Вы замечали, что если быстро,
ну очень быстро по улицам мчаться,
не опасаясь бомжей и чаек
(что удивительного? –  да, и чайки
есть в нашем Городе – близость моря)

Вот я о чем (возвращаясь к теме):
если Вам в ночь повезет с машиной,
(в белую ночь, когда туч не будет),
то, рассекая прохладный воздух
и выворачивая на перекрестках,
под свист покрышек  (как свинг и буги),
вы ощутите внезапно острый,
едко-насмешливый, почти колючий
голос подростка, застывший в звуке
(странные в этом Городе глюки).

«Трах-тарарах!» – зацепляя взглядом
нотные палки Летней ограды,
вы захотите спеть серенаду
нимфам, укрытым в аллеях сада,
и, в чехарде (будто пьяные зайцы),
перелетая округлые спины
словно специально у сада вставших
двух хулиганно-крутых мостов,
вы ощутите себя  той птицей,
что зависает в небе над речкой,
может быть ангелом, или  ветром,
что разгоняет тучи и дождь...

Вы ощутите, что лихорадка,
или даже другие болезни
этого вечно-болотного места
в каждую клетку вашу пролезли
и не оставят до самой смерти.

Что привлекает меня в этом милом создании?
Может улыбка, а может, и... ум привлекает?
Разве так мало мне выпало  в жизни скитаний,
чтобы под дудочку снова, забывши науку?

Бойтесь данайцев, сыры в мышеловку кладущих.
Бойтесь кладущих сыры даже не в мышеловку.
Бойтесь себя пуще всяких там разных данайцев,
вдруг ощутив незнакомую ласковость  к сыру!

Так вот я думал, когда вдруг апрель за порогом
громко и солнечно, весело и бесшабашно
всем объявил, что придет обязательно лето –
будет загар, и река, даже белые ночи...

Что эти прелести жизни,  коль разделить их не с кем?
– Дуй в свою дудку, маэстро!

Ты цепляешь, как петли, судьбы моей странной капризы
и, как пряха, прядешь, но нити сплетаются в сито,
чтоб просеять, потом сквозь него все балтийские бризы
и все воды Невы, что из ладожской ванны пролиты.

Что нам речка другая, несущая города имя,
да и город другой – что в нем ищут собратья поэты?
продаются тельцу золотому за горстку монет и
теряют, себя убивая. А мы молодыми

остаемся с тобою – петровским балованным сыном,
что пускает кораблики  между дворцов и соборов,
строит арки мостов, и без лишних пустых разговоро
проникает во все наши мысли, и северным сплином

награждает, чтоб жизнь коротать, не ропща и не веря
в то, что рыба в сетях - это мы в его рамках и мерах.

Мы не в Лондоне, предположим, и не в Вене – избави Боже!
В этом климате петербургском – все так ветрено и тревожно.
Я любил тебя отстраненно, словно бабочку – посмотрите:
Желто-черные махаоны поражают суровый Питер.
Как-то просятся параллели по Набокову. Энтомолог?
Я оставил свои аллели средь прожилок твоих.., и глобус
на столе нашей славной дочки вдруг внезапно проснулся, ожил,
развернулся, как в марте почки на древесной корявой коже,
завертелся, как вихрь летящий, превращаясь в саму планету,
где моря и лесные чащи… Мы не вместе на свете этом:
я – на Знаменской, ты – на Фурштатской.
                                                               Расстояние не для птицы –
две минуты ее полета, но вот где эта птица гнездится…
Рефлексия – моя привычка препарировать жизнь: с изнанки
человек, мотылек и птичка лишены красоты-обманки.
Просто точку найдя болевую, добавляю немного яду
в рану, словно на мостовую соль уснувшему Петрограду.