Первая рюмка, как женщина первая, как же забудешь её… Вино называлось «Клюквенное крепкое» и стоило оно 11 рублей 20 копеек. Чтобы пояснить сегодняшнему читателю масштаб цен, скажу, что бутылка самой дешёвой водки, называемой в народе «сучок», стоила ровно на десятку больше. Но эта десятка была не по нашему мальчишескому общему бюджету, да и водки мы как-то побаивались. В ларёк на пути к станции послали меня, я в свои 12 лет был намного выше своих дружков – Алика Морова и Серёжки Степаненко. Боялись, что продавщица не продаст заветную бутылку. Разгладив скомканные в детских кулачках и по карманам деньги и даже положив их в старенький бабушкин кошелёк, я на своём велосипеде подкатил к ларьку и, протянув небрежно пятёрку, трёшник и четыре рублёвки, попросил бутылку «Клюквенного». Не так страшен чёрт, как его малюют, и мои домашние заготовки о папе, который послал за вином и выпорет, если не принесу, не пригодились – продавщице было всё настолько до фонаря, что она и не повела выщипанной бровью, сунув мне бутылку и даже 80 копеек сдачи. Я гордо привёз её пацанам, сказав при этом «дала, куда она денется», добавив ряд непарламентских слов. Как ни старалась бабушка оградить меня от влияния улицы, всё было напрасно, я рано и хорошо освоил российский ненормативный диалект. Опять-таки напоминаю сегодняшнему читателю – мы были поколением военных сирот, блатной романтики было выше крыши, у многих были финки, сработанные из напильников, да послушайте Высоцкого – у него всё сказано. Это рассказ о выпивке. Помните: светская женщина должна курить, играть в бридж и иметь любовника, нечто подобное бытовало и в московских дворах, и подчас было неважно, чей ты сын – профессора или токаря! С ненормативкой у меня все было в порядке, первые беломорины уже были похищены из отцовского портсигара, воровать (например, по карманам лазить) не хотелось – всё-таки кое-что бабушка сумела мне привить. До первой женщины было ещё ох как далеко, хотя об этом мечталось, но в самой примитивной форме. А вот выпивка – дело настоящих мужчин – здесь у меня была недоработка. Те маленькие рюмочки, в которые мне на семейных праздниках наливалось вино, в счёт понятно не шли. Как и украдкой попробованная водочка из стопок на столе, когда родители провожали гостей в прихожей нашей коммуналки. Нет, требовалось обстоятельное мужское застолье с непременным опьянением. Это было так заманчиво и романтично, что я взялся организовать его. И организовал, именно застолье, а не примитивную пьянку. Тратиться на закуску сочли излишним, да и финансов на нее уже не было. Посему родителям было объявлено, что мы уходим в лесной поход в дальний лес в сторону Железнодорожной, бывшей Обираловки, где окончила свой земной путь одна из самых трагических героинь русской литературы Анна Каренина.
Господи, какие же тоскливые названия умела давать городам и весям советская власть. Приснопамятные Проектируемые проезды №… и 2-я улица 8-го марта навевают смертную тоску и по сей день. Обираловка – не самое романтичное слово, но от названия Железнодорожная просто сводит скулы. Впрочем, тогда, летом 51-го нас это не волновало. Мы знали, что в Железнодорожном есть посёлок ГУАС, куда лучше не соваться – могут попис’ать (порезать бритвой по лицу). Но мы шли не в ГУАС, а в дальний сосняк, где по будням никого не было и нам никто не мог помешать.
Бабушка восприняла мою информацию о походе ожидаемым образом – разрезала батон вдоль и положила в этот гигантский сэндвич какую то вкусную стряпню, кажется, жареные мозги и присовокупила к сэндвичу бутылку вишнёвого компота. Она всегда исходила из гипотезы, что другие бабушки своим внукам не дадут ничего, а я не должен голодать, или, что ещё хуже, есть один, когда другие только слюни пускают.
Эти бабушкины принципы навек запали в меня, о чём я никогда не жалел и не жалею.
Но вернёмся в лес, куда мы добрались без приключений. Родители двух моих спутников тоже не подкачали – у нас должен был быть богатый стол. Мои спутники – были очень разные: Серёжка Степаненко – старше меня на два года, сын профессора, увлекался историей, жил на даче в большой профессорской семье, у него была старшая сестра и младший брат – Юрка. С ними жили там же две кузины – красивая брюнеточка Инночка – Серёжкина ровесница и бледная Светка – моя ровесница. Была у них и домработница из раскулаченных, как потом оказалось. Второй мой спутник – толстый и румяный Алик Моров, сын главного инженера небольшого московского завода, имел кличку Тытындара – такой звук или клич он издавал, когда пыхтя нёсся куда-нибудь вприпрыжку. Собственно говоря, просился с нами и Юрка, но был отвергнут по причине малолетства, и остался, глотая слёзы, правда, обещал быть нем, как рыба, и слово сдержал.
