Николай Грицанчук
В РАССВЕТНОЙ ТИШИНЕ
В РАССВЕТНОЙ ТИШИНЕ
* * *
Из крана вырывается вода —
Нет ни конца, ни края.
От жажды растекается орда,
Как человек от ада и до рая.
Еще отсутствует сосуд,
И не стучит по стенкам атом,
И как-то странно брезжит суд,
Так, словно смотрит аллигатор.
Черна испарина воды —
И беспробудное без края.
Мечтать приходиться всегда,
Благую весть алкая.
Нет ни конца, ни края.
От жажды растекается орда,
Как человек от ада и до рая.
Еще отсутствует сосуд,
И не стучит по стенкам атом,
И как-то странно брезжит суд,
Так, словно смотрит аллигатор.
Черна испарина воды —
И беспробудное без края.
Мечтать приходиться всегда,
Благую весть алкая.
* * *
До ломоты перенасыщен август,
Перед паденьем тела тишина.
Кровоподтеком неба заводь,
Плодами ревности полна.
Видением в просветах светлый локон.
Могилы — одеяла лоскуты.
На вышитые крестиками флоксы
Похожи разноцветные кресты.
Вне понимания причина:
Взлететь с земли не может стриж.
И в поисках ушедшей половины
На кладбище изнемогает жизнь.
Перед паденьем тела тишина.
Кровоподтеком неба заводь,
Плодами ревности полна.
Видением в просветах светлый локон.
Могилы — одеяла лоскуты.
На вышитые крестиками флоксы
Похожи разноцветные кресты.
Вне понимания причина:
Взлететь с земли не может стриж.
И в поисках ушедшей половины
На кладбище изнемогает жизнь.
* * *
Еще недавно высились сугробы,
А улицы напоминали мозг.
Но где-то соли дворник добыл, —
Текли снега ручьями слез.
И обнажилась мыслей сущность,
Как на страницах дневника.
И намотались на верхушки
Съедобной ватой облака.
Смотри — обыденное чудо:
Дома, как тучные стада.
Как хлеб, изломанные судьбы,
И след, и лед хранит вода.
Волна из мрамора — сугробы,
А блеск, как тысячи стрекоз.
Желтеет солнце долей лобной.
Казнь бестелесная гипноз.
А улицы напоминали мозг.
Но где-то соли дворник добыл, —
Текли снега ручьями слез.
И обнажилась мыслей сущность,
Как на страницах дневника.
И намотались на верхушки
Съедобной ватой облака.
Смотри — обыденное чудо:
Дома, как тучные стада.
Как хлеб, изломанные судьбы,
И след, и лед хранит вода.
Волна из мрамора — сугробы,
А блеск, как тысячи стрекоз.
Желтеет солнце долей лобной.
Казнь бестелесная гипноз.
* * *
Пройдусь по арфе Крымского моста,
И заблестят в подсветке струны.
Лиловой тени нагота
За лепестком лакуны.
Весной душа вмещает беглеца.
Лететь нет сил, но возвращаться поздно.
Любой из нас без края и конца,
И вечер раздувает ноздри.
Пройдусь по арфе Крымского моста.
Светает. Памятником струны.
Как глыба, нависает высота.
И падает, и разбивает луны.
И заблестят в подсветке струны.
Лиловой тени нагота
За лепестком лакуны.
Весной душа вмещает беглеца.
Лететь нет сил, но возвращаться поздно.
Любой из нас без края и конца,
И вечер раздувает ноздри.
Пройдусь по арфе Крымского моста.
Светает. Памятником струны.
Как глыба, нависает высота.
И падает, и разбивает луны.
