Наверное, есть авторы страннее поэта, критика и главного редактора журнала «Вольный Лист», но таких, как Иван Таран, я не встречал на своем еще коротком, творческом пути. Увлекательные истории о себе и своей жизни в литературе, которыми Ваня с удовольствием продолжает делиться, – я сложил в одну документальную повесть. Пусть говорят, что И.Т. – и человек жуткий, опасный для общества литераторов, но для меня и многих других – настоящий друг.

Тусклое сияние массы воды вокруг и какое-то умиротворение. Кроме редких светящихся островков неба в разрывах облаков вверху есть что-то зовущее долго и прекрасно. В это время не хочется петь, только слушать…
Катаясь на плоту по озеру, ловит Ваня на уху худых золотистых карасиков и какую-то неопознанную рыбку, затем спешит в домик на велосипеде, стареньком «Урале», который достался от дедушки. Педали крутит он быстро-быстро – бушует в нем сила, какую бесконечно несет удивительное чувство вдохновения в этот жаркий июньский день. Примчавшись на дачу, Иван торопливо закрывает калитку. Заведя велосипед в кладовку, он резко выливает на себя ведро потеплевшей воды – знает, что предстоит усердная работа. С лопатой и граблями он много часов борется с гигантскими сорняками на грядках, точнее на том, что когда-то называлось ими. Наконец небольшая выкопанная Ваней силосная яма заполняется до отказа. С победным чувством выполненного долга, он запирается в домике – любит так же работать в одиночестве в замкнутом прохладном пространстве каменных стен с посеревшими кое-где обоями.
Стоит полумрак и рисунки, приклеенные к обоям, выглядят по иному. Теряется какая-то грань между четкостью линий и окраской самих обоев, поэтому кажется, что нарисованные предметы и герои причудливых сюжетов плывут, находясь в зыбкой серой массе. Ивану нравится наблюдать за ними. Потягивая сладкий и густой бабушкин компот, он может просто глядеть на них, мечтая.
– Вот стану я настоящим поэтом, люди будут читать меня с упоением, как например Пушкина, Лермонтова или Есенина.
Большая низкая лампа с непрозрачным абажуром стоит на стареньком письменном столе, горит ясно, освещает поверхность стола и часть потолка, образуя на нем дрожащее круглое пятно света. Окно комнаты выходит в прибранный сад с двумя яблонями уральского налива, поросший смородиной, малиной, а вдоль забора и лопухом с крапивой. Любуясь им, Иван думает: работы в нем еще множество. Посадить и то и это, да что там посадить, баню надо строить, как у соседа Степана Потаповича. Один Иван справится, ведь любит работать на огороде. Правда после того, как навсегда уходит мама, стает неуютно и тоскливо иногда, но Ваня умеет запирать эти мрачные мысли на замок и не выпускать.
Вдохновляет все: и кустистые растения с деревьями, и оркестр из цикад, и дымок, поднимающийся то тут, то там, и палящее солнце, и знакомые бабушки с дедушками, работающие на соседних участках, и легковые машины иногда проезжающие около изгороди. Кто-то возглашает песню с дорожной протяжностью, с легкой грустью.
– А-а, сегодня юбилей у деда Степы, вот железнодорожники и запели дружно! – сосредотачивается Иван, вглядываясь в пустой листок бумаги на столе. – Сейчас пойдут мысли и родятся образы, как всегда, в стихах…
Приятно не по себе от какого-то счастья, в голове тихо и здорово звенит, а глаза видят несколько первых строк, горячих, скоро оживляющих фантазию читателя. С них и начинается стихотворение, несомненно, хорошее, то, которое понравится и критикам.
– Обязательно приглянется, – кивает Ваня быстро. Томит счастливое беспокойство. Вот он представляет, как гости из Москвы, признанные и титулованные поэты, оценивают его труды. Хвалят образность, произнося заумные и пламенные речи. О да, Иван понимает в них толк, поскольку сам не раз выступал на конференции то в одном городе, то в другом, не раз зачитывал выдержки из своих научно-исследовательских трудов и монографий. Без какой-то защиты диссертации он уже кандидат филологических наук. Непременно светила обратят внимание и на это.
– Какие образы, вот приближенное к истинной поэзии, – улыбаясь, представляет себе поэт. – А здесь чувствуются наблюдательность и отчетливо виден автор-художник.
Луна смотрит круглым лицом. Ночь дышит мирным покоем. Нежный и золотистый свет спокойно вливается в комнату и мягко озаряет часть стола. Лампа выключена давно. Иван спит, положив голову на руки, а под ними лежит несколько листков, исписанных красивым почерком.
– Не ходи завтра на семинар, не ходи, слышишь?.. – тихо и тревожно звучит в голове.
– Нет, слышу не во сне, – говорит себе Ваня, находясь в полудреме. Сердце поэта бьется чаще. В смутном чувстве близкого ужаса он поднимает беспокойный взгляд, но кроме тусклых огней далеких фонарных столбов никого не видит в окно. Минуту царит тишина тревожного ожидания, а потом снова:
– Мы нашли, что искали давно. Тебе нужно увидеть…
Прорезавшийся голос невозможно заглушить. Словно кто-то мрачный и навязчивый посилился в голове поэта и просыпается...
– Что со мной? – искажается Ваня, всхлипывая. – Сгинь сейчас же!
– Иди, иди!.. – протяжно раздается в голове.
Руки Ивана трясутся, а в глазах стоит муть, огни и освещенные домики расплываются длинными пестрыми змеями. В ушах шумит. Он чувствует давление, словно нечто невидимое, но сильное сжимает ему виски, пробираясь и внутрь ушей. Он встает, осоловевший. По-привычке щупает вспотевший лоб – температуры нет. Но парня продолжает трясти, и тело одолевает слабость. Подойдя к зеркалу, Ваня глядит себя, бледного и какого-то страшного. Как будто его украли и вернули, но другого. Искривленное лицо, перекосившиеся глаза, прыгающие щеки. Отражение кажется нечеловеческим. Взгляд черных глаз – пустой, пугающий своим равнодушием.
– Уходи, пожалуйста! – просит Ваня с такой отчаянностью, какая никогда не приходила к нему. Голос продолжает шептать наставительно:
– Соберись и приди…
Тогда Ваня кричит на свое отражение, что есть сил, крик выходит сдавленный, точно оно сжимает горло изнутри, не давая звукам проходить. Он быстро выходит из дома. Оглядывается с надеждой: сильно хочется, чтобы кто-то поговорил с ним, однако вокруг никого. Не пойдет же он к соседу?
– Потапыч, что со мной? – представляет Ваня, насколько глупый будет вопрос.
Глухая и по-прежнему жаркая ночь раздражает спертым воздухом, которым дышится трудно и невыносимо. Протягивается широкая и дрожащая серебряная полоса лунного света. По ней Ваня идет к лесополосе, без конца кашляет, широко раскрывая рот. Чудится, что воздух вот-вот прекратит поступать. С опаской он оглядывается, вслушиваясь в странные звуки ночи, путаемые им с теми, что в его голове.
Голос влек и влек. Наконец Ваня достигает лесополосы. Шаря глазами по земле, ищет ответ… Ощущает нарастающую боль в груди, как будто перестает работать сердце. Он падает на колени, глухо воет. Валится на бок и смотрит пристально в темноту, вдыхая запах свежей земли, чуя щекой колкую траву. Нет, сердце не останавливается, оно бьется чаще и громче. И вдруг Ваня с облегчением вздыхает – накатывает прилив сил, когда просыпаешься в бодром здравии с бурным желанием жить и творить. И просыпается.
– Сон, слава Богу! – произнес Ваня тихо и радостно. Он лежит на диване, накрытый двумя простынями. Надев очки, он вскакивает и хватает несколько листочков со стола. Глядит и восхищается, замечая несколько новых стихов про космическое звездное пространство, наводненное астероидами – отчаянными людьми без крова и пищи, про жизнь на планете Наборо, про платонические отношения между капитаном космического корабля «О-Беннен» и доктором Толлен. Стихи потрясающие, действительно, космические, просто мурашки по кожи бегут. И много так… Откуда они? Когда успел написать?
– Ай, ладно, некогда разбираться, – отмахивается Иван, облизывая пересохшие губы.
Страшно хотелось пить – он залпом опустошил оставшийся компот в тетрапаке. Есть не хочется, разве что покурить. Ваня кушает мало, оттого и выглядит, как доходяга. Но доходяга трудолюбивый: с жилистыми руками и загорелый. Сегодня в час начнется литературный семинар в музее им. Ф. М. Достоевского. Там будут друзья, соратники по перу и так – приятели, стихи да проза которых особо не нравятся, но пообщаться с ними можно с удовольствием, у каждого – свое мироощущение.
Странно, Степан Потапович покидает участок рано. Обычно старик уходит после обеда, а то и позже. Обалдеть – кто-то разбил два стекла в его домике. Ваня садится на ступеньку крыльца. Одергивая задирающиеся штаны в приставших колючках и мелких травинках, он вдруг вспоминает, что забыл обновить программу-антивирус на компьютере. Лицензия закончилась, а в интернет заходить следует ежедневно, проверять электронную почту. Человек он деловой, каждый день кто-нибудь присылает письмо и ждет ответа. Шлют письма редактора различных журналов: литературно-художественных, публицистических, общероссийских и так – местечковых. Публиковаться Ивану хотелось бы сейчас в методических изданиях, потому что именно они сейчас важны для карьеры ученного, кандидата, а там кто знает: и до доктора дослужиться недолго. Вот много дней Ивана думает о том, как бы ощутимо оставить свой след в литературе. Поэтов, хороших и лучше, – везде великое множество. Вряд ли Ивану удастся превзойти по мастерству в короткий срок хотя бы светил родного города. Но встать на одну планку с ними хотелось прямо-таки сильно. Пробиваться в литературу – сложно, за годы творчества он ощутил трудности на себе и ни раз. Еще несколько лет назад Ваня, как нищий с книгами из романа «Шерлок Холмс», предлагает свои стихотворные труды то в одно издание, то в другое. Отказывают везде по-разному: где мягко, деликатно, где резко, обидно. А теперь, после многолетнего стажа, наработанного материала и накопленного мастерства, отказывают меньше.
Пишет стихи Ваня, находясь в прекрасном состоянии вдохновения. Но в последнее время и на даче это чувство не появляется в нужную минуту. Он проводит время на озере за ловлей рыбы и в работе по уходу за участком, но муза – дама капризная. Поэтому Иван пишет каждый день независимо от нее. Сварит уху, покурит, послушает любимую пластинку (он предпочитает слушать проигрыватель виниловых пластинок, нежели диски MP3) и садится творить. Иногда стихи выходят неживыми и какими-то искусственными, натянутыми, вынужденными. Не нравятся автору.
У него есть подруга – Настька Орлова, весьма колоритная фигура. Тем, кто ее мало знает, она может показаться наглой и противной до безумия. В выражениях бывает несдержанной, в оценках – жесткой, в общении – плаксивой. Но желания помочь другу обрести себя – хоть отбавляй. Настя – смелая девушка.
– Пошли на митинг прямо к зданию ФСБ, – берет она ласково Ваню за плечи своими мясистыми здоровыми руками, прижимает к себе крепко, вдавливает в себя. Ей нравится его худоба, она испытывает к нему жалость и, возможно, любовь. – Туда наши подтянутся, – продолжает она тяжело и грудным голосом (она прижала Ваню к себе так, что ей трудно дышать). – АКМ*, «Парабеллум», ОМГК**, Левый Фронт.
