  со  связью?
– Плавучая, – сипнул он, пытаясь разглядеть за мельтешением ряби лицо бывшей супруги. – Я  в эпицентре.
–  Чего  и  следовало ожидать, –  Женя, видимо, только что вымыла  волосы, темно-рыжие патлы загогулинами нахлестывались на дребезжащее изображение.
Ему было тяжело разговаривать, особенно с «бывшей». Тем  более, когда  у нее количество глаз и ртов варьировало от четырех до восьми, а посередине лица зияло темное пятно, салютующее зелеными  зигзагами.
– Меня послали  в командировку.  А тут  такое. У вас  что?
– Обещают, что  заденет краем.  Дышать будет можно, все равно, что в горах.  Я на всякий случай Ляльке взяла «Батискаф». До сих пор ныряет от восторга. Зачем звонишь?
–  Нельзя поволноваться?
–  Ты – нормально? Получил снаряжение? Передавали, что вам бесплатно раздают.
– Только на производстве. А  я – командировочный.
– И что?
–  Ничего. Вчера еще раз заезжал, три часа отстоял в очереди. Не хватило.
– О чем ты  говоришь? Обязаны  выдать! Потребуй!
–  Женя, у кого?  Все смылись неделю назад. Слушай, извини. Но ты одна можешь мне помочь. Я вставлю кредитку, переведи 300. Потом отдам.
–  Да? А полы тебе  не  помыть?
– Я могу умереть, – Сергей покрылся потом, голова предательски закружилась. Сразу было ясно – не стоит. У Женьки снега  зимой  не  выпросишь.  Но неужели она еще злится? И правильно делает.
Когда тебе тридцать пять, а жизнь как в старом анекдоте: «Доктор, меня все игнорируют! – Да? Следующий!», вспоминают о тебе, только когда надо исправить ошибку в сети, допущенную какой-нибудь жирной теткой, одновременно болтающей по видеофону и жующей чипсы над клавиатурой; когда забывают упомянуть твою фамилию в патенте на новейшую разработку проекта, над которой не спишь ночами; когда СиБиР постоянно прослушивает разговоры и ежеквартально вызывает на подписку, корректно и настойчиво спрашивая: не вспомнил ли он о еще каких-либо  письмах и беседах отца – невольно захочется что-то изменить, сломать, создать на старом месте новое. Завести женщину, обозвать шефа идиотом, сменить жилье, город, страну, ограбить банк или выиграть уйму денег, таскаться по кабакам, прожигая остатки жизни. Сделать так, чтобы тебя заметили, не забыли, узнавали. Потому что ты, чёрт возьми, таращился на монитор и писал программы, когда другие сверстники тискали девчонок на заднем сидении отцовского турбо, воровали, скупали, перепродавали. Потому что ты в тридцать лет стал кандидатом наук, а в сорок – собираешься  стать доктором этих самых, как оказалось, никому не нужных наук.
Его хватило только на  первое. Любовница не принесла долгожданной радости, единственное – показала другую жизнь. Искусство. Он занялся любительством. Театральную студию вел высокий степенный старик Федор Стуков, в прошлом, говорили, известный актер кино. Того, двухмерного кино, со съемками на природе, с декорациями, неуловимым запахом балагана и импровизации. Репетируя в пьесах отца, Сергей невольно задумался, почему суть его творчества сводилась к непротивлению насилию? Где он, отпетый разбойник второго десятилетия, почерпнул подобную идею?
– Слышишь? Алло?
– Да, Женя. Я задумался.
– Живой? Могу только сотню. Остальные попроси у своей артистки.
– На том свете есть кредитки?
– Даже так?  Давно?
– Сообщили пару месяцев назад. Вызывали. При попытке к бегству.
– Ох, Серега.  У тебя талант ввязываться в истории.
– Я не знал,  что театралы параллельно бойцы Сопротивления.
– Теперь знаешь? И что тебе – легче стало? Ладно. Еще двадцатку. Больше нет. Честно.
– И на том спасибо, – Сергей  вставил кредитку в щель видеофона, тот закряхтел, щелкнув. Пульт сообщил сколько, когда и от кого. Затем заштрихованная Женя исчезла, уступив место надписи.
Он еще раз прочел о том, что в связи с чрезвычайным положением, через 72 минуты просят всех надеть противогазы, убедиться в герметичности окон и дверей, обнаруженные щели заткнуть, завесить все проемы одеялами. Просили помнить о концентрации кислорода, не делать резких движений, сохранять спокойствие. Подобная  запись появлялась на экране и передавалась в эфир каждые десять-восемь минут, только цифра менялась, уменьшаясь. Современные технологии могут предсказать практически всё,  кроме одного.
