Виктор Травин остался один. Умерла его верная подруга Маня. Ушли из жизни его близкие друзья – художники Борис Иванов, Леонид Каминский, Лев Ходорковский. Детей у Вити с Маней никогда не было. Как рассказала мне жена Ходорковского, у многих мужчин, побывавших на фронте, после контузии способность к деторождению исчезала. Когда в прошлом году Виктор упал и сломал ногу, я так и не нашел времени приехать к нему. Все откладывал свой визит, не мог понять или смириться с тем, что он умирает. Думал, что вот-вот  приеду. И не успел.

Однажды мы с Травиным ездили на его «Запорожце» по делам в Новгород.
– Заедем в мою деревню, – предложил Виктор, – тут недалеко.
– В какую твою? – не понял я. – Ты же в Ленинграде родился.
– Родом-то я из Питера, а вот детство и юность провел в деревне Рогавка. Моего отца еще до войны сослали туда с семьей.
Оказалось, отец Травина в 1930 году был ни за что ни про что арестован и отсидел год в «Крестах». Шестилетний Витя ходил с матерью на свидание с отцом. Вскоре тот был выслан в деревню Рогавка. Туда же перебралась и семья. Отец работал по специальности – строил дома и бараки. Даже воздвиг сельский клуб.
В 1937 году старший Травин был опять арестован и отвезен в Ленинград, в Большой дом, откуда все-таки вышел живым, но без передних зубов. За это время с Виктора перед строем сорвали пионерский галстук – как с сына врага народа.

В сентябре 1941 года немцы заняли Рогавку. Начальником сельского клуба стал капитан Руди Георгент. По его просьбе Виктор написал на фанере большими латинскими буквами «CLUB». «Ду бист малер!» – воскликнул капитан и вручил ему карандаши и бумагу. Вскоре Виктор принес свои наброски, которые произвели на офицера сильное впечатление – ведь рисовать юношу когда-то учил старший сводный брат Николай, профессиональный живописец. Восхищенный Руди подарил Виктору альбом немецкого художника и пообещал, что после войны увезет его в Германию – для получения художественного образования. Всё вышло иначе. Спустя полгода Красная Армия освободила Рогавку. Старшего Травина арестовали – за то, что помогал немцам что-то строить, и с тех пор его никто не видел. Самого Виктора отправили в штрафбат – валить лес.

Через два года Виктор Травин оказался на фронте. Однажды его с другом послали  восстановить телефонную связь. Два километра брели на лыжах по глубокому снегу. Пришли на место, отыскали обрыв. Вдруг послышались вой, свист, взрывы. Стреляли из шестиствольного немецкого миномета. Виктора резануло по ноге шальным осколком. Устранив обрыв, друг дотащил раненого до медсанбата.
В медсанбате хирург пожалел парня – удалил только коленную чашечку, оставив ногу. Виктор попал на излечение в Нижнетагильский военный госпиталь. Там подружился с соседом по палате – пожилым солдатом Кузьмой. Кузьма предложил поехать к нему в Ленинград, где жил с женой в отдельной квартире. Он надеялся усыновить Виктора, потому как на его сыновей пришли с фронта похоронки.

Жена Кузьмы не слишком приветливо встретила Виктора: «Нахлебник!» На работу он устроиться не мог: вопросы о родителях и временном проживании на оккупированной территории заставляли вжимать голову в плечи. Долгое время  боялся ареста – еще шла война, и действовали законы военного времени. Но как-то зарабатывать на хлеб надо было, и они промышляли спекуляцией – днем Кузьма покупал пачки папирос в магазинах, а вечером Виктор продавал папиросы поштучно у кинотеатров и питейных заведений. Несколько раз его забирали в милицию. Отобрав папиросы и деньги, отпускали на свободу.
Тут неожиданно подвернулась настоящая работа. Знакомая спросила, не сможет ли Виктор за одну ночь обновить номера на стульях в кинотеатре, где она работала билетером? Он с радостью согласился. Деньги, полученные за работу, отдал хозяйке. Та впервые ласково посмотрела на него: «Спасибо, сынок».