 Поэт вынужден творить, дабы «ожить» в мире сухом, глухом и промозглом. Если поэт не творит, обуянный восхитительным чувством возвышенности, то уже не поэт, а так – спекшийся, бездарь, червяк, которому незачем и прожигать время жизни. Поэтому Ваня идет на митинг. Идет куда бы ни приглашала девушка. Говорят – в единстве есть борьба противоположностей. Действительно – они совершенно разные, но им вместе хорошо.
Цикады трещат по-прежнему неугомонно. Повышается температура воздуха – палит солнце нестерпимей, ночевавшие люди собираются возвращаться. То здесь, то там гудят моторы легковых автомобилей. Вдали над озером стоит прозрачная зыбкость, манящая и приятная взгляду.
Бульон в котелке кипит, вот-вот польется пена.
Наевшись ухи, Ваня собирается в город на литературный семинар.
После торжественной части в музее начинается обсуждение. Руководители отделений приглашают будущих поэтов и писателей в свободные аудитории. Делают острые замечания по поводу заурядного сюжета и кривоватого языка прозы. Некоторые соратники по письму безнадежно опускают головы – их произведения не имеют литературной ценности. Они напряжены, сердятся, украдкой переглядываются, ерзают на скамейке, но, повинуясь какому-то инстинкту, продолжают слушать мэтров. Вихри критики, выпускаемые по-очереди, изматывают рассудок, надрывают мыслительные процессы, туманя голову сомнениями. Не затем сюда приходят молодые авторы, чтобы выслушивать советы и в тайне обижаться.
– Неправильно, неверно, неточно!.. – вырывается изо рта точно приговор, от которого зависит дальнейшее существование на литературном поприще. Глаза некоторых очень молодых семинаристов блестят от влаги, фигуры рукоплещущих мэтров качаются, словно от ветра, плывут перед глазами. Плотно сжатый рот разбираемого наполняется горечью, а сознание, пытаясь пробраться к просветам хотя бы нескольких талантливых строк, замерзает, и всякая надежда приносит истошную боль. Умственное и физическое напряжение вызывает протяжные звуки в животе и непроизвольный стон. Несколько семинаристов буквально валятся на колени своих потерявших надежду товарищей. Вот одна молодая поэтесса, школьница, рыдает навзрыд, точно рабыня, с которой сбили ярмо.
– Я только попробовала… пишу для себя ведь! – оправдывается она, глотая слова, подергиваясь, точно в судорогах. – Не приду больше к вам!
Друг Ивана, Дмитрий, прикладывает ладони к покрасневшим щекам. Последнее время учитель философии в ОМГУ не в себе. Похвала членов Союза писателей – как глоток воды в пустыне, без нее он, кажется, пропадет. Не выдерживая, он пробует защититься. Гнев, словно камень на дне прозрачного ручья, обнаруживается сразу. Ему и дает волю.
– Вы-то сами кто? – спрашивает с отчаянием Дима. С безобидной насмешкой над тем, что знает один, он продолжает: – Тебя вот когда приняли в союз и за что?
Воцаряется на несколько секунд тишина глубокого разочарования. Мэтры смотрят удивленно, осуждающе. Под их взглядами Дима превращается точно в муху и молчит, надув губы. Затем Дима вскакивает со скамейки, сыпит грубыми ругательствами без перерыва, смотрит с безнадежным выражением.
– Перестаньте, Дмитрий, не этично! – одергивает крикуна спокойно известная в литературных кругах женщина-поэтесса. Она появляется в аудитории неожиданно, пестреет ее крупная и властная фигура.
Оборачивает Дима разъяренное лицо к Ване. С выкатившимся глазами и с судорожно искривленным ртом, он походит на душевнобольных из фильмов от режиссера и всемирно известного писателя – Стивена Кинга. Ваня думает, что сейчас разразится на бунтаря грозой. Но Дима утихает. Понурив голову, Дмитрий Соснов надувает губы и уходит торопливо и виновато.
– Так… с ним понятно, – заключает мэтр за столом, качая головой, теряя интерес к Диме. Переводит взгляд на Ивана, наконец-то.
– Вы уже не тот Иван Таран, автор стихов о природе, которые публиковались в «Литературном Омске» и в «Журавлином оклике», – кивая с безучастным видом, упавшим голосом говорит светило. Что он имеет ввиду? Последнее время Иван пишет стихи, и строчки в них словно вырваны из души. Они не могут быть плохими. Напряжение Ивана нарастает, он смотрит, вытянув шею набок, с угрюмым взглядом исподлобья. Обычно встречает свои неудачи равнодушно, но тут светило явно напрашивается на резкий ответ.
– Не хотелось зачитывать эти мрачные строки. Может, вам пока не писать стихи. Я читал некоторые ваши монографии, попробуйте написать критику или публицистику, думаю, получится неплохо.
– Я – поэт! – бросает Ваня недовольно, ощущая сильное раздражение. – Что вам не понравились последние стихи?
– Есть хорошие строчки, – отвечает светило. – Но вы как будто инопланетянин, с гиперсинтетическим стилем. У некоторых такой стиль прослеживается, но мы ведь – классическая школа. Имажинисты и другие исты отмирают, тяготеть надо к нашей классике…
– Мы нашли, пора, пора… – раздается в голове. Иван искривляется в лице, словно от зубной боли. Сосредотачивается на своем убранном участке и домике, где ему всегда хорошо. Не выходит. Шумит не то в голове, не то в ушах. Ваня вертит головой туда-сюда, пытается отвлечься.
– Простите, но литература безжалостна даже к тем, кто любит ее истинно, – заключает светило.
Вдруг окружающие исчезают, проваливаясь в темное и звездное пространство космоса. Перед глазами Ивана картина меняется. Он будто переносится на несколько миллионов световых лет в другое измерение. Почему он знает, что находится далеко и наверняка в другой галактике? Потому что не чувствует земного тепла, дышит воздухом, неприятным, холодящим горло, с трудом проходящим в легкие, и уверен: он – капитан корабля, который дрейфует в бесконечном пространстве.

– Ты с нами, кэп? – теперь голос звучит не в голове. Теперь им кто-то говорит живой и знакомый, кого не разглядеть из-за серой и пахучей дымки. Что-то горит, жутко дымя. В космическом корабле огонь не допустим – сгорает кислород, уходит жизнь… Постойте, капитана мучает мысль:
– Кто такой Иван Таран? Почему он должен о нем думать, если в корабле огонь, страшная опасность?
Иван, ссутулившись, сидит дома за кухонным столом. Кушает суп, жадно втягивая домашнюю лапшу. Включена старенькая бра. Ее свет, отражаясь от жирного говяжьего бульона, превращает суп в золотистое варево.
– Надо посмотреть, какую рецензию написали! – предвкушая, думает Иван. Поэт всегда просит листы, на которых светила пишут отзывы и делают разбор его стихов. Странно, но парень не помнит, куда их положил и вообще: забирал ли в этот раз.
– Когда я пришел? – вспоминает Ваня, волнуясь. Суп – вкусный, приятно насыщает утробу – бабушка получила зарплату и поэтому суп сварен на славу. Плохие мысли уходят сами собой.
Доедая суп, Ваня глядит в окно с недоумением – на улице темно.
– Может, бабушка знает, когда я вернулся, – кивает Иван и тут же хмурится, вспоминая, что она сегодня утром уехала к родственникам в Раменское.
Наевшись, Ваня не может найти листов с записями. Судорожно вспоминает, что он делал и где был столько времени после семинара. Нет, не вспомнить. Ай, Бог с ними.
– Попишу немного, – решает Ваня с удовольствием.
Включая компьютер, он в растерянности ищет сохраненные файлы своих стихотворных трудов. Ладно бы не смог найти только их, так ведь сама папка «Творчество и Образование» – исчезла. С необыкновенной пристальностью он разглядывает пустые папки на локальном диске «D». Файлы мультимедиа весят по одному килобайту.
– Ужас! – страшная мысль будто впивается в мозг. – Устарел антивирус!
Вирус «поел» не только файлы мультимедиа, но и документы «ворд».
Поэт не выдерживает. Он истерично кричит, грозно разговаривая сам с собой, невольно вспоминая своих обидчиков и тех, кто когда-то завидовал его успехам в стихосложении. Соскочив со стула, Иван рыдает, протяжно причитая, машет руками, представляя, что бьет своих недругов. Крайняя отчаянность владеет им, он даже думает о суициде. Он быстро, топоча ногами, идет на кухню. Но резко останавливается в коридоре. Бабушка не поймет, нет, Ваня не оставит бабушку. Она у него единственная. От мыслей, что хотел незнамо как покончить с собой, становится мерзко. Воспаленный мозг работает болезненно, ни о чем кроме потерянных работ Ваня не может думать, предметы перед глазами расплываются, плавая в бледно-сером тумане. Ему становится плохо, кружится голова, желудок не выдерживает напряжения. Парня тошнит.
– Мы не можем ждать… – навязчиво слышится в голове. – Нашли, нашли… Артефакт. Очень важный!

Открывая глаза, капитан лежит на коленях девушки в специальном костюме. Пестрая одежда очень идет к ее чумазому, судорожно улыбающемуся лицу.
– Сэр, мы думали, что не пройдем! – говорит она взволновано. Капитан видел ее раньше, но не помнил где. Забыл, как ее зовут. Хотя нет. Эльвира! Капитан не может улыбнуться – деревенеет лицо.
– Осталось несколько отсеков до реактора, их надо пройти чего бы нам ни стоило! – надорванным голосом кричит кто-то знакомый из дыма.
– Впе-род! Нэ-до двэ-гэть! – подбегает сержант Старк, помогает подняться. Он говорит на ломанном межгалактическом языке, который капитан Крайг понимает с трудом.
– Крайг! – мысль точно одухотворяет капитана корабля «О-Беннен». – Я – Крайг!
Но почему он думает о неком Иване Таране, оставшимся столь далеко от галактики Галла?
– Где мой лазерный резак? – спрашивает капитан мрачно. – Придется снова пробиваться!

– Вано, круто! Осталось только найти авторов и средства собрать. Мы теперь будем в почете! – эти слова словно бьют по голове. Иван переносится в квартиру в бывшую мамину комнату. Что он здесь делает, ведь зарекся не заходить в нее? Он думает о капитане Крайге и как тому сложно в горящем корабле. Видит перед собой Игоря, такого же непризнанного поэта, как сам. Жаль, что его не было на семинаре, так бы поддержал друга.
– Ты загруженный какой-то, Ванька! – улыбается Игорь своей беззаботной улыбкой. Белеют его ровные передние зубы, щурятся карие глаза. С длинными пушистыми бакенбардами он похож на Пушкина. – Не достучаться до тебя. Идею подкинул – класс! «Здравый разум» – альтернативный альманах бездуховному новаторству» – звучит «атас»! Только убрать строчки про ханжей и лицемеров…
– Я тебя пустил? – вдруг спрашивает Ваня недоверчиво. – Какую идею подкинул? Альтернативный альманах?
– Деда Петя пустил – твой сосед, – весело смеется Игорь. Поэт рад, что услышал про идею создания журнала. Она уже цветет в голове студента и дурманит своим ароматом, немедленно побуждая к делу.
