Рецензии
Борис Марковский. «Мне имени не вспомнить твоего». —
СПб.: «Алетейя», 2011
СПб.: «Алетейя», 2011
В Санкт-Петербургском издательстве «Алетейя» вышла новая книга поэта и переводчика, главного редактора и издателя международного литературного журнала «Крещатик» Бориса Марковского «Мне имени не вспомнить твоего».
Книга включает в себя не только стихи из разных сборников, но и поэму «Боричев ток», пьесу «Синдром Жолуба», заметки из записных книжек, а также избранные переводы из книг, изданных в издательстве «Алетейя» в 2002 г. и в 2006 г.: «Пока дышу — надеюсь» и «В трех шагах от снегопада».
В предисловии к книге Андрей Коровин сравнивает поэзию Марковского со способом дышать. Если учитывать, что родившийся и проживший свои юные годы в Киеве, ставший свидетелем крушения одной из крупнейших империй 20-го века, переехавший в 1994-м году в Германию, Марковский эмигрировал «не от врагов..., а от души к тоске», то способ поэтического дыхания продиктован всем предыдущим опытом его жизни и опытом в эмиграции. Опыт в эмиграции — второй опыт человека, живущего вне Родины, а, значит, языка, в изоляции от бывших друзей, знакомых, родных. Такой человек практикует способ дыхания от расслабленного в Западном комфорте до прерывистого в усилиях интеграции. Это то, что касается обычного человека, который проглатывает все свои новоявленные комплексы в чуждой обстановке вживания в незнакомую жизнь. Он обязан с ними существовать почти что молча, так как часто не хватает языка, чтоб выразить все, что накипело. Но Марковский поэт и издатель, что, конечно, компенсирует его эмигрантскую изолированность и, в какой-то мере, терапирует спотыкающееся о внутренние неустроенность и неуспокоенность дыхание. Кровопускание, облегчающее существование, происходит стихами:
Книга включает в себя не только стихи из разных сборников, но и поэму «Боричев ток», пьесу «Синдром Жолуба», заметки из записных книжек, а также избранные переводы из книг, изданных в издательстве «Алетейя» в 2002 г. и в 2006 г.: «Пока дышу — надеюсь» и «В трех шагах от снегопада».
В предисловии к книге Андрей Коровин сравнивает поэзию Марковского со способом дышать. Если учитывать, что родившийся и проживший свои юные годы в Киеве, ставший свидетелем крушения одной из крупнейших империй 20-го века, переехавший в 1994-м году в Германию, Марковский эмигрировал «не от врагов..., а от души к тоске», то способ поэтического дыхания продиктован всем предыдущим опытом его жизни и опытом в эмиграции. Опыт в эмиграции — второй опыт человека, живущего вне Родины, а, значит, языка, в изоляции от бывших друзей, знакомых, родных. Такой человек практикует способ дыхания от расслабленного в Западном комфорте до прерывистого в усилиях интеграции. Это то, что касается обычного человека, который проглатывает все свои новоявленные комплексы в чуждой обстановке вживания в незнакомую жизнь. Он обязан с ними существовать почти что молча, так как часто не хватает языка, чтоб выразить все, что накипело. Но Марковский поэт и издатель, что, конечно, компенсирует его эмигрантскую изолированность и, в какой-то мере, терапирует спотыкающееся о внутренние неустроенность и неуспокоенность дыхание. Кровопускание, облегчающее существование, происходит стихами:
Я напишу еще одну строку,
переверну еще одну страницу,
пересеку еще одну страну,
перечеркну еще одну границу,
и женщину последнюю, одну
из тех, кого любил — навек покину,
вернусь домой, и прокляну чужбину,
и наконец услышу тишину.
переверну еще одну страницу,
пересеку еще одну страну,
перечеркну еще одну границу,
и женщину последнюю, одну
из тех, кого любил — навек покину,
вернусь домой, и прокляну чужбину,
и наконец услышу тишину.
Это стихи эмигранта, но наблюдается некая особенность: то, что присуще настоящему поэту. Его опыт как человека и стихотворца уже выходит за рамки просто земной жизни, в пределах чьих бы границ она ни существовала. Опыт двух жизней сливается в слове, трансформируясь в истины бесконечности, устремляясь к более высокому опыту души, более весомым границам, после пересечения которых начинается настоящая жизнь в своем истинном доме — доме души.
Марковский, на мой взгляд, один из самых значительных поэтов постсоветской эмиграции. Эта пронзительная тоска — не просто тоска эмигранта, а человека, остро чувствующего разрыв с настоящим своим домом — видимо, горним. В этом отношении его стихи близки к стихам такого же скитальца Георгия Иванова. Недаром к сборнику «Постскриптум» эпиграфом взята цитата: «Смерть, как парус, шумит за кормой».