Наступил победный май 1945 года. Неожиданно вернулись домой после тяжелых ранений сыновья. Радости отца и матери не было границ. Виктор переехал в комнату товарища. Затем перебрался к сводной сестре в комнату, где она проживала с мужем и тремя детьми. Там несколько месяцев спал на полу. Там же у него пропал тот самый немецкий альбом, с которым он никогда не расставался. Травин обиделся и стал искать новое жилье. Он поменял еще с десяток адресов, снимая у добрых старушек «угол за шкафом».
Вскоре нашлась мать Виктора. Оказывается, всю войну она с младшим сыном жила в Латвии, куда их угнали немцы. Чудом остались живы. Но возвращаться в Ленинград жене врага народа было нельзя.

Всё давалось ему непросто – не хватало образования. Однажды на Главпочтамте, где он подрабатывал оформителем, его попросили сделать проект расположения рабочих мест. Виктор с работой справился неплохо, но директор возвратил чертеж, перечеркнув красным карандашом заголовок – «Искиз».
В 1947 году Травин поступил в Мухинское училище на отделение «художественный текстиль». Его однокурсник вспоминал: «Девчонки на текстильном осваивают в просторной мастерской технику “батика”. Запаривают красиво разрисованные косынки. У ребят в мастерской, где их станки Жаккарда стоят, – грохот, как на фабрике. Мастер Басько с засученными рукавами у станков ходит, в руке гаечный ключ. Какие-то гайки отвинчивает, завинчивает… Витька Травин с отвращением и ужасом смотрит на разводной ключ, как еретик на клещи инквизитора. Однажды он сверху уронил гаечный ключ чуть не на лысую голову мастера. Басько глянул на него со злостью, но ничего не сказал, подумал наверно: “Полудурок косорукий!”  Витькины руки легко и с удовольствием берут карандаши и кисти, но никак не хотят приобщаться к ключам и гайкам».

Преддипломную практику Травин проходил в одном издательстве – писал от руки заголовки для плакатов. В комнату, где работал Виктор, зашел руководитель «Боевого карандаша» Иван Степанович Астапов. Он только мельком глянул на плакат и воскликнул:
– А вы – наш человек! Идите к нам!
И Виктор пошел, не раздумывая.
Тогда же Травин встретил свою будущую супругу, добрейшую Маню, балерину кордебалета. Он перестал ютиться по чужим углам, переехал на улицу Гоголя, где поселился в одной комнате вместе с женой, тестем, тещей и их племянником. Так началась новая жизнь Виктора Травина – семейного человека и художника «Боевого карандаша».

В 1974 году я был принят в «Карандаш». Художник Леня Каминский подвел меня к невысокому худощавому человеку в очках, с бородкой, со слегка вздернутым кончиком носа и представил:
– Мой друг Виктор Травин!
И сам голос моего нового знакомого – спокойный,  чуть хрипловатый, и его взгляд немного рассеянный, но с хитринкой, выдавали в нем умного и доброго человека, но в житейских вопросах, как многие творческие люди, наивного до ужаса.
– Витя ленится придумывать заголовки, – сказал Каминский, – и вы смогли бы работать вместе.
Действительно, Травин тяготел больше к жанровой картинке, многокадровому плакату,  где текст и заголовок играли  не последнюю роль. А текст, основанный на литературной игре, каламбуре, как раз выдумывал я:

– Послушай, – звонил я Виктору, – есть идея плаката о бюрократах-начальниках, которым на людей наплевать! Играют в шахматы, а за стеклянной дверью огромная очередь пенсионеров, домохозяек и прочих.
– Какой заголовок?
– Реплика одного начальника другому: «Ходи! Твоя очередь»!
– Хорошая придумка!
Мы сделали вместе более сотни плакатов. Мой учитель – поэт Лев Гаврилов говорил: «Поработаешь в «Карандаше» десяток лет и останешься в истории советского сатирического плаката».