– Как деда Петя? – недоумевает Ваня, хмурясь.
– Шуток, не понимаешь? – бросает Игорь. – Принес тебе нового «Каспера» – антивирусник ваще нормальный. Лицензия на полгода, прикинь?! Витька скачал недавно с «доунлоудов». Топ Софт!
– Блин, мне надо готовиться на конференцию, – качает головой Ваня, поднимаясь со стола. – Извини, Игореха. Привет Витьку передавай, пусть заходит.
– Нормаль, братиша, полечу, – отмахивается Игорь, пребывая в прекрасном настроении. – Подумаю, кого пригласить в проект Ивана Тарана!
Низкое небо сеет мелкий дождик. Сначала редко, потом чаще полыхают зарницы. Подпоясывая полгоризонта, они будто не позволяют вывалиться содержимому мрачных облаков целиком, не позволяют затопить город. Вспыхивает молния – деревья в палисаднике выступают особенно явственно. Из открытой форточки веет приятной влажной свежестью.
Ваня сидит за компьютером. Глядя на дату, не понимает. Отображалось ведь 26 июня, а теперь – 27.
– Что со мной творится? – дышит Ваня глубоко, глядя на стены, словно пытаясь их запомнить. – Надо поговорить с психиатром.
Его мысли занимает конференция литературных чтений, которая пройдет в Москве. Через пять дней. Надо готовиться срочно, проштудировать массу трудов. Хорошо, что билеты приобретены заранее.
– Когда успел предложить издавать альтернативный альманах? Я ли вообще предложил? – вопросы громоздятся в голове Ивана подобно каменной гряде. – Прочь непонятные мысли, прочь! Следует готовиться на конференцию, чтобы выглядеть достойно.
Пасмурный, но теплый, свежий день. Ваня торопливо собирается на поезд. Его провожают друзья: Настя, Игорь и Витя. Первая крепко обнимает его, вдавливая в свое мягкое тело, целует в щеку пухлыми влажными губами. Оставляет бледно-красный отпечаток, который сама же и стирает платочком. Игорь и Витя знают, что у друга мало денег, они приносят несколько коробок китайкой лапши, пару жестяных банок пива, палку копченой колбасы, хлеба и сладких рулетиков. Звонит бабушка из Раменского.
– Ванюша, я за тебя, Солнышко! – ласково звучит в трубке ее взволнованный голос. Тепло становится на душе Ивана, он улыбается, глядя на друзей. – Приеду дня через три-четыре, привезу гостинцев. Не пуха тебе не пера, внучок!
– Вано, ты – молодчик! – хвалит Игорь. – Я поговорил с авторами и некоторыми членами обоих союзов писателей. Затем дозвонился к Михаилу Февралю и к Онне Белле из общества «Ноктюрн». Проведывал литературные объединения: «Вдохновение», «Хорошее настроение», «На огонек». И ты знаешь?.. – качает головой он, улыбаясь широко и радостно. – Они за нас, даже готовы в первые несколько выпусков вложить средства, кто сколько может. Крутяк, верно?! Лишь бы главный редактор был добросовестный человек.
– Ага, Ваня, необходимо издавать собственный журнал. У кого издание – у того сила и почет. Будут к нам приходить, просить, чтобы опубликовали, а когда мы их напечатаем, станут хвастаться друзьям, показывать знакомым. Там и до больших людей дойдет, а они… – глаза Вити горят, как алмазы, на которых попадает свет. – Помогут организовать литературную премию. Первая – главная премия большая, вторая – тоже неплохая, но поменьше, затем памятный подарок, диплом! Дело в шляпе, Ванька!
Витя всегда рассуждает, как менеджер, сухой и расчетливый. Его не интересует собственно литература, только почет, слава и та серебристая пыль, которую он пустит в глаза «зевакам». Каким? Виктор никогда не отвечает, но лицо его делается хитрым, а сам он млеет, словно баловник перед хулиганством.
Едет Ваня на поезде. Новом и синем. Перечитывает стихи любимых поэтов Маллармэ, Бодлера и Поплавского. Ничего не ест, только курит и пьет зеленый чай. Кушать не хочется, как впрочем, и пить пиво. Единственное, что требует душа – достойно выступить на конференции. Потом и новую монографию Иван писать начнет и защитит кандидатскую на «отлично».
– О чем вы думаете, молодой человек? – вдруг спрашивает старик лет семидесяти, сосед. Сложив руки на выдвижном столике, он смотрит внимательно на Ивана, словно пытается прочитать мысли. – Мне интересно, о чем сейчас думает, мечтает молодежь!
– Я – аспирант, – отвечает Ваня с гордостью. – Еду на конференцию.
– Очень хорошо, – старик расцветает в лице, убирая руки со стола. – Я представлял, что вы скажете другое. Может, по сто грамм? – предлагает с надеждой и как бы виновато.
– У меня есть пиво, – вскидывает редкие брови Иван. – Но пить, честное слово, не хочется. Пока нечего отмечать. Не заслужил!
– Как здорово вы говорите! – довольно произносит старик. – Я – Петр Александрович. Можете называть просто Петя.
– Ваня, – протягивает он руку. Жмет Петр белую руку Ивана, потрясая с какой-то детской робостью и по-стариковски слабо.
 Поэт глядит на старика, пытается угадать, сколько ему лет.
– Мне семьдесят девять, – украдкой улыбается Петр. – И вот на старости лет решил навестить внуков в Москве.
Ваня шарит глазами по столу, облизывает губы, ладони у него становятся холодными и мокрыми. Петр не разговаривает. Ложится и устремляет пристальный взгляд в потолок. Ваня внезапно мрачнеет, резко меняется настроение. Вот он больше не хочет говорить с ним, знает, что старик – сирота войны, живет один в однокомнатной квартире на окраине города, там, где живет Витя. Живет один давно – жена-писательница умерла больше восьми лет назад. Есть трое детей у него, взрослых конечно. Двое сыновей живут далеко, одна – дочь – в городе, но они почти не видятся. Он едет к внуку старшего сына. А до этого Петр Александрович три дня был на охоте с известным новосибирским детским писателем. Ваня как будто знает Петра Александровича давно.
– Надо покурить… хочу курить, – думает Иван напряженно, стиснув зубы.
Парень сглатывает, дышит глубже, громче, чувствует приближающееся, непоправимое. Тошнотворный комок подкатывает к горлу. В груди горит, сердце стучит бешено, повышается температура, будто иммунитет отчаянно борется с болезнью.
– Нет смысла ждать!..
Ваня всхлипывает, как обиженный ребенок, сжимается в комок. И вдруг не ощущает себя прежнего.

Капитан Крайг остается на мостике. Одежда на нем порвана, он ранен, но не значительно. Причем от своего же лазерного резака… Его левую руку перевязывает доктор – девушка, симпатичная и звонкая. Толлен. Она не равнодушна к нему, но пока не может сказать о своих чувствах. Действительно, какие чувства сейчас, если корабль наводнен кровожадными существами?
– Оно сотворило ИХ и продолжает действовать на наш мозг, – как сумасшедший, сильно растягивая губы, выдавливает из себя Стэнли, чернокожий громила-механик. В руках у него тяжелая пушка, стреляющая мощными снарядами. «SV-ЕН 11 большого диапазона». Зарядов немного, но хватит, чтобы преодолеть небольшое расстояние и запастись взрывчаткой. Ядро реактора необходимо уничтожить, потому что с помощью магнитных излучений Артефакт распространяет волны…
– РЕАКТОР будет уничтожен! Но тогда все погибнут, – мысль приносит мучительную боль Крайгу. Она будто режет мозг, колотя о стенки черепа. Но сам капитан пытается быть спокойным, знает, что это единственное верное решение.
Громила хнычет, как маленький ребенок, содрогаясь телом. Теперь он жалкий человечишка, а вовсе не силач-механик «О-Беннена». Его худое лицо, со страдальческими морщинами возле пухлых губ, со втянутыми щеками, запавшими висками, кажется ликом святого страдальца. Стэнли отворачивается, с грохотом бросает оружие на пол. Бежит к закрытой намертво железной двери, бьет в нее своими огромными металлическими авто-протезами рук, всхлипывает:
– Анни, я иду, держись!
Неудивительно, что Стэнли так себя ведет – он прикасался к артефакту, даже пытался узреть неизвестные символы. А это было запрещено, когда удивительный предмет только помещали в капсулу для исследования. Артефакт продолжает мутить сознание Стэнли и сейчас. У него галлюцинации: мужчина видит свою жену, которая умерла при родах. Анни зовет его открыть дверь и выйти. В открытый космос.
Дверь закрыта намертво и, слава Звездам, что механизм не исправить.
Через длинный коридор можно пройти к спасательным капсулам, но Крайг не намерен бежать. Его миссия здесь – на родном корабле «О-Беннен». Последняя миссия.
– Бывает ворошу свои воспоминания, – вдруг шепчет Толлен. – Крайг, а мы ведь могли остаться. У нас был выбор.
– Выбор! – повторяет Крайг браво и громко. – Есть и теперь! – Капитан уверен, что даже после того, как реактор выйдет из строя – им удастся спастись. Не только им, но важному человеку… этому Тарану. Почему капитан продолжает о нем думать? Своя семья, которая возможно останется без мужа и отца, не заботят его так сильно, как личность Ивана… Тарана. Да кто он такой, черт побери! Крайг только слышал о нем от друзей. Какая-то слабая и ничтожная личность на далекой планете, где еще бытует двигатели на реактивной тяге.
– Сэр… Крайг я не могла тебе сказать долгое время, – Толлен выглядит робко и печально. Ее почему-то не тревожат огромные потери и шедевр великого конструктора О-Кейна – корабль «О-Беннен».
– Позже, Тол, позже, – понимающе кивает капитан. – Спасибо, – указывает он на перевязанную рану. С меня причитается!
Капитан приказывает механику собраться. Стэнли, словно очнувшийся после кошмарного сна, подхватывает оружие, тяжело и неуверенно идет за ним.
Капитан, верзила-механик и доктор – выходят в коридор. Слава Звездам, что он пуст… или нет. Большая труба, проходящая под потолком, трясется, слышен из нее скрежет. Механик готовит оружие, целится. Крайга трясет, в крови, в мышцах – адреналин. Он хочет быстрее разделаться с этим. Закончить миссию.

Рыжий мальчишка, который написал на постель соседа по палате, наверняка храбрый малый. Сосед – мужчина зрелого возраста, крепкого телосложения и мрачный, точно грозовая туча, если не всыпит, как следует, то пожалуется санитару или старшему врачу. Хотя зачем жаловаться санитару, ведь этот громила сам виноват – не пускает в туалет, лепечет, мол, ремонт, ремонт.
– Где я? – оглядывается Ваня в совершенно незнакомой обстановке. На правом плече парня белеет повязка, неприятно пахнущая мазью, больницей. Парень сидит на стуле перед выключенным телевизором в большой комнате, где находится много людей. Странных людей. Они – будто не в себе. Кто разговаривает сам с собой, поет, а кто играет в карты и хохочет без причины. Люди здесь словно инопланетяне, которые пытаются приспособиться к земным условиям существования.
