Полукровки, метисы, разблуды,
Два в одном, а частенько и три.
На пиру лишь окрошка нам блюдом, –
Ешь да пей, да назад не смотри!

Разбросало по миру скитальцев –
Грошик счастья, алтыном беда.
А по жилам до кончиков пальцев
Знай гудит Золотая Орда.

И кровавое солнце садится
Над рязанским узорным крыльцом:
Уж мордовская кобылица
Под татарским хрипит жеребцом.

Ах ты, ханское черное племя! –
Повенчались с тобой под кустом.
Зацепилось Батыево семя,
Проросло чербецовым листом.

Расцвело на исходе июля,
Проползя меж пшеницы и ржи,
В захмелевшем медовом разгуле
Уродилось вадря[1] и якши[2].

Зарычали над сахарной костью
Волчья сыть да медвежий завал,
Завалились непрошенным гостем
На чухонский чужой сеновал.

И с угрюмой лесною любовью
Сторожат своих финских зверят,
Что, молочной разбавлены кровью,
Все по-русски у них говорят.

Уж полночь близится, а Германа все нет…
Напрасно ждете Вы его, Елизавета,
И сотовый Вам не дает ответа, –
Вне доступа сегодня абонент.

За шторой – петербургская метель,
В пяти шагах не различить друг друга.
Мосты разведены, и только вьюга,
И только вьюга стелит нам постель.

Ноябрьский снег дороги заметает, –
Не будет ни рассвета, ни зари,
И Германа путей никто не знает.
Куда ж теперь звонить, – ноль два, ноль три?..

Присядем, Лиза, тихо в уголку
И под пурги суровой завыванья
Подумаем, – какие на веку
Судьба еще готовит испытанья?

Играя роль в статистах и массовке,
Нам большего достигнуть не дано…
Но что болтал там Томский на тусовке? –
Что в городе закрыли казино.


Поставим же скорее на зеро! –
Не устрашат нас Пиковые дамы,
Мы знаем наизусть сюжет той драмы
И обойдем нам заданный урок.

Козырного червонного туза,
Чтоб не обдернуться, мы в рукаве запрячем,
И счастье станет не слепым, а зрячим,
И Герман к Вам воротится назад!

Он едет, едет, – снег из-под копыт,
Из-под колес кредитной новой «бэхи»,
И хоть от виски тяжелеют веки,
Но саквояж купюрами набит.

Он в смокинге, с букетом белых роз!
Визжит резина летняя в буране,
И жизнь на этот раз нас не обманет!..
От белых мух смешно наморщив нос,

Под перебор усталых матерков
Гаец в советском дымчатом тулупе,
Прищурясь, пишет протокол о трупе,
Скончавшемся «от шейных позвонков».

Без десяти двенадцать. Букли сняв,
Графиня мирно спит в своей кровати.
И хватит, хватит, этой ночи хватит
На ожиданье завтрашнего дня.