Молодости, а юности в особенности, не свойственна сентиментальность и восхищение природой. Полянку мы выбрали отличную, но для нас важна была не красота, а скрытность места. А место, как я теперь понимаю, было прекрасное. Маленькое озерцо, которое циник назвал бы большой ямой, здоровенный ясень с развесистой кроной и заросли орешника, – всё располагало к разнузданной лени и неторопливому времяпровождению. Но мы как-то суетливо достали из противогазных сумок нехитрый припас и королеву стола – бутылку. Откупорили и разлили. До чего же смешны и надуты были мои друзья и я, это я теперь так  понимаю, а тогда мы были исполнены важности и собственной мужественности.
Ну, понеслись, – сказал Серёга, явно копируя кого-то из взрослых. И мы выпили по стопочке, которые Алик захватил из дома.
 Сильна проклятая, – прокомментировал я выпитое, так имел обыкновение говорить папин приятель дядя Слава Пузанов у нас в гостях. Закурили папиросы, прихваченные мной из папиных запасов. Алкоголь плюс никотин ударили в голову. Закусывали вяло, предпочитая светскую беседу, и очень скоро Алик произнёс вечную шутку про перерывчик между первой и второй. И мы конечно повторили. А потом и по третьей. Беседа становилась всё возбуждённей. Темы были вечные – женщины, сведения о которых были отрывочны и неприличны, сказки о выпитом ранее (во дворе с друзьями или тайком из родительских запасов) и школьные драки, и неполадки с учителями. А ведь мы были не настолько животно тупыми, как могло показаться стороннему наблюдателю. Серёга очень интересовался историей, много читал и даже делал какие то альбомы по средневековью совсем помимо школы. Я бредил флотом и морскими путешествиями, знал устройство кораблей, морские узлы и сигналы и, конечно же, зачитывался маринистикой. Даже увалень Алик и то занимался в авиамодельном кружке и ходил на бокс, хотя получал там плюх преизрядно.
Кстати с Аликом дело было плохо. Он почти перестал участвовать в разговоре и тупо глядел перед собой, потом вдруг встал покачнулся, глянул на нас остекленевшим взором – и его стошнило. Дело принимало нешуточный оборот – до дома было недалеко, но вести Алика в таком виде грозило всем нам полным провалом. Решение пришло быстро – юность, как я уже говорил, несентиментальна и безжалостна. Алик был раздет догола, и окунут в упомянутое озерцо. Водичка была не из теплых, и несчастный быстро пришёл в себя и задрожал – его бил озноб. Пришлось одеть его развести костерок и обогреть. Через часок бедолага пришёл в себя, и был способен идти домой. По дороге пожевали сурепку, бытовало мнение, что она отбивает запахи табака и спирта. Пришли не поздно и не рано – как раз, чтоб лечь спать, сославшись на трудности перехода и очень скоро три пацана заснули гордые своей первой пьянкой…
На прошлой неделе довелось мне поехать в Петушки, на юбилей незабвенного Венечки Ерофеева, крупнейшего специалиста по теме моего рассказа. Путь на электричке на его родину предстоял неблизкий и пролегал мимо того самого места, где более чем полвека назад происходили описанные события. Туда я ехал один, вернее, просто не знал рассредоточившихся по вагонам людей, с которыми и познакомился на перроне, когда приехали и собрались в условленном месте. Потом были речи и доклады в доме культуры, открытие выставки, фуршет. На фуршете высокий бородатый мужчина, явно мой ровесник, подошёл и спросил: – Вы – Игорь Южинский?
 Без сомнения, он самый, – ответил я.
 А я Юра Степаненко, младший брат Сергея! – Знаете, а я только сегодня вспоминал нашу дачу... как вы клюквенное пить ходили и меня не взяли?
Мистическое совпадение!.. Юра рассказал, что брат Серёжка не историк, а специалист по племенному животноводству. Сам он – доктор химических наук, и не стал ни футболистом, ни футбольным комментатором, хотя много занимался различными видами спорта. Пишет прозу, печатается. Ну, что ж, ведь и я не моряк, хотя и нырял под воду, пока три реанимации не перекрыли мне путь на глубину. Впрочем, и мне есть с чем предстать перед всевышним в своё время – поспешность здесь неуместна. И не только, а может и не столько литературными делами…
Обратно тоже добирались электричкой. Перерыв в полтора часа провели в местном пристанционном шалмане, где покорили буфетчицу, взяв три бутылки недешёвого коньяка. И тут уж было всё: и пьяное рыдание на дружеском плече, и комплименты под икоту: «Ты старик, гений!». И Юрка, которого в детстве мы не взяли на пьянку, назюзюкался изрядно и где-то в районе Обираловки-Железнодорожной стал приставать к очаровательной чешке-искусствоведу с самыми недвусмысленными предложениями. Она кокетливо хихикала и отвечала: «Это хорошо, но не можно!». С этим и доехали. Сам я не пил ничего и не из принципа или пижонства – мне предстояла непростая операция. Поэтому в электричке мне было не очень-то уютно, и, наскоро расцеловавшись на вокзале с Юркой, чешкой и ещё с полудюжиной инженеров человеческих душ, я нырнул в метро.