В просторной оживленной комнате работает кондиционер, царит мягкая приятная прохлада. Тут светло, уютно, несмотря на темные решетки на окнах. Нравятся Ивану розовый цвет стен, бледно-синие тона потолка, иссиня-белые халаты двух медсестер. Одна милая девушка в халате медленно подходит к нему и, улыбаясь, спрашивает:
– Здравствуйте, как вас зовут?
– Иван, – пожимая плечами, по обыкновению отвечает парень. Вдруг напряжение нарастает, он немедленно хочет покинуть это заведение.
– С платформы говорят: «Это город… Киров! Большой дом для… НАС!» – декламирует старик, радуясь. Он ходит взад и вперед, рисует пальцами в воздухе различные фигуры. Потом отвлекает «карточного игрока» и спрашивает, мол, как ему квадратные и треугольные фигуры. «Карточный игрок» нервно подергивает головой, не отвечает, поглощенный игрой с самим собой.
– У меня конференция… – объясняет Ваня, волнуясь, жестикулируя. – Который сейчас час? Что произошло со мной?
 Круглые часы высоко висят на стене. Без пяти двенадцать.
– Через несколько часов литературные чтения в Москве! – буквально кричит Иван. Он поднимается, ищет выход из комнаты. Находит, идет прямо по коридору, где множество дверей в палаты. За ним, не торопясь, следует другая медсестра, говорит, что он находится под наблюдением ровно два дня.
 – Мне очень жаль, – оправдываясь, тихо отвечает медсестра. Она что-то записывает в большую белую тетрадь, посматривая на Ваню, щурясь, будто от яркого света
Дорого преграждает санитар, здоровенный детина в белой безрукавке, бритый как зэк, с тупым взглядом и крупным лицом неандертальца, недовольно спрашивает:
– В туалет?
Органы в животе Ивана будто сворачиваются в клубок и не функционируют. Не хочет он в туалет. Не хочет и курить, что удивительно, а главное не заботят мысли, где приготовленные несколько пачек сигарет. Становится мерзко при мысли, что вдруг может закурить когда-либо.
– Пожалуйста, Иван, вернитесь в комнату, – просит медсестра. – Ваша рана не затянулась, как следует.
Всхлипывая, возвращается, глядя на людей исподлобья, обижено.
Через время он ходит по кабинетам психотерапевта, психолога и психоневролога в надежде услышать о том, что парень свободен и может уезжать на все четыре стороны.
– Обычно мы не говорим пациентам диагноз и даже не рассказываем об их бессознательном состоянии, но вам скажем… – Геннадий Михайлович, психотерапевт, мужчина в годах, крепкий, наверняка бывший санитар. Он читает листок формата А-4 с фотографией Ивана, исписанный непонятным почерком. – Иван Сергеевич, верно?
– Да, – кивает Ваня, пристально глядя в пустоту между его столом и столом врача.
– Часто теряете сознание? – психотерапевт спрашивает мягко, он словно знает, как излечить Ивана, тем самым вызывает доверие. – Что происходит перед потерей сознание? Расскажите подробно, и мы решим, как помочь.
– Слышу голос, – признается Иван хмуро и как будто виновато. – И потом я не Иван и даже не думаю о нем, точнее о себе… о господи!.. – Ваня плачет, пряча рот в ладонях.
– Успокойтесь, прошу вас, Иван Сергеевич, лекарство есть, но необходимо исследование, – примиряющее поднимает руки Геннадий Михайлович, глядит понимающе, уверенно. – Вашей бабушке сообщили, поэтому не волнуйтесь.
При слове «бабушка» в груди теплеет, становится легче.
– У вас раздвоение личности. Эти слова вам не о чем не говорят, понимаю, но гипноз поможет вернуть кое-что на места. Вот ваш телефон. Он звонил, так и поговорил с вашей бабушкой и двумя молодыми людьми. Игорем и Витей.
Ивану назначают срочную МСЭК***. На него продолжают смотреть люди в белых халатах, говорить с ним осторожно и странно, цепляют на голову присоски, исследуют мозговые импульсы, предлагают устные и письменные тесты. Процедуры завершаются к обеду.
Иван сидит за столом, кушает толченую картошку и тефтели, не чувствует вкуса. Нет, не потому что больничная еда пресная, безвкусная, а потому что мысли в голове Вани – сумбур, вязкий и пугающий. Рядом присаживается рыжий мальчишка, улыбающийся широко, беспечно.
– Как тя звать? Не говори… – пацан разговаривает с полным ртом. Его губы блестят в подливе. – Ванька! Я знаю, спрашивал. Я – Сережка или «Рыжик»! Меня недавно сюда перевели, когда исполнилось восемнадцать. Я тут долго лежу, не помню сколько, но тут прикольно: учиться не надо, только говоришь обо всякой ерунде.
– Слушай, «Рыжик», – вдруг оживляется Ваня. – Отсюда можно сбежать?
Минуту Сережа молчит, обдумывая вопрос нового знакомого, затем вспыхивает смехом, отрешенным и прерывистым, отвечает:
– Отсюда – можно, но нафиг надо? Неплохие условия, хавчик – нормальный, проблем нету! Побежишь – поймают, переведут в какое-нибудь отделение, откуда не выйдешь? У тебя ведь паспорта нет и деньги на хранение…
– Точно, – спохватывается Иван, схватившись за голову двумя руками. – Что я совсем без ума, аспирант?
– Не понти, – отмахивается Сережка. – Тебя точно скоро выпишут, если не будешь носиться по коридорам и кричать невесть что. Тебе видео не показывали еще?
– Нет, – отрицательно кивает Иван, глядя на человека за столом, который ест картошку, как собака.
– Покажут наверное, мне демонстрировали мои проделки в бессознательном, как выражается Михаил Геннадьевич, ой погоди Геннадий Михайлович вроде… Но меня уже меньше рвет на всякую фигню, лечат.
– Сколько ты в психушке?
– Не считал, – пожимает плечами Сережка с безучастным видом. – Я тут отдыхаю. Иногда, конечно, псих увяжется за тобой с какашкой, но это прикольно. А что я нассал на кровать, по-другому нельзя – я ведь больной и плюс туалет закрыт.
– Ладно, – неохотно соглашается Иван, ковыряясь ложкой в остывшей картошке. – Поем, а то сил нет.
Прописывают Ивану два препарата. К их употреблению он преступит завтра. Они помогут погасить в нем «бессознательное» и вернуть в жизнь постоянное здравомыслие.
Темнеет. Палата погружается в бледно-серые сумерки. Больные готовятся ко сну, начинают зевать, тихо переговариваться. Приходят медсестры и врач, кому-то ставят укол, кому-то дают таблетку. Кому-то, как Сереже – ничего. У Вани плохое предчувствие. Съеживаясь на койке, он ощущает себя мерзко, словно на него навели порчу. Завтра голос исчезнет, должно быть здорово, но почему Ивану не радостно от этого. Им владеет такое чувство, что он будто предает себя. И что это за артефакт там ищут? Может, когда артефакт найдут, станет гораздо понятней. Может, стихи поэта Ивана Тарана будут лучше. От хаотического потока мыслей голова кружится, он закрывает глаза и слышит:
– Не видишь, мы нашли!..
Иван не сопротивляется, лежит спокойно, расслаблено.

За стеклом исследовательской капсулы находится нечто конусообразное, лиловое, похожее на памятник какому-то растению. Изборожденное множеством неясных выдавленных на нем символов, оно вызывает дикий интерес и восторг. Профессор Таррай, перед тем как сойти с ума и убить собственного помощника, говорил, что с помощью сконцентрированного луча света в точку «ЗИ» можно познать такие истинны, что законы Метронома Агарса покажутся детским лепетом.
– «Мы нашли то, что родилось на истоке времен», – повторяет Толлен монотонно. Она не в себе. Нарушена гравитация, девушка медленно плывет по воздуху, касаясь кончиками пальцев потолка. Толлен похожа на какую-то глупую куклу. Она – безвольна, как вещь, беззащитна, как белый котенок… Крайг думает о том, что давно без женщины, а Толлен привлекательная. Нет, это Артефакт…
– Прочь из моей головы! – кричит Крайг. В руках у него мощный и тяжелый заряд с таймером, но тяжести не ощущается. Гравитация нарушена – выведен из троя импульсный двигатель – реактор. Жить осталось ровно столько, на сколько хватит кислорода. – Уничтожу!..
Голова капитана начинает болеть, словно мозг пытается раздвоиться надвое…

Иван смотрит видео, как человек в такой же одежде как он, с повязкой на руке, блуждает по коридорам, стучась в палаты. Разбуженные люди выходят из них, он дерется с ними, кричит, заталкивает обратно. Затем приходят два санитара, просят вернуться обратно, пациент отвечает на непонятном языке, похожем на… Иван затрудняется сказать на каком, и Геннадий Михайлович, вслушиваясь, предполагает, что такого языка не существует в природе. Камеры стоят не везде, трудно проследить, что делает этот парень вне обзора, из мягких сумерек, пронизанных тусклым светом ламп, доносятся лишь глухие крики испуга и возгласы удивления. У пациента проявляется странный лунатизм. Обычно лунатики блуждают в состоянии глубокого сна, а этот четко координирует движения. Иван видит, что парень похож на него, не верит, что блуждающий – он сам.
– Раздвоение личности, – заключает психотерапевт задумчиво, не глядя на Ваню. – Лекарства помогут подавить факт, вызывающий состояние психо-симбиоза. Соматическое расстройство.
– Почему вы мне это говорите? – удивляется Иван.
– Потому что с помощью лекарств мы сможем только временно подавить очаг, а гипноз докопается до сути проблемы.
– Почему временно? – боится Ваня, ежась на стуле. Сквозь очки на глаза парня давит. Он снимает их и трет глаза.
– В течение курса лечения состояние раздвоения уйдет, а после – нет гарантии, что оно не вернется. Вдруг второй натворит что-нибудь… вы понимаете меня, Иван Сергеевич?
Надев очки, Ваня видит озадаченного психотерапевта, пытается найти в нем хотя бы каплю уверенности в своем будущем. Доктор выключает видео и с надеждой смотрит на листок, который приносит ему медсестра.
– Мой результат, исследование мозга?.. – спрашивает Ваня быстро и настойчиво.
Психотерапевт слегка кивает, спрашивает:
– На гипноз согласны?
– Не опасно?
– Нет, можете быть спокойны, Иван Сергеевич.
– Принимаю лекарство, значит, состояние РАЗДВОЕНИЯ не должно тревожить, – думает Ваня, надеясь на лучшее. – Гипноз безвреден.
Молнии в небе вспыхивают беззвучно, таинственно. Их не видно из-за высоких сосен; психлечебница Кирова находится вблизи старого соснового бора. Только верхушки деревьев освещаются бледным призрачным светом. Зубчатыми, раскаленными языками со свирепым трепетом носятся молнии вдали. Часа гипноза Иван боится, несмотря на предупреждения доктора. Вот-вот в его голову заберутся, и начнут выпытывать… Ему становится нехорошо, голова начинает кружиться, органы внутри словно переворачиваются, подаваясь какой-то демонической силе.
– Сейчас главный псих разрулит твою репу, Ваня! – успокаивает Сережка. – Как тебе поднять настроение, дружище? Хочешь нассу на койку громилы? – лицо друга вытягивается, он по-волчьи скалится. Ване кажется, что Сережа волк и сейчас загрызет кого-нибудь.
– Не надо, Серый, – качает головой Ваня, вдавливаясь в подушку затылком. – Начинается.
