Анна ЛЮДВИГ
СОРОК ВОСЕМЬ ШАГОВ
(Cornwall. Caragh Luz)
Тускло-жёлтый фонарь освещает покорно урну
и поблёкший фасад обанкротившейся коптильни...
Через десять минут с интонацией нецензурной
прогундосит «подъём!» обалдевший вконец будильник.
Дребезжащая жесть – видно, кто-то футболит банку,
монотонным шуршаньем ему отвечает дворник,
и прилично распухший, как после хорошей пьянки,
вылезает облезлым котом полусонный вторник.
Расшумелись... Вставать? Да я, в общем, и не ложилась...
Белоглазое утро ползёт, как упырь из склепа –
заунывная песня Атлантики тянет жилы
и Атланты спросонок опять уронили небо...
Сорок восемь шагов через улицу в пузо паба,
где зевающий Томми приносит неторопливо
неизменный пшеничный батон с ерундой из крабов
и огромный стакан с неизбежным имбирным пивом...
Справа курит рыбак, слева – что-то жуёт чиновник...
На скале, приютившись подмышкой у серой глыбы,
неземной аромат источает седой шиповник,
вперемешку с обыденной вонью копчёной рыбы...
Атакуют волны причал бесконечной армадой,
разбиваясь о сваи: горит шапокляк на воре.
И, с английским спокойствием вея над променадом,
бриз обрывки вчерашних иллюзий сметает в море...
Тускло-жёлтый фонарь освещает покорно урну
и поблёкший фасад обанкротившейся коптильни...
Через десять минут с интонацией нецензурной
прогундосит «подъём!» обалдевший вконец будильник.
Дребезжащая жесть – видно, кто-то футболит банку,
монотонным шуршаньем ему отвечает дворник,
и прилично распухший, как после хорошей пьянки,
вылезает облезлым котом полусонный вторник.
Расшумелись... Вставать? Да я, в общем, и не ложилась...
Белоглазое утро ползёт, как упырь из склепа –
заунывная песня Атлантики тянет жилы
и Атланты спросонок опять уронили небо...
Сорок восемь шагов через улицу в пузо паба,
где зевающий Томми приносит неторопливо
неизменный пшеничный батон с ерундой из крабов
и огромный стакан с неизбежным имбирным пивом...
Справа курит рыбак, слева – что-то жуёт чиновник...
На скале, приютившись подмышкой у серой глыбы,
неземной аромат источает седой шиповник,
вперемешку с обыденной вонью копчёной рыбы...
Атакуют волны причал бесконечной армадой,
разбиваясь о сваи: горит шапокляк на воре.
И, с английским спокойствием вея над променадом,
бриз обрывки вчерашних иллюзий сметает в море...
* * *
В тишине извивается струйка табачного дыма,
Вместе с ней растворяется память о бывшей любви.
Но ужасно не хочется верить, что я – заменима.
Понимаю: банально... Ну что ж, такова се ля ви.
Кто из нас был неправ, может время потом и рассудит,
Но за давностью дело закрыто: нет важных улик.
Только очень печальны слова «заменимые люди»...
Понимаю: каприз... Ты к моим сантиментам привык.
Извини за эмоции. Я надоела? Заметно...
Просто грустно мне что-то сегодня, хандрю, хоть убей!
В тишине извивается призрачный дым сигареты,
Вместе с ним растворяются боль и мечты о тебе...
Вместе с ней растворяется память о бывшей любви.
Но ужасно не хочется верить, что я – заменима.
Понимаю: банально... Ну что ж, такова се ля ви.
Кто из нас был неправ, может время потом и рассудит,
Но за давностью дело закрыто: нет важных улик.
Только очень печальны слова «заменимые люди»...
Понимаю: каприз... Ты к моим сантиментам привык.
Извини за эмоции. Я надоела? Заметно...
Просто грустно мне что-то сегодня, хандрю, хоть убей!
В тишине извивается призрачный дым сигареты,
Вместе с ним растворяются боль и мечты о тебе...
* * *
Каким удивительно сказочным было начало,
А нынче приходишь и в губы целуешь привычно,
Но вот почему-то совсем без тебя не скучала,
Что, как понимаю, тебе глубоко безразлично.
Припомни, как вместе смеялись, порой горевали,
Узнать друг о друге казалось и важным и нужным...
Сегодня мечтою моей загоришься едва ли,
А если попросишь совета – глядишь равнодушно.
Что делать? Завыть, как стареющий волк-одиночка?
Спросить, не имея желанья дослушать ответы?
Я думаю, если и любишь, то лишь оболочку.
Ну что же, возьми! В ней меня всё равно больше нету...
А нынче приходишь и в губы целуешь привычно,
Но вот почему-то совсем без тебя не скучала,
Что, как понимаю, тебе глубоко безразлично.