Характер у Травина был игривый, заводной. Он любил всяческие розыгрыши. На одном своем юбилее он принимал поздравления, стоя в черном смокинге. Ему дарили плакаты, шаржи. Я поздравил его стихами:

Витя выступил с ответным словом. Оно почему-то читалось по бумажке, как речь с трибуны съезда партии: «Дорогие товарищи! Я искренне тронут вашим вниманием. Разрешите и мне выразить свое глубокое удовлетворение и поблагодарить всех моих товарищей по работе… Извините, у нас тут жарко!» Раскрасневшийся юбиляр снял пиджак. И тут оказалось, что под пиджаком ничего нет. Голые руки, живот и спина Травина были исписаны неприличными надписями. Все покатились со смеху.

Рассматривая сегодня старые плакаты «Боевого карандаша», видишь, что это всего лишь игра в сатиру, и что такая  игра в России продолжается почти всегда, что это все родное, наше, чисто русское явление. Когда придуманный нами самими или нашими  правителями мир становится для всего народа реальным. И мы с этим сказочным миром свыкаемся, в нем  живем. И в нем, в этом придуманном мире, влюбляемся, женимся, заводим детей. Эти дети подрастают и начинают смеяться над тем миром, в котором жили мы, их отцы, и показывать на нас пальцами. А сами не замечают того, что живут в такой же русской сказке, где их судьба тоже мало от них зависит, а только от того, кто сейчас в данное время Сказочник. Мы ждем сказки, и нам эти сказки рассказывают. Сказки страшные, кровавые, но счастливого конца люди все равно ждут. И, слава Богу, что никак не дождутся. Потому что конец сказки – это конец нашего государства. Нет, я оговорился, конечно, не государства, а той самой Руси, которая собственно и плодила героев и мучеников, великих поэтов и композиторов…
Сытая, холеная, благоустроенная Русь, к которой мы стремимся, возможно, будет так же называться, но это будет уже другая страна. И никогда ее жители не поймут, почему люди бывали временами так счастливы в той, прежней России.

Книга о Петербурге у меня никак не получалась. А надо было сделать стихотворную экскурсию по городу. Директору издательства, очевидно, сказали, что в стихах написать такое невозможно. Он вызвал меня и Травина к себе.
– Ваши рисунки мне нравятся, – сказал директор художнику.
Травин кивнул.
– А вы, –  он обратился ко мне, –  оказались не способны создать ничего путного. Поэтому я забираю у вас книгу и передаю другим авторам. Мы добавим сюда прозу.
По дороге Травин меня утешал:
– Ну, что ж, может быть, они правы, и эта тема одному человеку не по силам.
–Так что же мне делать, – спросил я его. – Сдаться?
Сдаваться я не собирался. Тогда директор послал курьера забрать рисунки-оригиналы у Травина, чтобы заказать к ним другой текст. Виктор потянулся было за папкой, но тут раздался голос его жены Мани:
– Что ты делаешь, Витя? Неужели ты не понимаешь, что они хотят обмануть тебя и отдать книгу другому автору!
Я получил передышку на две недели и перелопатил книгу. Она была принята к печати. Однако на книжной выставке злопамятный директор говорил всем, кто брал наше издание в руки:
– Это альбом. Рисунки Травина хорошие, а стихи – не очень.
Прошли годы. Во многих школах эта книга стала пособием по изучению нашего города. Я периодически получаю благодарные отзывы от библиотекарей.

Последние годы жизни Виктора были одинокими и трагическими. Но его плакаты недавно попали в Музей истории города. Значит, в летописи Санкт-Петербурга художник Виктор Анатольевич Травин (1924-2009) все-таки останется. И это – главное.