У него нет противогаза. Но он собирается его купить. Просить, умолять того мерзкого торговца уступить в цене, если тот, конечно, не смылся из гостиницы. Сергей выглянул в холл. Тишина. Как в склепе. Даже хуже. Ему показалось, что он вновь идет по длинному тюремному коридору, за тяжелыми дверьми крики, плач, проклятия. В конце коридора узкая лестница вниз. В морг. Попытка к бегству. Смешно. Как убежать из подземных катакомб, оставшихся в наследство от прошлого тысячелетия? Ее пытали. И в этом виноват он. Он должен был предупредить ее, их, Стукова, что за ним ежеминутно наблюдают. Но разве они не знали? Разве не «Библио-програм» было их целью? Сотни, тысячи, миллионы компьютеров два раза в месяц теперь иллюстрировали библейские сюжеты. Их невозможно было отключить, предугадать закономерность, чтобы отослать работников во внеочередной отгул. И умы понемногу захватывали, по кусочкам воссоздавая Новый Завет, люди узнавали всё больше и больше. Он назвал  вирус именем отца – Константин. Он один знал код дешифровки. Но она им об этом не сказала. Иначе...  не было бы этой гостиницы, обычной командировки, где обычный инженер-программист внезапно наткнулся на свое необычное изобретение, можно сказать, столкнулся с ним,  споткнулся об него.
Компьютер за столом дежурной меланхолично повествовал поставленным баритоном Стукова главу Апокалипсиса. Непредсказуемый хронометр почему-то именно сегодня решил запустить «Константина». Дежурная,  как  и следовало ожидать, отсутствовала. Сергей присел за стол и вчитывался, слушал, пока  более  громкий, бесстрастный голос не известил:
– Дорогие соотечественники! Осталось 34  минуты до прохождения над городом Третьей озоновой дыры. Просьба, по истечении этого времени надеть противогазы...
Но Сергей  не отрывал глаз от монитора, где чередой менялись  картины: гора черепов в пустыне, неестественно изломанное существо Дали, люди за решеткой, кормящие голубей. Всё не так. Глупо. Примитивно. Создавая программу, он нащупывал наугад, теперь снизошло вдохновение. Можно всё улучшить, поменять, усовершенствовать, запустить десяток новых вирусов, более мощных.  Библия – это начало. В компьютеры могут ежедневно вгрызаться картины, портреты, стихи. Воскресить Канта и Платона, Шекспира и Пушкина, Ван Гога и Пикассо теперь по зубам. Еще многое  предстоит, он сможет. Им не надо додумывать, начинать всё сызнова, жить дальше, не повторяясь, не теряя  на это время, которого...
Представитель вышагнул из сумерек, темные патлы волос  свисали на лицо, придавая ему сходство с самодовольным утопленником.
– Хо-хо, соотечественник! Любуетесь игрушкой?  Хоть раз бы взглянуть на чудака, что ее придумал!
Сергей Константинович поднялся из-за стола. Нет, показалось. Никто не следит за ним, по крайней мере, последние три дня. Им слишком дорога собственная шкура: умотали, либо скрылись в кондиционируемых подвалах. Всего лишь торговец всякой всячиной. Мелкий плут, молодой прохвост.
– Слушай, – ему  был  противен свой голос, униженные интонации, но ничего не мог с этим сделать, – у меня есть немного денег. Сто двадцать на кредитке и вот – сорок мятых долларов. Не уступишь в цене?
– Что? Твоя кредитка – пшик! – ухмыльнулся торговец. – Ты вообще смотришь телевидение? Что было там, где пришел Поплавок? Скрюченные тела, расплавленный металл! Завтра ни один банкомат здесь не будет работать! Так что мистер Сорок Мятых Долларов, предложите что-нибудь еще. Кстати, осталось совсем немного. На рынке они уже идут по куску. Не ломай комедь, гони четыре сотни, и разойдемся.
Сергей опустился на стул:
– У меня ничего нет.
– Так не бывает, – на полном серьезе заявил представитель, оперся о стол ладонями, навис, высокий, продолговато-нереальный. – Кому ты здесь нужен со своими мятыми долларами? Такие должны сдохнуть. И всё! Чем ты занимался всю  жизнь?
«Два часа, а  темно как... в морге», – подумал Сергей, невольно наблюдая за улицей через витражи. Плавучая вступала в свои права, превращая жаркий июльский денек в промозглую октябрьскую серость. Он хотел сказать грубому человеку, что всю жизнь писал программы, что в школе  даже Великий Виктор потихоньку списывал у него; что разработал «Константина», и если он, владыка сумки с противогазами, хотел увидеть программиста, за которым охотится всё СиБиР, пожалуйста, смотри! «Всё, что у меня  есть, – хотел сказать он, – это шифр. Бери. Владей. Я знаю, как придумать еще и еще, если буду живым». Но что-то не пускало, заклеивало рот.