– Тебя наркотой напичкали, чтобы не буйствовал? – улыбается Сергей. Его черты постепенно изменяются. Он превращается в какое-то существо, теряющее человеческий облик. Кто-то скрывается в нем, наставительно шепчет:
– Артефакт не уничтожен, остались осколки…
Иван видит перед собой худое, черное чудище, похожее на Кощея Бессмертного. Парень знает, что это Сережка – теперь существо, подавшееся чарам неисследованного субъекта на корабле «О-Беннен». Находясь в голове другого человека, волнующегося и почему-то не двигающегося, он думает его мыслями:
– Меня тащат вглубь по металлическому холодному коридору, наверное, пытать…
Через минуту метаморфозы и дурнота покидают Ивана. Да, лекарство действует.
– Буду принимать регулярно, – Иван обещает себе, радуется, крутясь на койке, выворачиваясь из одеяла. Парень в не себя от счастья. Все так, как и говорил доктор: болезнь отступит со времени приема лекарства.
– Ты – совсем ненормальный, парниша! – смеется Сережа. Некоторые больные так же начинают хохотать, а некоторые, более здравомыслящие интересуются и подбадривают:
– Припадок что ли? Лекарства помогают!
– Главное не волноваться.
– Ага, дурь в башку теперь с трудом залезет! «Колеса» превращают тебя в тупого! – комментирует Сережка.
Поэт встает, готовится написать стихи. Парень невероятно вдохновлен. Он умывается и садится за стол возле койки. И пишет:

– Точно у тебя кукушка кукует! – как больной, содрогаясь телом, отрывисто, хохочет Сережка, читая стихи Ивана. – Хочу сообщить плохие новости…
Отрываясь от листа, Ваня смотрит на друга выжидающе.
– Меня на днях освобождают, и мы наверняка не увидимся.
– Хорошо, – радуется за друга поэт. – Ты мне свой адрес и телефон напиши, глядишь, встретимся когда-нибудь. Киров красивый город?
– Очень, – переминаясь с ноги на ногу, отвечает Сережка. Глядя на Ивана наивным взглядом, с презрением добавляет: – Полный отстой! Но ты звони, придумаем что-нибудь. Голь на выдумки хитра, как говорит мой папаня!
Ивана вызывают в кабинет психотерапевта. Медсестра ставит укол в плечо, Геннадий Михайлович уговаривает расслабиться. Парень боится гипноза, а вдруг, случится нечто страшное, в бессознательном состоянии человек может черти что натворить.
– Нет, лекарства принимаешь, ничего не случится, – уверяет врач. – Успокойтесь, Иван Сергеевич. Я сотню раз проводил данную процедуру и уверен.
В голове Ивана приятно шумит, мышцы становятся точно невесомыми. В кресле ему удобно настолько, что хочется заснуть мгновенно. Врач говорит протяжным голосом:
– Досчитаю до пяти – вы, мой друг, заснете!
Иван видит лишь лицо Геннадия Михайловича и его шевелящиеся бледные губы.
– Пять, – замолкает врач.
Ивана больше нет.
– Я – капитан корабля «О-Беннен»! – раздраженно отвечает Крайг. – Какого дьявола вы держите меня на корабле орбитальной гвардии? Хочу видеть доктора Толлен.
– Успокойтесь, – тихо говорит человек в белом халате и темных круглых очках. Нажав кнопку на пульте дистанционного управления, он выжидающе смотрит на капитана.
Через тело Крайга проходит сильный разряд электричества. Мужчину жутко трясет, но вырваться он не может – прикован к сиденью. В голове слышится голос. Кажется, это говорит с ним старый знакомый с далекой планеты, странный человек, владеющий телепатией, – Таран. Капитана пытают непонятно почему, а в голове – идиотский голос. Да, Крайгу явно плохо, он попадает как «болванка****» в черную дыру.
– Я вам говорил: Артефакт нашли на планете... Что вам, черт возьми надо, мерзавцы?
– Тогда… – наиграно заключает таинственный доктор. – Вы нам не нужны. Привести второго человека.
Механизм, встроенный в кресло, моментально ставит Крайгу укол в плечо. Усыпляющий препарат.
– Проклятые!.. За животное меня считают! – думает со злостью капитан.
Он ощущает страшную слабость в теле. Тяжелеет голова и никакими позывами не восстановить силу и не отогнать застилающую глаза муть.
Вдруг капитан напрягается, ощущая в себе неимоверную силу. В груди его горит, будто закипает кровь в сердце. Усыпляющее вещество словно перегорает в крови. Вот он перестает себя контролировать. Железные оковы ломаются, словно игрушечные, руки его лопаются не в силах сдержать моментально выросшие мышцы. Капитан не человек. Монстр, который пытается контролировать сознание Крайга, жаждет крови, мщения. Капитан не сопротивляется, он чувствует, что монстр лишь пытается помочь. Чудище, мутант, – размера большого, в пять-шесть раз превышает массу тела самого капитана. Через несколько секунд стены в камере окрашиваются красным. Охрану и недоброжелателя в белом халате теперь не узнать. От них остается куча плоти и окровавленной униформы. Железная дверь не преграда для монстра Крайга. Капитан вышибает ее с одного удара мощным кулачищем. Сила и ненависть бурлят в нем одним ужасным и горячим водоворотом. Капитан несется по коридору, в ушах у него шумит, а в груди громко стучит. Дышит он гулко, как зверь, рассерженный, а потому опасный.
– Уничтожить врага, УНИЧТОЖИТЬ, – думает в остервенении какое-то существо в нем. Сам капитан, повинуясь неизвестному, но дико прекрасному зову, остается во власти демона. Это влияние Артефакта, который не уничтожен до конца. Осколки, способные изменять сознания и тело, находятся под стеклом в исследовательском отделе корабля орбитальной гвардии. Да, зря солдаты не позволили уничтожить Артефакт, ворвались в то время, когда Крайг был готов пожертвовать ради мира своей жизнью.
Натыкаясь на солдат в коридоре, монстр рвет их на части. Открывается стрельба со всех сторон – Крайга обнаруживают камеры, охрана вызвана на перехват. Но лазер только раззадоривает монстра (ранения получает монстр, сам капитан не чувствует боли). К тому же мутировавшему капитану «О-Беннена» приходят на помощь другие, такие же, как он. Это те, кого он только что уничтожил. Да, трупы обращаются в нечто, подверженное невидимой силе Артефакта. Зря они не позволили разделаться с находкой, зря… странно, но смерть мутант Крайг воспринимает как не конец жизни, а ее начало… в новом облике. Одержимый идеей перевоплотить соратников в нечто лучшее, в расу сильней человеческой, он убивает их. Убивает ради бессмертия и силы, которая придет свыше…
– Здесь где-то доктор Толлен, она – жива, – Крайг ощущает это своей звериной сущностью. Она близко и наверняка испугается, когда увидит его, точнее то, кем стал, надо что-то предпринять.

Перед Иваном по-прежнему озадаченный Геннадий Михайлович, откинувшийся на спинку своего кресла.
– Гипноз, похоже, закончился, – думает Иван тоскливо. – Ничего не помню. Какой в нем смысл?
– Странный симбиоз, – качает головой психотерапевт. – Необычный!
В кабинет заходит невролог и спрашивает про здоровье пациента Ивана Тарана, передает, что звонила бабушка, волновалась.
– Что будет доктор? – настойчиво спрашивает поэт.
– Принимайте лекарство, Иван Сергеевич, – медленно кивает головой психотерапевт. – Потом придете в местную клинику за новой дозой. Вы парень умный, без двух минут кандидат филологических наук… не говорите ни слова, это ваша бабушка сказала. Когда вернетесь в родной город, обратитесь в клинику, на днях напишу вам направление на обследование. Лист диагноза и прочие пометки отправлю по специальной почте в Омск. Не волнуйтесь, пожалуйста.
После того как выписывают друга Сережку, Иван живет неделю в тумане, в волнении и каком-то нетерпении. Здесь он пишет буквально гигантское количество стихов. Негде так много не выходит писать, как в этом заведение. Теперь прекрасно понимает, почему Аркадий Кутилов любил отдыхать в подобном месте в Омске. Жаль, что не получится больше отдохнуть в этих стенах приятного розового, синего и нежно-зеленого цвета.
– Иван Сергеевич, звонок… – мило передает медсестра, заглядывая в палату.
Прервав удивительный поток сознания, поэт раздраженно откладывает лист, бежит к телефону.
– Вано, как житуха? – спрашивает Игорь кратко. – Мы заждались, братан! Харэ отдыхать. Издание горит – «ЗДРАВЫЙ РАЗУМ», хотя тут ребята по-другому хотят назвать – «ВОЛЬНЫЙ ЛИСТ». Набрали мы рыцарей круглого стола – редколлегию, взяли советчиков – редакционный совет. Крыши, правда, нет. Знаешь, как у любого литературного журнала… много известных имен, которых побоятся критиковать.
– Если в Омске такие есть, то они вряд ли свяжутся с молодыми? – сомневается Ваня.
– Во-о, – радостно протягивает Игорь. – Слышу бодрый голос Ивана Тарана – главного редактора альтернативного издания.
– Не тушуйся, Ванька! – довольно кричит Витька в трубку.
– Здорово! – думает Иван, улыбаясь. – Друзья со мной!
– Представляешь, это наваждение какое-то. Диму Соснова тоже положили в дурку. Он тут забежал в Союз писателей России и давай орать, материть председателя правления и тех, кто рядом был. Мы за ним, конечно, замечали странности, но чтобы так круто!.. Нет. Короче Дима – наш человек, – хохочет Витя в трубку, аукает, как индеец Джо.
– Ага, – перехватывает трубку Игорь. – Написал в книге отзывов и предложений музея Достоевского всякую белиберду психозную, а спер на литературный клуб «Погреб».
– «Погреб»? – спрашивает Иван заинтересовано. – Хорошее название, в Омске нет ни одного литературного клуба.
– Теперь есть и тебя ждут, – уверяет Игорь. – Петрушка и Гоша – два тоже сумасшедших, эпатажных поэта. Они готовят видео-журнал, и принимать участие в нем будут не только авторы из нашего города, но и в проекте – внимание к иногородним. Ладно, Вано, долго не будем. Короче, возвращайся, пацанчик! Блатные рифмоплеты– графозвоны – ждут!
После разговора с друзьями у Ивана прекрасное настроения, хочется творить с новой силой.
– Стих будет хороший «Графозвон», а нет… – думает Ваня вдохновенно, садясь за стол. – Лучше «Графоблуд»! Хотя нет, напишу космические стихи, – поэт дрожит точно от сильного волнения, его охватывает прекрасное чувство нетерпения перед ладным, любимым делом. Вокруг душевнобольные, тихое помешательство, скука, но не беда, есть вдохновение и желание творить. – Корабли, черные дыры, звезды, планеты… Уж очень привлекает загадочное пространство космоса. Почему я не писал об этом раньше? Бог с ними, с этими светилами!
Странно, но никогда парень не любил космические истории братьев Стругацких, не смотрел фантастические фильмы про звездолеты, а теперь, поддаваясь необъяснимому желанию, Иван кропает и кропает неустанно. Строчка ложится на лист за строчкой. И с каждой новой растет новое стихотворение. Вырос один ровный столбец, рождается, бежит под ручкой другой. Третий вырывается в каком-то приятном бреду, в эйфории. Его словно диктует друг – человек, страшно-сильный, неуемный в своем желании доказать значимость, пригодность, приходящий к поэту поддержать, посоветовать.
