Феликс ЧЕЧИК
ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ КИНО
Памяти И. А. Рапопорта
1
«Ориентир – сосна
со сломанной верхушкой»,
а значит не до сна, –
и на передовой
убитый капитан
с единственною пушкой
и с верою в груди
ведет неравный бой.
Во сне идет война
и гул ее несносен,
и кровь во сне красна –
красней, чем на миру.
Ориентир – сосна,
нет, не сосна, а сосен
вечнозеленый гул
в Серебряном бору.
Бой отгремел. Затих.
Покой нам только снится.
И снова капитан
командует во сне.
Хор ангелов поет.
Пшеница колосится.
Как если бы в раю,
а может быть во мне.
со сломанной верхушкой»,
а значит не до сна, –
и на передовой
убитый капитан
с единственною пушкой
и с верою в груди
ведет неравный бой.
Во сне идет война
и гул ее несносен,
и кровь во сне красна –
красней, чем на миру.
Ориентир – сосна,
нет, не сосна, а сосен
вечнозеленый гул
в Серебряном бору.
Бой отгремел. Затих.
Покой нам только снится.
И снова капитан
командует во сне.
Хор ангелов поет.
Пшеница колосится.
Как если бы в раю,
а может быть во мне.
2
Еще вчера дрожал земной
под сапогами шар,
но вдруг стал болью головной
обрубленный кошмар.
Их увезли – не стало их,
как вторчермет и хлам,
однажды прямо из пивных
на остров Валаам.
Исчезли раз и навсегда.
Как если бы душа –
пятиконечная звезда
над озером взошла.
под сапогами шар,
но вдруг стал болью головной
обрубленный кошмар.
Их увезли – не стало их,
как вторчермет и хлам,
однажды прямо из пивных
на остров Валаам.
Исчезли раз и навсегда.
Как если бы душа –
пятиконечная звезда
над озером взошла.
3
Я сердце на замок запру;
и голову склоня,
прикуриваю на ветру
от Вечного огня.
Нет слез – все высохли давно
и стали солью аж.
Документального кино
убитый персонаж.
и голову склоня,
прикуриваю на ветру
от Вечного огня.
Нет слез – все высохли давно
и стали солью аж.
Документального кино
убитый персонаж.
* * *
Поговорим без посторонних –
не в счет полночная звезда;
холодный свет одной из Бронных
мы не забудем никогда.
Нам выпали сплошные решки
и улетели все орлы.
Сидим у двух сестер в кафешке,
где перевернуты столы.
Твоя печаль, моя тревога,
ученики не первый класс.
Ах, сестры, не судите строго,
не выпроваживайте нас.
Сварите нам покрепче кофе,
налейте коньяку по сто,
чтоб о грядущей катастрофе
уже не вспоминал никто.
А мы вам сбацаем вприсядку
и на два голоса споем.
И неразменную десятку
без сожаления пропьем.
не в счет полночная звезда;
холодный свет одной из Бронных
мы не забудем никогда.
Нам выпали сплошные решки
и улетели все орлы.
Сидим у двух сестер в кафешке,
где перевернуты столы.
Твоя печаль, моя тревога,
ученики не первый класс.
Ах, сестры, не судите строго,
не выпроваживайте нас.
Сварите нам покрепче кофе,
налейте коньяку по сто,
чтоб о грядущей катастрофе
уже не вспоминал никто.
А мы вам сбацаем вприсядку
и на два голоса споем.
И неразменную десятку
без сожаления пропьем.
* * *
Мы не мечтали о таком
ни в первом классе, ни в десятом:
обнимемся под потолком,
расстанемся под снегопадом.
Кружи над школой летний снег,
и не мешай ночному бденью,
где поседевший человек
танцует с собственною тенью.
ни в первом классе, ни в десятом:
обнимемся под потолком,
расстанемся под снегопадом.
Кружи над школой летний снег,
и не мешай ночному бденью,
где поседевший человек
танцует с собственною тенью.
* * *
Быстротечность увяданья,
умирание травы.
Притупляются с годами
ощущения, увы.
Так я думал по дороге
из больницы, где моя
мама умирала от лейкемии
а по левую руку чуть ли не до небес
простирался выгоревший
луг и глядя на него
и вдыхая сладкий запах
я понял как это ни банально
что жизнь прекрасна
потому что справедлива
и прекраснее ее только
смерть, которой нету вовсе,
смерть – синоним слова «вновь».
Только память. Только осень.
И любовь.
умирание травы.
Притупляются с годами
ощущения, увы.
Так я думал по дороге
из больницы, где моя
мама умирала от лейкемии
а по левую руку чуть ли не до небес
простирался выгоревший
луг и глядя на него
и вдыхая сладкий запах
я понял как это ни банально
что жизнь прекрасна
потому что справедлива
и прекраснее ее только
смерть, которой нету вовсе,
смерть – синоним слова «вновь».
Только память. Только осень.
И любовь.
* * *
Сердце камнем скользит по воде,
гладким камнем, сбиваясь со счета,
не готовое к новой беде –
той, что не заржавеет у чёрта.
Тишина…темнота… ни души…
Как на сцене, но после спектакля.
Лишь о чем-то поют камыши
и о чем-то безмолвствует цапля.
Год за годом лежало на дне, –
утром плакало, вечером пело.
А потом возвратилось ко мне
и уже никого не жалело.
гладким камнем, сбиваясь со счета,
не готовое к новой беде –
той, что не заржавеет у чёрта.