Плавучая. Избирательный Страшный Суд. Третья озоновая дыра.  О первой, появившейся, когда отец еще пробовал кропать нескладные стишки в конце прошлого века, знали совсем мало. Вторая, возникшая над Антарктикой в начале двадцатого года, растопила могучие льды, и Ледовитый океан распростерся до Уральских хребтов, поглотив часть Европы и половину некогда большой Российской республики. Правительство, быстро смотавшееся в Новосибирск и страдающее избытком гениальности, выпустило в воду восемнадцать ядерных зарядов, испаряя галлоны, превращая в пар и выжженную пустыню бывшие столицы и плодородные земли.
Что он мог сделать с этим? Выть от бессилия? Мечтать о разуме,  как, если честно – так себе писатель, но чуть ли не единственный, кто сберег свои рукописи, баламут-папаша? И теперь, когда из загубленных просторов спустя четырнадцать лет выползла Плавучая, что оставалось делать ему, бесправному, затурканному инженеру? И сейчас, перед надвигающейся алчной бездной, его спросили, чем он занимался – что  ответить? Поднял дочь, написал кандидатскую, сделал попытку законспирированного бунта? Но он знал, он, правда, всегда  это знал.  Не так  ли?
Сергей поднял тяжелую голову, марево духоты коконом укутывало гостиницу, пот промочил подмышки и потихоньку защипал спину:
– Я всю жизнь ненавидел таких, как  ты. Я жил назло и творил  вопреки.
– И много добился? – хохотнул представитель. – Пойми, мужик, ты издевался над собой, а я продавал тебе помощников в этом. И вся разница в том, что у меня есть противогаз, а у тебя –  нет. А сказка про Поплавок – фигня на постном масле. Это не он. Это наша гребаная планета вертится. А значит, мы вернемся к нему через год. И я всегда буду продавать противогазы. А  ты – подыхать.
– Я убью тебя, –  заявил Сергей.
– Попробуй. Но, по-твоему, кто даст гарантию, что завтра, через год, через два, кто-то не убьет тебя за этот же противогаз? Пробуй. Всё равно мной не станешь. А если хочешь жить – попроси. Просто встань на колени и сделай это. Что? Ты ведь всю жизнь только этим и занимался. Жрал, что дадут. Почему бы сейчас не продолжить? И тогда, может быть, я дам тебе в долг четыре сотни. По рукам?
Сергей засмеялся, он хохотал, покрываясь потом. Потому что – Плавучая. И наглый торгаш, и его мир ничего перед ней не значили, лопнув вместе с охраной и названием диссертации. Поднялся и пошел в номер.
– Эй, ты куда? Думаешь, если заткнул все щели, и не будешь делать резких движений, тебе хватит кислорода на все три часа, что мы будем под ней?
– Не мечите бисер перед свиньями, – ответил Сергей Константинович, подражая голосу Стукова, ковер под ногами ускользал, перед глазами разбегались оранжевые круги, грудь высоко вздымалась. Но он видел, как озадаченный представитель напялил маску со шлангом, лупая огромными рыбьими глазами, плюхнулся  за  стол дежурной и водрузил на него ноги.
– Самоубийца, – крикнул  напоследок. Но  и слова  уже переставали что-либо значить.
В гостинице стало темно. По всем законам подлости одеяло в номере было в единственном числе и своими размерами не превышало оконного проема. Из образовавшейся щели сквозило ледниковым периодом. Сергей не стал включать свет, зажег спичку, но та погасла, вторую постигла та же участь. С пятой попытки прикурить удалось. Дым не растворялся, а нимбом окутывал голову. Сергей смотрел в окно, шершавое одеяло царапало щеку. Ему просто необходимо видеть, как всё будет. Если было бы всё так просто, если были когда-то святые угодники, и Иисус ходил по воде, почему бы сейчас не получить, хотя бы на время, микрон Божьей благодати, чтобы усилием воли остановить это.
Плавучая – гигантская серая бородавка. Вопреки досужим домыслам и иллюзиям, действительно стояла на месте, а вращающаяся в пространстве планета стремительно наталкивала на нее город, гостиницу, человека в сумеречном номере и тусклую искорку сигареты. Сергей продолжал потеть, но зрелище вызывало внутри него глухую, знобящую дрожь. Осьминог дыры с черными прожилками инея, окутанный горелой паклей туч, дышал дьявольской безжалостностью могучего ледохода, крушащего  веками устоявшиеся льды.