* * *
зрение садится за горизонт
блики
черепки роговицы
ультразвук воротником лисицы
вороненый ноздреватый слой
за водоразделом мысли
лампа
небо языком ощупывает слепой
лягушка в бабочку из запятой
блики
черепки роговицы
ультразвук воротником лисицы
вороненый ноздреватый слой
за водоразделом мысли
лампа
небо языком ощупывает слепой
лягушка в бабочку из запятой
* * *
Отказом от собственной тени
Бенжамен Пере
Бенжамен Пере
бой с собственной тенью
на опережение
в мгновение ока
каменеешь
и долгими ночами обдумываешь убийство
тени
уходишь от слежки луны
организуешь солнцу алиби
пока спит
пока тень не причина света
ночь не причина дня
на опережение
в мгновение ока
каменеешь
и долгими ночами обдумываешь убийство
тени
уходишь от слежки луны
организуешь солнцу алиби
пока спит
пока тень не причина света
ночь не причина дня
* * *
Женщина с наждачным телом
Андре Бретон
Андре Бретон
берег
эпиляция волн
отшлифованная поверхность моря
объятия кокосовым крабом
пудреница бурь в сумочке из змеиной кожи
исподволь
теней коловращение
среди песчаных куличей
отпечатки рукастых пальм
кровоточащие губы
ожеги
постельным клопом
уткнувшись в облака
эпиляция волн
отшлифованная поверхность моря
объятия кокосовым крабом
пудреница бурь в сумочке из змеиной кожи
исподволь
теней коловращение
среди песчаных куличей
отпечатки рукастых пальм
кровоточащие губы
ожеги
постельным клопом
уткнувшись в облака
* * *
зима раскуривает нас
как сигаретку высший класс
Тристан Тцара
как сигаретку высший класс
Тристан Тцара
помада слякоти отпета
свидание на час обеда
румянит золотые кольца
изысканный кумач червонца
мадонна бритвою раздета
и замордована валетом
рок плесневелой коркой
земля рассыпчатой икоркой
туман разящий валерьянкой
мороз изысканной жестянкой
свидание на час обеда
румянит золотые кольца
изысканный кумач червонца
мадонна бритвою раздета
и замордована валетом
рок плесневелой коркой
земля рассыпчатой икоркой
туман разящий валерьянкой
мороз изысканной жестянкой
* * *
Когда поплавок Юпитера наискосок уходит в темные глубины космоса, — сердце замирает. В следующее мгновение Вселенная взрывается движением. И описав дугу, в густую и влажную траву, неистово трепеща, ныряет серебристая рыбка месяца. Впереди вечность. Сумерки углубляются. Тени опрокидываются, тяжелеют и растекаются, шарахаясь от отсветов костра. Под бульканье и всплески ухи кто-нибудь из небожителей обязательно поминает Христа, часто изображаемого на Земле в виде рыбы. И людей, для которых до сих пор важнее всего свет, пусть и в виде месячного блика на поверхности ухи.
* * *
Кромешная ночь. И не понять, где небо, где земля, где космос, где бесконечная душа. Сиротство и покинутость. Кажется, мой мир — осколок, чудом сохранившийся в пустоте и бездне. Но хочется ориентира. Я пытаюсь за что-то заце-питься, удержаться — и не могу. И в безвоздушном головокружительном мраке кричу в никуда "Боже, помоги!". Но ничего не происходит. Только откуда-то наплывает запах свежего хлеба, и тускло, но уже различимо, отсвечивает солонка звезд.
* * *
Парит. Обволакивающий зной нагромоздил облака — тяжеловесные с дымящимися фиолетовыми краями. И природа, еще не накрытая тенью от наплывающих облаков, притихла, напряглась перед грозой и в волнении крестится тремя чайками. Все окружающее проступает резче, в подробностях. Привычный мир видится по-другому — так, как, вероятно, будет выглядеть в последний раз. Еще громадней и неотвра-тимей то, что невозможно представить, — собственную смерть. Но отгрохотало булыжниками в стороне, — и вновь золотится медовая пчела в пыльце подсолнуха, пламенеет мак на обочине дороги, и пыль обжигающе горяча для босых ног.