Тишина…темнота… ни души…
Как на сцене, но после спектакля.
Лишь о чем-то поют камыши
и о чем-то безмолвствует цапля.
Год за годом лежало на дне, –
утром плакало, вечером пело.
А потом возвратилось ко мне
и уже никого не жалело.
Прага-Вена
1
1
Настоящие чехи и чешки
и опять виртуальные мы;
переждем этот ливень в кафешке
и останемся в ней до зимы.
Будет ветер над старою Прагой
и вертеть и крутить флюгера
и бездомное сердце дворнягой
в тесной клетке скулить до утра.
Мы «У Швейка», как будто на Бронной,
разливным догоняясь «козлом»,
за процессией похоронной
наблюдая, взгрустнем о былом.
Были? Не были? Быль или небыль?
Замерзает сухая вода.
Левантийским безоблачным небом
мы упьемся с тобой навсегда.
Ночью хлопотной, ночью холодной
протрезвеем и станем, как все,
на прощанье, обнявшись на взлетной,
не размеченной полосе.
2
Растранжирил – бездельник и мот,
разбазарил – какая досада,
райских яблок сентябрьский мед
и прелюдию листопада.
Ничего не оставил себе,
кроме скучной тщеты на бумаге, –
остается в больном декабре
вспоминать о сентябрьской Праге.
Вспоминать и шептать, как в бреду,
европейскую метеосводку,
и литовскую на меду
ананасом закусывать водку.
А на улице + 27.
Новогодняя елка нелепа.
Смотришь на небо – чем не Эдем? –
и билет покупаешь на небо.
и опять виртуальные мы;
переждем этот ливень в кафешке
и останемся в ней до зимы.
Будет ветер над старою Прагой
и вертеть и крутить флюгера
и бездомное сердце дворнягой
в тесной клетке скулить до утра.
Мы «У Швейка», как будто на Бронной,
разливным догоняясь «козлом»,
за процессией похоронной
наблюдая, взгрустнем о былом.
Были? Не были? Быль или небыль?
Замерзает сухая вода.
Левантийским безоблачным небом
мы упьемся с тобой навсегда.
Ночью хлопотной, ночью холодной
протрезвеем и станем, как все,
на прощанье, обнявшись на взлетной,
не размеченной полосе.
2
Растранжирил – бездельник и мот,
разбазарил – какая досада,
райских яблок сентябрьский мед
и прелюдию листопада.
Ничего не оставил себе,
кроме скучной тщеты на бумаге, –
остается в больном декабре
вспоминать о сентябрьской Праге.
Вспоминать и шептать, как в бреду,
европейскую метеосводку,
и литовскую на меду
ананасом закусывать водку.
А на улице + 27.
Новогодняя елка нелепа.
Смотришь на небо – чем не Эдем? –
и билет покупаешь на небо.
3
Вероятность того, что умру,
вызывает усмешку.
Я стою на осеннем ветру
и любуюсь на чешку.
И она улыбается мне:
и светло, и беспечно.
Вероятность бессмертья вполне
очевидна, конечно.
А на Вацлавской площади, вдруг
посреди листопада,
в сотый раз попаду в третий круг
вожделенного ада.
Бесконечная вечная жизнь.
Пролетело две трети!
И стоит, на копье опершись,
грустный ангел бессмертья.
вызывает усмешку.
Я стою на осеннем ветру
и любуюсь на чешку.
И она улыбается мне:
и светло, и беспечно.
Вероятность бессмертья вполне
очевидна, конечно.
А на Вацлавской площади, вдруг
посреди листопада,
в сотый раз попаду в третий круг
вожделенного ада.
Бесконечная вечная жизнь.
Пролетело две трети!
И стоит, на копье опершись,
грустный ангел бессмертья.
Квадратное дерево
Квадратному дереву грустно:
ни влево, ни вправо, ни вверх, –
сегодня во имя искусства
унизил его человек.
Квадратное дерево или
квадратное пугало, и
его шевелюру остригли, –
всё лучшее отсекли.
Подрезали ветки, как руки,
и коротки стали они.
Смеются друзья и подруги,
и даже замшелые пни.
Квадратность сначала смущала,
стращала приходом конца,
а вскоре отечеством стала
для крохотного птенца.
ни влево, ни вправо, ни вверх, –
сегодня во имя искусства
унизил его человек.
Квадратное дерево или
квадратное пугало, и
его шевелюру остригли, –
всё лучшее отсекли.
Подрезали ветки, как руки,
и коротки стали они.
Смеются друзья и подруги,
и даже замшелые пни.
Квадратность сначала смущала,
стращала приходом конца,
а вскоре отечеством стала
для крохотного птенца.
* * *
Здесь всё другое: я другой,
и воздух, и язык,
и треск улиток под ногой
напоминает крик.
Я променял на ближний Ost
вдруг ставший дальним West.
Но неизменна сумма звезд
от перемены мест.
и воздух, и язык,
и треск улиток под ногой
напоминает крик.
Я променял на ближний Ost
вдруг ставший дальним West.
Но неизменна сумма звезд
от перемены мест.
Феликс Чечик родился в Пинске, окончил Литературный институт имени Горького, стажировался в институте славистики Кельнского университета, автор поэтических книг «Мерцающий звук», «Прозаизмы», «Муравейник» и «Алтын», член Союза русскоязычных писателей Израиля. Живет в городе Натания (Израиль).