– Поток сознания, как Млечный Путь! – повторяет Иван, находясь в потрясающем состоянии вдохновения.
В животе урчит, кушать хочется, радует, что скоро обед. Но лучшие стихи пишутся натощак, поэтому Ваня еще подумает «быть или не быть».
После второго сеанса гипноза Геннадий Михайлович заключает уверенно:
– Вас беспокоят воспоминания прошлого, вероятно, в детстве случилась травма. Просмотрев записи психолога, можно предположить в какой период именно она случилась, но возвращаться к ней не будем. Нельзя чтобы вы вдруг пережили ее второй раз! Что же, Иван Сергеевич, скоро отпускаем вас. Завтра зайдете за рекомендациями, и, пожалуй, останемся друзьями, привет Омску!
В Омск Иван приезжает через неделю. Встречают его бабушка и друзья: Игорь, Витя, Настя. Бабушка обнимает внука, нетерпеливо чмокает в щеки, в лоб. Девушка прижимает парня к себе так крепко, что у него едва не вылезают глаза и тот не может дышать. Она медленно целует его своими пухлыми не накрашенными губами, от нее разит табаком. Что-то шепчет на ухо, взгляд ее делается масляным. Демонстративно достает пачку дорогих сигарет, которые иногда, по праздникам, курил Ваня. Не возбуждают они интереса у парня. Удивительно, но Ваня не желает курить, даже не думает о повседневной дозе никотина. Он кривится, морща нос, пальцами потирает небритый подбородок. Друзья по очереди хлопают его то по плечу, то по спине, они словно удостоверяются он это или не он. Никак не реагирует, пребывая в астрале мыслей, конечно, он – дружище-поэт, будущий главный редактор независимого альманаха. Стал странней правда: не просит сигарету у подруги.
– Много дел, КУЧА! – буквально кричит Игорь, пытаясь перекричать сигнал электровоза. Поэт размахивает руками, перечисляет последние приготовления: – Забежали в одно лито, в другое, с Витьком, ребята на ура принимают! У тебя кукушку больше не снесет? Начнешь собирать тексты, а крышу понесет…
Ваня пожимает плечами, тоскливо оглядывая родной вокзал. Но через минуту он – взбудоражен, как будто выпивает несколько банок энергетического напитка. Бурлит в нем неиссякаемое желание творить.
– Домой, домой… – повторяет он быстро и громко, не останавливаясь, как осененный.
– Немного и снова к нам, в «Погреб»! – настойчиво зовет Игорь. – Листовки клеить!
– Из погреба в небеса!.. – проговаривает Виктор задумчиво. Видно, что после дрязг на литературном семинаре он хочет заявить о себе не меньше друзей.
– Ваня, я очень скучала, – признается Настя, тяжело передвигая огромные ноги. – Валялась с банкой пива, обнималась с тетрапаками, с тремя сразу, прикинь!
Дома Иван находится недолго. Пишет стихи, читает литературу по стилистике, без дела не сидит ни минуты. Бабушка сетует около него:
– Поешь, поешь, внучок. Блинов наделала. Со сметанкой – пальчики оближешь.
Жуя блины, запивая чаем, парень не отрывается от книги. В планах – написать критическую статью, буквально разделать под орех светил-семинаристов, доказать им силу и превосходство. Они не могут навязывать никакие правила. Каждый творит в зависимости от своих ощущений.
– «Слушайте, да не слушайтесь»! – вспоминает Ваня высказывание одного известного поэта и на душе становится легче.
Вечером звонит Дима. Поэт не в себе – он шипит в трубку, как змей, приказывает некуда не ходить, не дружить с литературным клубом «Погреб». В педагогическом университете – листовки со стихами, бездарными, призывающими к бунту в литературе, к переосмыслению ценностных ориентиров. Нет, не к тому, что писать и как, а к свободе творчества. И кто-то называет эту свободу абсолютной, хотя есть сомнения, что такая существует…
– Тебя никуда не примут… – уверяет Дима своим грудным басом. Парень буквально выплевывает слова в трубку. – Будешь побираться, как Аркадий Кутилов и многие другие. Вы – ПРОКЛЯТЫЕ поэты! Надо слушаться коллектив и не идти против.
– Какой коллектив? – не понимая, переспрашивает Иван. – Я иду туда не потому что против кого-то, а потому что они – мои друзья, Дим. И с ними мне будет здорово. Хорошо, когда тебя поддерживают. Разве нет?
Дима кричит в трубку, кажется, его вывернет наизнанку от злости, причем необоснованной, от злости на самого себя.
После разговора с ним Иван чувствует слабость, в голову приходят сомнения. Ложится отдохнуть, закрывает глаза, плавно являются яркие образы человека незнакомого, но доброго и сильного, готового оказать неоценимую помощь. Человек этот в красивом и необычном костюме с неизвестными символами на груди и на рукавах. Есть так же бледно-синие пагоны, но звания поэт не разбирает – оно составлено непонятными фигурами. Ваня знает, что перед ним – капитан известного космического корабля, потерпевшего крушение из-за влияния древней находки, которую называют «Артефакт». Он говорит с поэтом назидательно и тихо. Каждое слово парень обдумывает, во сне мозг работает, как мощная вычислительная машина. Вот Ваня на планете, где вместо воды – прохладная лиловая жидкость, пахнущая затхлым, затем переносится парень в космос и рассматривает свою планету, красочную, но скучную, одинокую. Грезы у поэта точно мешаются с действительностью; так недавно еще жил Иван жизнью, не похожей на эту, что в полубессознательной дремоте все кажется, что вот-вот проснешься в привычной обстановке мира лучшего, не такого серого и глупого как реальность.
 Проснувшись, Ваня выходит на улицу, встречается с друзьями в центре города. В руках Игоря – большая сумка почтальона, набитая листовками, отпечатанными в типографии, где обычно известные омские писателей и поэты издают свои книги. Витя держит клей и целлофановый мешок с пирожками из Казачьей Слободы – он толстяк-обжора всегда что-то ест и щедро угощает друзей.
– Если перед тобой закрыты двери, подумай, что они закрываются автоматически, – вместо приветствия говорит Игорь, улыбаясь таинственно.
Петруха, парень не высокого роста, худощавый и загорелый, с короткими выгоревшими на солнце волосами, глядит на Ивана искоса, хитро. Щеки его широкого смуглого лица округляются – он улыбается, обнажая ряд крупных желтоватых зубов, морщится сливообразный красноватый шелушащийся нос. В широких старых шортах и красно-зеленых башмаках, с обнаженным торсом, похожим на коричневую фанеру, он походит на беспризорника из популярного японского мультфильма. Поэт-Петруха предупреждает, картавя, быстро покачивая указательным пальцем:
– Поймают, Ваня, говои, что во имя культуы и екламы!
– Окей, – за друга отвечает Игорь.
Июль, жара, а ребята бегут по городу, клея листовки на столбы, на милицейские будки, на автобусы и троллейбусы. Листовки с эмблемой литературного клуба «Погреб» с надписью «Вольный Лист за…», со стихами и прозой членов клуба, с высказываниями известных философов античного мира. За несколько минут на столбах, заборах и рекламных щитках появляется множество листовок клуба.
Гоша снимает видео, комментируя. Бежит за ребятами дальше. Видео появится в интернете в качестве рекламы клуба и независимого издания «Вольный Лист».
У ресторана «Графоман» стоит Дима Соснов. На действо ребят он смотрит с остервенением, жутко недовольно. В руках у него большая палка. Вот он устраивает погоню за ними, несется и кричит:
– Валите сумасшедшие из города! Набью ведь! Это точно!
Кто-то оповещает его о рекламном мероприятии в центре города. В клубе заводится предатель.
Отрываясь от Димы, ребята встречаются снова. Наедаясь пирожков с курицей, грибами и картошкой, напиваясь кока-колы, расходятся по домам.
Не зря Ваня участвует в мероприятиях «Погреба», знает, что так можно заявить о себе. Но, садясь за стол, он почему-то не может написать хорошего стихотворения. Он устает, поэт ощущает себя словно пустым наполовину. Послушает любимую музыку – симфонии Чайковского, Бетховена, начинает писать, но строчки выходят с трудом, натянуто, раздражает собственная неискренность. Ваня злится, сжимая кулаки, снимает очки, напряжено трет глаза, бабушка, чувствуя внутренний разлад внука, предлагает полакомиться только что испеченным печеньем с орехами. Рассыпчатое, с корицей, такое она делает очень редко. Но Ваня качает головой – нет вдохновения. Где оно, черт возьми? Поэт судорожно чертит в воздухе замысловатые фигуры, вспоминая те, рисунки, которые у него в домике. Однако эти «воздушные рисунки» не помогают. Кому позвонить, с кем поговорить? Мучается поэт, плотно сжимая губы. Ему нужен совет – помощь настоящего друга. Нет, не Игоря, не Витька, ни Настюши, они, конечно, славные ребята и тоже понимают, что к чему, но здесь другое, то, что парень не объяснит. Нужен совет другого человека. Таковым он считает капитана космического корабля «О-Беннен». Как он и где, чем занимается? Теперь Ваня искренне верит, что есть параллельный мир, где живут придуманные герои и что когда тем, кто их придумал, нужна помощь, то они связываются с ними, чего бы этого не стоило.
– Наверняка лекарства подавляют героя. Может, приостановить прием?.. – думает Иван с опаской, с недоверием к самому себе. – Приостановлю ненадолго, ведь не могу без друга.
И несколько дней, затем неделю и другую парень не принимает лекарство. Носится по улице с друзьями, расклеивает листовки, времени на диссертацию нет. Общественная жизнь поэта заботит больше, чем личная, больше, чем карьера.
Вскоре Иван попадает в милицию в отдел «Э». Тучный милиционер неприятного вида, орет, матерится, размахивая волосатыми ручищами, грозит забить до полусмерти, мол, у правоохранительных органов и так много дел, нежели разбираться со всякими глупостями студентов.
– За культуру! – говорит поэт горячо, веря, что действительно сможет изменить ее к лучшему.
– Кости поломаю к чертям! – стучит начальник своей кулачищей по столу. – Тебя сдали свои же. Вы – маленькие ведь, на вас надави, так сразу раскалываетесь! Чья это идея, признавайся, Григорьева Егора? Он сказал, что твоя. Призыв к бунту! Вы что ребята опупели? За это сидят в камере! Совсем не соображаете ни * * *!
На столе лежит несколько листовок с отличительным символом «Погреб», рядом залитый кофе помятый неформальный журнальчик «Ноктюрн».
– Какая идея? – спрашивает Иван спокойно. Вдруг его осеняет, что он больше двух недель не принимает лекарство.
– Товарищ капитан, Иван Сергеевич Таран состоит на учете в психлечебнице, – предупреждает другой работник, вернувшись.
– С этого бы и начал… Ваня, – качает головой капитан, облегченно вздыхая.
– Сами, мать вашу, пойдете в психушку или отвезти? – иронизирует офицер со злой ухмылкой.