Припомни, как вместе смеялись, порой горевали,
Узнать друг о друге казалось и важным и нужным...
Сегодня мечтою моей загоришься едва ли,
А если попросишь совета – глядишь равнодушно.
Что делать? Завыть, как стареющий волк-одиночка?
Спросить, не имея желанья дослушать ответы?
Я думаю, если и любишь, то лишь оболочку.
Ну что же, возьми! В ней меня всё равно больше нету...
Муха в янтаре
Из лавки ювелира де Фужре,
где манит жемчуг и сияют броши,
на бархатной подушке замерев,
сверкающая муха в янтаре
завистливо глядела на прохожих.
Ей представлялся солнечным январь,
зима казалась бесконечным летом,
почти звездой – забрызганный фонарь:
она на всё смотрела сквозь янтарь,
налитый золотистым тёплым светом.
Погода бесновалась за стеклом,
прохожих осыпая мелким градом,
а те вздыхали: «Мухе повезло,
в её витрине сухо и тепло,
приятно в обрамлении богатом!».
Так и смотрели: люди – на кулон,
а муха – на завидное движенье.
Виновен был янтарь: ведь это он
своим волшебным цветом – с двух сторон –
невольно исказил изображенье...
где манит жемчуг и сияют броши,
на бархатной подушке замерев,
сверкающая муха в янтаре
завистливо глядела на прохожих.
Ей представлялся солнечным январь,
зима казалась бесконечным летом,
почти звездой – забрызганный фонарь:
она на всё смотрела сквозь янтарь,
налитый золотистым тёплым светом.
Погода бесновалась за стеклом,
прохожих осыпая мелким градом,
а те вздыхали: «Мухе повезло,
в её витрине сухо и тепло,
приятно в обрамлении богатом!».
Так и смотрели: люди – на кулон,
а муха – на завидное движенье.
Виновен был янтарь: ведь это он
своим волшебным цветом – с двух сторон –
невольно исказил изображенье...
Чего нет в Греции
В Греции всё есть...
(известное заблуждение)
(известное заблуждение)
Там фрукты, море, люди миловидные,
Звучат бузуки, струнами звеня.
Там есть почти что всё. Но вот, обидно мне,
Что нету в тёплой Греции меня.
Там воздух ароматный удивительно,
Конструкторы троянского коня,
Философы, артисты и мыслители,
Но явно недостаточно меня.
Уютные приморские деревни и
Зовёт купаться синяя вода...
А греки (ну, когда не слишком древние) –
Мужчины, между прочим, хоть куда.
И я пришла к решенью справедливому –
Так больше не желаю жить ни дня.
Не будет мужу мира под оливами,
Пока не будет в Греции меня!
Звучат бузуки, струнами звеня.
Там есть почти что всё. Но вот, обидно мне,
Что нету в тёплой Греции меня.
Там воздух ароматный удивительно,
Конструкторы троянского коня,
Философы, артисты и мыслители,
Но явно недостаточно меня.
Уютные приморские деревни и
Зовёт купаться синяя вода...
А греки (ну, когда не слишком древние) –
Мужчины, между прочим, хоть куда.
И я пришла к решенью справедливому –
Так больше не желаю жить ни дня.
Не будет мужу мира под оливами,
Пока не будет в Греции меня!
Colonia ara Agrippinensis
Я так люблю торжественные лица
твоих церквей, но, знаешь, до сих пор
прекрасный и далёкий купол снится,
украсивший Андреевский собор...
Зима ванилью пахнет и глинтвейном,
а осень – спелой сливой, но, увы,
твой дивный берег – только берег Рейна,
а не гранит покрытой льдом Невы.
Люблю степенность улочек старинных
и летние хмельные вечера.
Колония – созданье древних римлян,
но мне милей творение Петра,
что было счастьем, болью и недугом...
Прости, мой Кёльн, никто не виноват:
ты дал, что мог. Ты вечно будешь другом!
Возлюбленным остался Ленинград.
твоих церквей, но, знаешь, до сих пор
прекрасный и далёкий купол снится,
украсивший Андреевский собор...
Зима ванилью пахнет и глинтвейном,
а осень – спелой сливой, но, увы,
твой дивный берег – только берег Рейна,
а не гранит покрытой льдом Невы.
Люблю степенность улочек старинных
и летние хмельные вечера.
Колония – созданье древних римлян,
но мне милей творение Петра,
что было счастьем, болью и недугом...
Прости, мой Кёльн, никто не виноват:
ты дал, что мог. Ты вечно будешь другом!
Возлюбленным остался Ленинград.
Анна Людвиг родилась в Ленинграде, автор поэтических книг «Работа над собой» и «Безмолвие», член Международной творческой ассоциации «Taivas», лауреат ряда международных конкурсов, в том числе финалист Международного поэтического конкурса «Эмигрантская лира» (2009). Живет в Кельне.