Сигарета погасла сама собой, ее безвременная кончина, как ни странно, вернула Сергея в реальность. Он еще что-то должен сделать. Метнувшись к столу, спешно сгреб листы диссертации, сердце зашлось. Дышать становилось труднее. Марс Бредбери. «Не делать резких движений», – вспомнил он, утирая с лица пот. Аккуратно баюкая рукопись, уложил ее в кейс, на глаза попался старенький «Кодакоид». Кейс отнес в ванную, запихал под нее, ополоснул лицо, вернулся, озадаченно щурясь. Безделушки на трюмо исполняли незамысловатый танец дрожи. Озабоченно ощупывая карманы, Сергей вынул кредитку, вернул по видеофону Жене занятые деньги, попутно читая надпись об оставшихся девяти минутах. В безрассудном наитии сдернул с гардины одеяло, отфокусировал объектив и отснял несколько кадров. Не он один должен знать, как это происходит.
Бездна надвигалась неотвратимым кошмаром. Нарыв на теле неба. Выпуклые серые мозоли сердцевины, разъединенные сединой, вдавливали в землю розовую тень, оставляющую за собой вмятины, словно некий кошачий демон волочил по планете когтистые лапы. Сергей даже знал его имя. Солнце. Антиатмосфера преломляла солнечные лучи, открывая их истинную мощь и всесилие. Деревья не горели, просто гнулись и рассыпались обугленными опилками. На глазах скукоженная зелень обметала черным узором подол безжалостной тени. С трехъярусной турбостоянки, смешно подрыгивая, переворачиваясь, разрывая турникет, посыпались спичечные коробки машин, укутываясь в полете невзрачно-маслянистым шаром огня, который тут же гас в обескислороженном пространстве.
Пикнул зуммер. На мониторе, зарябив, постепенно позитивировалось лицо. Но Сергей уже был не в силах отвести взор от Плавучей, она притягивала, как всё величественно-безобразное, своим безразличием и могуществом поедая разум. Лицо на мониторе пыталось что-то говорить, но было уже всё равно. Пусть даже Великий Виктор вдруг вспомнил о нем, предлагая пост вице-президента и спасение жизни за шифр.
– Оглох, мужик?! – рявкнуло в нетерпении.
Сергей Константинович недовольно покосился на внезапного собеседника. Акулье вытянутая зеленая харя со стеклянным блеском за выпуклыми окулярами.
– Беги сюда, черт тебя подери! На! Надевай! Потом разберемся! – монстр тряс чем-то желеобразным, и до Сергея дошло. Но он не пошевелился.
Неужели они не понимают? Бесполезно. Страусы. Как можно бороться с этим? Он механически поднял фотоаппарат и в плавной нереальности продолжал снимать. За стеклом мельтешили снежинки, иней стал покрывать недавно побритые скулы. Сергей облизнул сосульки губ,  поднимая взгляд, первый ком облаков цеплялся за  крышу, безобразные струпья нависали над ним, размеренно дышащие, сжимающиеся и  раздвигающиеся.
– Хрен с тобой! – гаркнуло сбоку.
И тут же треснуло, с грохотом разверзлось, вырывая из динамика  вопль.
– Мои глаза! Нафиг! Мои чертовы глаза!
Вздрогнув, Сергей повернул онемевшую шею. По ту сторону экрана металось за столом чудовищное месиво. Изрезанные осколками витража ладони пытались нащупать середину лица, откуда из трещин окуляров вытекали темно-красные ручейки. Тут же, подпрыгнув, видеофон скатился на пол. К окну прилепилась вывихнутая физиономия вихря, скалясь, он шлепнулся с размаха о раму, и Сергей увидел, как стекло покрывается змейками трещин. Выдохнув:
– О, Господи! - он вмял в живот фотоаппарат, согнувшись, приник к полу, осыпаемый сверху осколками.
«Сохранить снимки... Сохранить...», – стучало в висках, Сергей накрывал собой «Кодакоид», чувствуя ломоту в пальцах и суставах. Корчась, по-рыбьи хватая ртом ничто, разрывал  лицо об остроганные звезды, резал об них язык и губы, глотал покалывающий хруст. Хрипя, шепнул кому-то:
– Я иду к тебе, Офелия. Каждому своя чума...
Маленькими фонтанчиками один за другим взорвались фарфоровые слоники на трюмо. Над бьющимся в судорогах телом воздух вырвался в разбитое окно с громким последовательным:
– П-пл-ы-лы-ыш-чы-ок!