– Мы в порядке, друг, не волнуйся…
Ваню передергивает, бегают по телу мурашки, глаза его расширяются, словно от страха. Сердце бьется быстрей, стук отдается в висках, во рту – сухая горечь. Парню плохо, не то реальность раскачивается перед глазами, не то он сам колышется, как стебель на ветру. В капитане милиции он видит привидение. «Откормленного борова» больше нет, офицер перевоплощается в знакомого человека. И самого Ивана нет, он становится миром космического друга…

– К чертям воспоминания! – бросает Крайг, иронично глядя на свою жену и ребенка, славного мальчугана с таким же крепким подбородком и карим взглядом, как у папы. Раздевшись до плавок, капитан стоит на песчаном берегу и вдыхает солоноватую свежесть кристально-чистой воды. – Купаться, бегом, Кэл! Небось отвык от воды родной планеты. Лиловый источник на Гранд-Стриме больше по нраву?
Несется мальчуган за папой, взметая брызги. Звезда, Санкта Эрум, в обед излучает сильней. Синевато-розовое сияние окрашивает воду, по ней быстро двигаются серебристо-розово-синие слепящие островки. Царит штиль. Купаться в такую пагоду очень приятно. В прохладной воде Крайг подкидывает веселого Кэла, мальчик хохочет, радуясь отцу, которого долго не было рядом. Мама обнимает папу, что-то шепчет на ухо.
– Как здорово, что мы – вместе! – радостно думает Кэл, ощущая сильные добрые руки отца.
Домой они возвращаются под вечер, когда Санкта Эрум постепенно теряется за планетой рудников на небе – Фэррой. Крайг шагает в задумчивости, он печален, это связано с доктором Толлен, которая… к этим воспоминаниям больше не возвращается, запирая их в темный уголок сознания. Снова тревожит личность с глупым инопланетным именем Иван, у которого множество проблем, связанных так же с кораблем «О-Беннен». Артефакт даже в разрушенном виде повлиял на него, находящегося так далеко – за миллиарды световых лет. Капитан загадочен, продолжает молчать, супруга не спускает с него теплого взгляда. Не знает она, что ее муж не человек, иногда не может контролироваться поселившегося внутри себя НЕЧТО.
– Не беда, – думает Крайг, внезапно одухотворяясь, глядя на ровную гладь океана. Это ведь помогает моему дальнему другу.

Иван просыпается. Поэт лежит, положив мокрую вымытую с душистым шампунем голову на руки на столе. Он – в пижаме, той самой, разноцветной, которую подарила мама, и которую давно перестал носить. Под руками – несколько исписанных листов. Он видит прекрасные стихи, написанные красивым почерком. Оживляется. Бабушка волнуется:
– Внучек, миленький, что случилось?
Парень вспоминает про посещения участка и разговор с грубым работником милиции. Ничего больше.
– Нормально вроде, – украдкой улыбаясь, пожимает плечами.
– Ванюша, лекарство принимаешь?
– Да, – отвечает Ваня, погодя, зачитываясь новыми стихами.
На днях звонят из психиатрической лечебницы, интересуются здоровьем Ивана Сергеевича, приглашают на прием, на обследование. Поэт доволен: почему бы не отдохнуть, как его любимый поэт – Адий?.. В психушке он писал прекрасные стихи, даже не общаясь с космическим другом. Но пока нельзя, друзья ожидают поддержки, и откладывать – тоже не следует, вдруг начнутся приступы дурноты. Ваня находится в раздумье.
– Ладно, – решает он мрачно. – Погодь!
Перестанавливает операционную систему на компьютере, ставит новый «антивирус». Проверяя электронную почту, с восторгом обнаруживает множество писем с прикрепленными файлами. Поэты, писатели присылают рукописи в электронном виде, рекомендуют создать виртуальный кошелек. Так можно без лишних усилий получать средства от авторов из других стран. Некогда идти в психушку, надо работать, помогать изданию.
– «Иван, нужно встретиться, – читает поэт письмо Дмитрия Соснова. – Завтра в шесть на Камерном переулке срочное дело!»
– Зачем видеться с этим буйным? – думает Иван, читая две строчки недоверчиво. – Ничего кроме неприятностей не принесет… Ай, черт с ним! Увижусь, ведь людям надо верить!
Приходит парень на встречу, а там ожидают несколько человек. Обиженные поэты, которых не публикуют нигде кроме платного издания для авторов – восемьсот рублей за полосу. Они окружают Ивана, требуют опубликовать их в первом номере «Вольного Листа». Каждый держит рукописи и дискеты с электронным вариантом.
– Трудно сказать, кого опубликуем из вас, ребята, – в оправдание отвечает Ваня, боясь. – Альманах будет со своей эстетической программой… только так возможно его существование…
– Что, ты – придурок? Псих! Ни черта не смыслишь…
– Слушай нас, не то дурно станет, графоман!
– Парни, перестаньте, – поднимая руки, Иван хочет замять конфликт, но ребята не унимаются, толкают его каждый со своей стороны. Вот Степка Хлобыстин и Гриша Глушин, которые готовы на все ради публикации. Кто-то из них даже бьет Ивана в спину. Парню обидно так, что блестят глаза, а лицо от досады кривится. Он боится; Ивана одолевает страх – поэт чувствует нарастающее напряжение, слышит крики, они вот-вот побьют его, потому что им ничего не остается, только так могут запугать, подавив. Ваня сжимается, вдавливая голову в плечи, прижимает локти к бокам, ссутулится. Быть избитым не за что и графоманами, собратьями по перу – оскорбительно.
– Без тебя никак…
Голос не уходит из головы, зовет и зовет. Это знакомый до боли человек. Сейчас он растерян и в смятении. Парня бьют, удары сыплются со сторон сначала неловко, трусливо и слабо, как будто исподтишка, а затем браво и уверенно – ребята входят во вкус и не могут остановиться. Но Ваня не чувствует их, его больше нет – он становится миром своего героя…

– Проклятия Звезд!.. – он поднимается тяжело и неуверенно. Ослабшие ноги трясутся, а в голове – страшный гул. Вокруг – пространство большой камеры с капсулами анабиоза. Одна из них открыта – из нее значит, он выбирается. Он… да и не больше – своего имени не помнит. После длительного сна наступает временная амнезия. Свое имя он читает на рукаве левой руки. «Крайг Заррату Элв III, капитан корабля «Райх-Отоунд» первого ранга.
Мерцает свет на потолке, нарушено энергоснабжение, об этом гласит шкала-индикатор на мониторе, встроенном в стену возле ряда капсул. Крайняя капсула от выхода в другой отсек корабля гудит, механизм стеклоподъема срабатывает резко, открывает капсулу. Оттуда буквально вываливается женщина. Она дышит тяжело, бессмысленно глядя в пол. Словно пытаясь узнать себя, быстро и с каким-то остервенением щупает свои плечи, шею и лицо. Поднимает голову, искорки надежды мелькают в глазах, когда она видит Крайга. Поднимается быстро, торопливо отсоединяя присоски с головы. Она также замечает свое имя на рукаве: «Милена Рокхарт, оператор мостика системы «Путь №1». На капсуле Милена читает инструкцию, гласящую про временную амнезию и то, как быстрее вернуть себе память. Оказывается, после нескольких часов требуется укол адреналина. Память в таком случае восстанавливается частично и потом проходит некоторое время, чтобы картина открылась целиком.
– Ничего не помню, но чувствую нутром – случилось дерьмо! – бросает Крайг. – Пожрать найдем?!
Набивая утробу в полумарке найденным в холодильниках провиантом, Крайг и Милена выходят на мостик. Из-за нарушения энергоснабжения невозможно войти в бортовой компьютер и понять, сколько времени прошло со времени анабиоза.
Ставя укол адреналина, они находятся в еще большем смятении. Вздыхая, Крайг помнит, что последним входил в состояние длительного сна. Курс был положен на единственную пригодную для жизни планету в Экосистеме Царберус, потому что…
– О Звезды нечестивые! – капитана пробивает холодным потом, трясет не то от страха, не то от холода. – Покинули затухающую планету, чтобы найти новый дом. Тогда где мои супруга и ребенок?
– Двери не открыть, – Милена находится в панике. Ее большие глаза черны и полны мерцания. – Что нам делать?
Адреналин будоражит Милену, но девушка ощущает лишь прилив сил и тревогу. Память пока не приходит.
– Паникой делу не поможешь, – резко замечает капитан. Глядя на свое отражение человека исхудавшего, измотанного и мрачного, он будто не узнает себя. – Запустим резервный источник питания, разберемся. Пойдем через вентиляцию.
– Да, – кивает девушка, быстро растирая плечи. – Температура понижается, поторопимся.
У капитана кружится голова – память восстанавливается болезненно. Облокотившись о стену, он дышит глубоко, настораживается. И вдруг прислушивается к глухим звукам за дверью. Будто за ней кто-то быстро-быстро неуклюже ходит взад и вперед на тяжелых ногах. Капитан не видит это, но интуиция подсказывает, что этот кто-то – опасен.
– Слышишь, Мил? – спрашивает Крайг, тихо касаясь гладкого плеча девушки.
– Слышу, что? – разводит руками она. Прислушивается, но безрезультатно. – Не пугай меня.
В голове у Крайга звучат голоса неразборчиво. Отчетливее других он слышит знакомый – голос человека с глупым именем Иван. Этот самый человек, который живет так далеко. Почему капитан разбирает лишь его голос? В корабле черт знает что, а его заботит этот Иван. О Нечестивые звезды! Когда это кончится? Оступаясь, капитан едва не падает. Милена хватает его под руку, смотрит напугано:
– Ты прав, там кто есть!
Крайгу нездоровится, ему кажется, что мышцы вот-вот лопнут, а температура тела явно не в норме. Теряя сознания, он видит морщинистое лицо какого-то незнакомого, но доброго человека. Старушка, которая быстро-быстро шевелит губами, волнуется. Левый глаз ее подергивается. Она плавает словно в каком-то сером тумане, откуда проступают очертания странной камеры с неизвестным интерьером.
– Ванюша, где ты так? – лепечет бабушка своим дрожащим голосом. – У тебя все в порядке? Кто они? В милицию сейчас пойдем!
– Были уже в отделении, – качает головой парень, щурясь. Без очков видит плохо, но ему не обидно. И хоть ничего не помнит после того, как рассерженные поэты решают выместить на нем злобу, но уверен, что поддал им крепко.
У парня разбита нижняя губа, рассечена правая бровь, болит левый бок, но кулаки – сбиты, костяшки на них – багровые, стершиеся и погрубевшие. Он знает, что дрался и не как трус, а как воин – бесстрашно и напористо.
Звонок пищит – подают несколько прерывистых. Приходят друзья. Игорь, Витя, Настя. Они озадачены и взволнованы.
– Кто, помнишь? – спрашивает Игорь жестко, залетая в зал. – Порвем их, если наши приятели: поэты и писатели – узнают о покушении на главного редактора журнала, то они их раздавят просто!
– Знаю, кто!.. – отвечает Ваня неохотно. – Не нужно связываться.
– Ванюша! – Настя бросается на любимого, обнимает крепко, Ваня ежится (болит бок), терпит, стиснув зубы. Девушка крепко целует парня, вдавливая в себя, в свою грудь, рассматривает ссадины на щеках, на лбу, ласково приговаривает:
– Главное: ты цел!
