Кшиштоф ГОНСЕРОВСКИЙ
МОЯ СТАРАЯ ГОЛАЯ
ПИШУЩАЯ МАШИНКА
I. По всей квартире…
ПИШУЩАЯ МАШИНКА
I. По всей квартире…
По всей квартире, по
стенам и по потолкам
бродит ночами
моя старая
голая
пишущая машинка,
выстукивая каждый раз
обрывки фраз:
неодолимость одиночества…
тоска неугасимая…
ирония летящих мимо
мгновений бытия…
Всё – лишь слова.
Слова.
Но только лишь такими
словами
и пишутся те долгие, печальные
истории – о жизни
единственной, последней
и о многократной смерти.
стенам и по потолкам
бродит ночами
моя старая
голая
пишущая машинка,
выстукивая каждый раз
обрывки фраз:
неодолимость одиночества…
тоска неугасимая…
ирония летящих мимо
мгновений бытия…
Всё – лишь слова.
Слова.
Но только лишь такими
словами
и пишутся те долгие, печальные
истории – о жизни
единственной, последней
и о многократной смерти.
II . через долину.
Через долину
и холм,
по золотистым хлебам,
которые некогда жали
жнецы утомленные,
моя старая,
голая
пишущая машинка
каждый день проезжает
на чёрном тракторе,
взмахивая косой.
И пейзаж
с каждым взмахом
безлюдней.
и холм,
по золотистым хлебам,
которые некогда жали
жнецы утомленные,
моя старая,
голая
пишущая машинка
каждый день проезжает
на чёрном тракторе,
взмахивая косой.
И пейзаж
с каждым взмахом
безлюдней.
III. где-то в глубинах
Где-то в глубинах
леса, что трудится днём
и ночью,
с утра и до вечера,
с вечера и до утра,
сквозь шум и треск
аппаратуры растений
иногда продирается
нечто,
словно дробь дятла,
нечто,
словно стук топора,
будто бы кто пробирается
к лесу живому.
А это лишь моя старая,
голая
пишущая машинка
отвечает так звучно
потерям
деревьев и короедов,
лесовиков и птиц.
леса, что трудится днём
и ночью,
с утра и до вечера,
с вечера и до утра,
сквозь шум и треск
аппаратуры растений
иногда продирается
нечто,
словно дробь дятла,
нечто,
словно стук топора,
будто бы кто пробирается
к лесу живому.
А это лишь моя старая,
голая
пишущая машинка
отвечает так звучно
потерям
деревьев и короедов,
лесовиков и птиц.
IV. неужели никогда уж не будет…
Неужели никогда уж не будет
девятнадцати лет
той прелестной девице?
Спит как мертвая.
На ее белой шейке
синими зубками шрифта
надпись виднеется
типа:
мене, текел, фарес.
А моя старая,
голая
пишущая машинка
караулит в углу
красная вся
и сытая.
девятнадцати лет
той прелестной девице?
Спит как мертвая.
На ее белой шейке
синими зубками шрифта
надпись виднеется
типа:
мене, текел, фарес.
А моя старая,
голая
пишущая машинка
караулит в углу
красная вся
и сытая.
V. бредет усталая крестьянка.
Бредет усталая крестьянка
пашней,
на велосипеде катит
путеец сонный,
вот аист и коровы
пасутся в горьких росах.
А то черное,
тарахтящее,
с торчащими ушами,
по краю ползущее
меж синевою и лугом?
А это всё моя старая,
голая
пишущая машинка.
Ловит пейзажи
для описанья рассвета.
пашней,
на велосипеде катит
путеец сонный,
вот аист и коровы
пасутся в горьких росах.
А то черное,
тарахтящее,
с торчащими ушами,
по краю ползущее
меж синевою и лугом?
А это всё моя старая,
голая
пишущая машинка.
Ловит пейзажи
для описанья рассвета.
VI. нигде, то есть…
Нигде, то есть
в поезде
дрожащем, стучащем
как сердце,
сквозь мрачный пейзаж
детства, юности, зрелости
отъезжаю
с каждым разом быстрее и дальше
от себя.
И моя старая,
голая
пишущая машинка
с удовольствием вторит,
вторит прощальным словам,
словно бы мы встречались
лишь в расставаниях наших.
в поезде
дрожащем, стучащем
как сердце,
сквозь мрачный пейзаж
детства, юности, зрелости
отъезжаю
с каждым разом быстрее и дальше
от себя.
И моя старая,
голая
пишущая машинка
с удовольствием вторит,
вторит прощальным словам,
словно бы мы встречались
лишь в расставаниях наших.
VII. Темно. И дождь
Темно. И дождь
не крапает. И ничего
не видно
не слышно,
но всё же какая-то стычка
явно идет
в черных зарослях.
То моя старая,
голая
пишущая машинка,
валяясь в чернильных кустах,
принимает участие
в ночной перестрелке.
не крапает. И ничего
не видно
не слышно,
но всё же какая-то стычка
явно идет
в черных зарослях.
То моя старая,
голая
пишущая машинка,
валяясь в чернильных кустах,
принимает участие
в ночной перестрелке.
VIII. Приближается осень
Приближается осень
вечерняя,
полуночная зима.
Заснуть не могу
от частого топота.
То моя старая,
голая
пишущая машинка,
надувшись, как еж,
несет на колючках
в квартиру
яблоки
с деревьев познания
зла и добра.
вечерняя,
полуночная зима.
Заснуть не могу
от частого топота.
То моя старая,
голая
пишущая машинка,
надувшись, как еж,
несет на колючках
в квартиру
яблоки
с деревьев познания
зла и добра.
IX. Мы приехали к морю
Мы приехали к морю –
безбрежность его часов
наши ночи и дни
маятником солёным отмеряет,
словно слезами.
Волна за волной,
будто бы знаки вопроса,
с побережья срывают листочки
календаря.
А моя старая,
голая
пишущая машинка
бегает босиком
по пляжу,
вытаптывая на песке
тайные знаки
отчаяния.
безбрежность его часов
наши ночи и дни
маятником солёным отмеряет,
словно слезами.
Волна за волной,
будто бы знаки вопроса,
с побережья срывают листочки
календаря.
А моя старая,
голая
пишущая машинка
бегает босиком
по пляжу,
вытаптывая на песке
тайные знаки
отчаяния.
Перевод с польского
Екатерины Полянской
Екатерины Полянской
Марек Вавжкевич – польский поэт, прозаик, переводчик, автор 12 поэтических сборников, председатель Союза литераторов польских, организатор ежегодного фестиваля «Варшавская осень поэзии».
Кшиштоф Гонсеровский – польский поэт, критик, переводчик, автор многих поэтических книг, сборников эссе и критических статей, член Союза писателей Польши, лауреат ряда литературных премий, в том числе премии Алой розы, премии имени Норвиджа и других.
Екатерина Полянская – поэт, переводчик, автор книг «Бубенцы», «Геометрия свободы», «Сопротивление» и других, член Союза писателей России.
Кшиштоф Гонсеровский – польский поэт, критик, переводчик, автор многих поэтических книг, сборников эссе и критических статей, член Союза писателей Польши, лауреат ряда литературных премий, в том числе премии Алой розы, премии имени Норвиджа и других.
Екатерина Полянская – поэт, переводчик, автор книг «Бубенцы», «Геометрия свободы», «Сопротивление» и других, член Союза писателей России.