– Соберем ребят и надаем им, Ванька! – говорит Витя сердито. Он страшно недоволен, что на его друга нападают. – Почему нас-то не позвал? В качестве сопровождения? Сейчас идет борьба за читателя, не знаешь что ли? Светила говорят об этом на всех литературных объединениях. В какое бы я не зашел, слышу от знакомых, мол, надо создать что-то новое, чтобы продвинуться в аудиторию…
– Не будем никого искать, я сказал! – бросает Ваня рассержено.
Воцаряется тишина, удивленные и восторженные взгляды приковываются к поэту. Игорь не знает, что ответить, смотрит, чуть приоткрыв рот, челюсть Виктора отвисает, он сглатывает, украдкой улыбаясь. Настя отскакивает от Вани, словно ее укололи сзади. Бабушка быстро лепечет про блины, про то, что нельзя ссориться.
– Хватит леватней страдать! – заключает Ваня, поднимая подбородок. Виден синяк, украшающий воина. – Впереди издание! Игорь, распределил обязанности? Тогда сейчас я, слушайте!
Этот подравшийся парень явно не тихий и робкий Иван. Перед ними – человек уверенный в себе, крепкий, как железо, напористый, как ручей, выбившийся из каменного мешка горы. Кажется, в Иване проснулся другой, некто бравый, сильный, как титан, и мудрый, как старик. И ростом парень делается будто выше, и в плечах шире, и смотрит свысока. Пристальный взгляд меняется, темнеет. Поэт будто надевает контактные линзы. Поднимает левую руку, сжатую в кулаке, ребята изумленно рассматривают избитые костяшки, радуются, что в поэте очнулся тот самый… Их редактор-герой, неуемный издатель, которого режь, коли, бей, раздави, сожги, он восстанет из пепла, как феникс, и продолжит дело. Ребятам чудится, что инопланетянин вселяется в тело слабого и нерешительного друга. И голос Ивана грубеет.
– Бравый перец-литерататор! – громко называет Игорь, поражаясь переменой в друге. – Работаем, дружище, работаем!
– Он когда лекарство принимал? – вдруг испугано шепчет бабушке Настя. – Такое ведь перед…
– Молоть чепуху не надо! – обрывает бравый редактор, резко садится за компьютер, быстрым щелчком включает. – Попинали… а толку? Сейчас скомпаную, что прислали, заценю! Подборки назову. Ага, только без компота не пойдет… хотя за пять минуту все равно не сварите. И чай сойдет для начала!
В зале слышатся только шепотки – переговариваются Игорь, Витя и Настя. Они уверены, что выдадут такой журнал, что светила обзавидуются.
– Ага, вот прислали и те, кто отметелил меня! – хохочет Ваня, уставляясь в монитор. – Слабые стихи и проза неважнецкая. Такой материал поставим в рубрику «Молодой графоман»! Вот среди них и неплохая вещь, кстати. Да, стихи Соснов и Глушин – пишут гораздо лучше, чем прозу. Данных не хватает, и фото почти ни у кого нет. Ладно, разберемся, – не отрываясь от экрана, не выходя из электронной почты, Ваня разговаривает сам с собой. Затем он внезапно поворачивается к ребятам. – Игорь – ты блатной, ходи, рекламируй новое издание, Витя – ты напористый человек, собирай средства, Настя – останься пока со мной, через несколько минут мне захочется пообниматься. Достань-ка вон те книги с верхней полки, сегодня примусь за диссертацию, надоело безделье.
Дальше парень помнит мало, лишь неразборчивые образы наводняют сознание. Чувствует, что был тем, кем всегда хотелось, был тем, кем долго не мог быть. Поэт не помнит, что говорил, делал, но уверен, что друзья восприняли, как есть. Лекарство подавляет в нем того другого – безрассудно-сильного. С ним ему нехорошо да без него – тоскливо.
Ваня лежит на койке. Расслаблен и равнодушен. В блаженной полудреме. Поэт находится в палате психиатрической лечебницы, но пока не осознает это. Он видит себя такого дико уверенного в своих возможностях, как человека ответственного – главного редактора литературно-художественного издания и как того, кто запросто и несмотря на трудности постоит и за друзей, ответит и за них перед судом светил. И каких светил? Кто считает их таковыми? Явно не поэт. Явно не Таран! Ему снится: он прошел большой путь, положил много врагов… мечом критики конечно, мечом здравомыслия. И теперь внимательно слушают его, теперь он говорит, кто станет поэтом, а кому лучше не браться за дело.
– Крайг, Таран, мы не сможем… – слышит он где-то далеко, где-то в звездном пространстве. Голос доносится ему эхом издалека, оттуда, куда невозможно добраться с планеты Земля.
Ивану необходимо знать, что «сможем», «сумеем», иначе никак – погибнут они и мы, и другие. Жаль. Страшно жаль, что при всем желании не слышит он ответа капитана корабля, капитана того самого «О-Беннена», где везут Артефакт.
– Сможем… сможем! – отвечает Ваня словно за капитана. Он чувствует теплую мокрую соль на губах, хотя влажнеют лишь его глаза – поэт это знает. Ваня видит, как знакомый до боли человек в разодранной униформе, истекающий кровью, прорывается сквозь полчища мутантов с копьями и неизвестным оружием. Мутантов именно воинов с какой-то планеты, которая совсем недавно открылась. Капитан на взводе, вот-вот сердечный друг не выдержит и обратится в монстра. Да обратится, не погибнет. Второе было бы лучше, поскольку если обратится, то не сможет помочь близким… Это беда, это катастрофа сильней даже потери родной планеты. Так думает капитан и так думает Иван, потому что они – друзья. И настоящие друзья, про таких говорят:
– Одним железом кованы!
Просыпаясь, парень безразлично глядит в потолок, не помня, что снилось. Слышит тихие голоса пациентов, которые тоже просыпаются и говорят непонятно о чем, обо всякой несуразице. Вдруг ему делается очень горько, плохо на душе, он плачет неслышно и отрешено, отворачивается к стене. Но после слез наступает облегчение, поэт успокаивается. Садится на кровати и вяло рассматривает соратников.
– Долго не спят, долго не спят, – быстро и раздраженно повторяет мужчина лет сорока, худой и небритый. Парень щурится – без очков внимательно разглядеть людей трудно.
Ваня улыбается широкой, беззаботной улыбкой. Он почти дома, как его любимый поэт Адий… Умывшись, он просит у старшего врача лист и карандаш с резинкой.
– Вас хотел видеть психолог, – назидательно говорит старшая – Татьяна Сергеевна, высокая и приятная женщина в белом халате. – У нас никто не уклоняется от приема лекарств.
Иван кивает, идет к психологу.
– Лекарства помогают вам, разве не понимаете? – качает головой психолог, пожилая женщина в квадратных очках. – С какого времени вы не принимали препарат?
– Недели две, может, больше, – пожимает плечами Ваня. – У меня стихи получаются хорошие, если не глотаю всякую дребедень.
Она понимающе кивает, ей жаль поэта.
– Ваше состояние может ухудшиться, если будете игнорировать предписание. Аркадий Кутилов принимал тоже препараты, но у него был другой диагноз.
– Вы знали Кутилова? – вдруг оживляется Ваня.
– Не лично, но с его творчеством знакома. Думаете, никто не читает стихи и не знает наших поэтов. Аркадий Кутилов – достояние нашего дома. И как художник проявил себя! Станьте и вы нашим поэтом! – иронизирует врач. – Бумаги, листов и карандашей у нас полно. Но с одним условием! Принимайте лекарство. Договорились?
– Да, конечно! – поэт буквально в не себя от восторга, дрожит от возбуждения. Руки его поднимаются словно произвольно. Не в силах сдержать себя, он чертит пальцами в воздухе. Быстро-быстро, нетерпеливо, замирая. На душе – невероятно хорошо, свободно и светло. Неужели так просто быть собой и рисовать, писать что хочешь, не думая о суде, на который предстанешь. Наверняка Аркадий Кутилов не думал о том, кто его будет судить. А если думал, то не придавал большого значения. Он творил, потому что не мог не творить.
– Помогает? – понимающе спрашивает врач. – Значит небесполезно.
В комнату для гостей приходят посетители. Бабушка и друзья. Бабушка как всегда причитает, сетует на судьбу, целует внука в щеки. Ваня кривится, не любит, когда целует бабушка. Она едва не плачет.
– Вано, ты ошарашил нас! – бросает Игорь изумленно. – Сначала был таким крутым, потом понес невесть что, напугал меня, Настю, даже Витек струхнул.
– Ага, е-мое, – соглашается Витя, глядя на друга ошалело.
– Ванечка, – ласково говорит бабушка, обнимая его.
– Иди сюда! – Настя крепко прижимает его к себе. Обхватывают худого поэта сильные, горячие, красноватые ручища девушки, мнут, словно жевательную резинку. Всю свою нежность души и потребность сердечной любви она переносит в объятия. Ему приятно, несмотря на то, что и тяжело дышать. У парня чуть не вылезают глаза, он краснеет, но по-другому нельзя, такая традиция. Единственное, что, пожалуй, дает сейчас понять, что он – это он – объятия подруги Анастасии.
– Я скучаю, – приговаривает она тоскливо на ухо другу. – Решила вот сесть на диету и скинуть пару пудов, может больше. Для тебя, милый!
– Надо спросить, можно ли ноутбуком здесь пользоваться шизикам? – хохочет Игорь. – Никто не расколотит его? Тут ноут по-дешевке отдают, подключим интернет беспроводной, Вано, не боись. Будешь компановать текста и на месте!
– Очки новые будут в серебристой оправе! – уверяет бабушка, она смотрит на внука влажнеющим взглядом. Начинает плакать, морщится, словно от кислого во рту, забирается в карман за платочком.
– Не реви хотя бы тут, ба, – хмурится Ваня. – Книги принесли? Диссертация горит!
– Принесем, Вано, – обещает Игорь уверенно. – Я на днях буду неподалеку, забегу.
– Правда? – спрашивает поэт радостно. От мысли, что друзья рядом становится тепло на душе. Он готов их расцеловать, затискать до смерти, как подруга Настюша. Парень улыбается, не отводя от друзей веселого взгляда.
– Сейчас ты или не ты? – недоверчиво спрашивает Игорь, осторожно касается правого плеча друга. – Рад, что наконец-то в родной дурке?
– Не называй это дуркой, – отмахиваясь, отвечает Ваня недовольно. – Просто дом!
– Решаем, как назвать журнал? – озадаченно произносит Витя. – «Вольный Лист» или «Здравый разум». По-моему и то и другое – так себе. Подумаешь?
Иван кивает озадачено. Действительно, названия не подходящие. Прощаясь, он глядит вслед уныло.
Садясь за стол, поэт по-привычке берет лист и карандаш, долго наблюдает за соседями по палате. Его осеняет:
– Почему бы не назвать журнал «Артефакт»?
– Да, – удовлетворенно отвечает сам себе.
Пожилой мужчина, нависая над ним, строго и мерзко приговаривает:
– Дурь, дурь, разговаривают сами с собой… дурь!
Ваня улыбается ему, кивая. Затем с надеждой смотрит за окно. Нет, до ночи далеко. Вот бы друг приснился и поддержал, подсказал, стоит ли называть «Артефакт»?
А тем временем вырастает новый космический стих – рождаются под грифелем пламенные строки. Иван щурится, напряженно вглядываясь в листок. Писать трудно, болят глаза, но по-другому поэт не может. Ведь он поэт, будущий редактор…