Поэтический строй души Марковского близок строю Анненского, Мандельштама, Тарковского. Неслучайно их имена возникают в книге, как и имена Блока, Пастернака, Цветаевой, Малларме, Гомера. Это тот культурный багаж, на котором строится поэзия и проза Марковского, но не заслоняет его собственого творческого лица — лица классического. В его стихах мало примет времени, но слишком много примет души. Поэтому, мне кажется, даже через годы его поэзия не потеряет своей актуальности. Чувства, которые человек испытывает, остаются константой в веках и мало меняются даже в оттенках восприятия мира, времен года, городов, в проявлениях печали, тоски, неприкаянности, в размышлениях о прожитом и вечном, о дружбе и любви.
Когда мы читаем знаменитое стихотворение Аннеского «Среди миров, в мерцании светил..», мы ощущаем его актуальность, идентичность с собственной душой. То же самое будет происходить с человеком, который прочтет через десятилетия строки:
Марковский, на мой взгляд, один из самых значительных поэтов постсоветской эмиграции. Эта пронзительная тоска — не просто тоска эмигранта, а человека, остро чувствующего разрыв с настоящим своим домом — видимо, горним. В этом отношении его стихи близки к стихам такого же скитальца Георгия Иванова. Недаром к сборнику «Постскриптум» эпиграфом взята цитата: «Смерть, как парус, шумит за кормой».
Поэтический строй души Марковского близок строю Анненского, Мандельштама, Тарковского. Неслучайно их имена возникают в книге, как и имена Блока, Пастернака, Цветаевой, Малларме, Гомера. Это тот культурный багаж, на котором строится поэзия и проза Марковского, но не заслоняет его собственого творческого лица — лица классического. В его стихах мало примет времени, но слишком много примет души. Поэтому, мне кажется, даже через годы его поэзия не потеряет своей актуальности. Чувства, которые человек испытывает, остаются константой в веках и мало меняются даже в оттенках восприятия мира, времен года, городов, в проявлениях печали, тоски, неприкаянности, в размышлениях о прожитом и вечном, о дружбе и любви.
Когда мы читаем знаменитое стихотворение Аннеского «Среди миров, в мерцании светил..», мы ощущаем его актуальность, идентичность с собственной душой. То же самое будет происходить с человеком, который прочтет через десятилетия строки:
Подожди, слова придут потом.
Нежность — удивительное слово.
Слишком поздно пересохшим ртом
«Я люблю тебя», — шепчу я снова.
Слишком поздно встретилась ты мне.
Вот стою и вижу, как в тумане:
то ли свет горит в твоем окне,
то ли это — свет воспоминаний.
Нежность — удивительное слово.
Слишком поздно пересохшим ртом
«Я люблю тебя», — шепчу я снова.
Слишком поздно встретилась ты мне.
Вот стою и вижу, как в тумане:
то ли свет горит в твоем окне,
то ли это — свет воспоминаний.
Борис Левит-Броун пишет о том, что Марковский «чудовищно живой». Видимо, потому, что (цитируя того же автора) «его стихи не рассказ о боли, а сама боль».
Проза Марковского, безусловно, содержит больше современных реалий, но из нее проглядывает все тот же поэт, который сожалеет, например, о том, что если декламирующий стихи ошибается хотя бы в слове, то нарушается строй гармонии, или вспоминает об Арсении Тарковском, похвалившем его стихи. И уже следующая отметка в записной книжке (с усмешкой): «Честолюбие — двигатель внутреннего сгорания».
Скорее, не эмигрант в чужую страну, а эмигрант в самого себя, Марковский часто говорит о смерти, через которую, в конечном итоге, у него происходит прозрение в бессмертие:
Проза Марковского, безусловно, содержит больше современных реалий, но из нее проглядывает все тот же поэт, который сожалеет, например, о том, что если декламирующий стихи ошибается хотя бы в слове, то нарушается строй гармонии, или вспоминает об Арсении Тарковском, похвалившем его стихи. И уже следующая отметка в записной книжке (с усмешкой): «Честолюбие — двигатель внутреннего сгорания».
Скорее, не эмигрант в чужую страну, а эмигрант в самого себя, Марковский часто говорит о смерти, через которую, в конечном итоге, у него происходит прозрение в бессмертие:
Как я живу — не спрашивай о том.
Стою себе, как обгоревший дом,
уже почти разрушенный ветрами...
Стою себе обуглившимся ртом,
угаданный бессмертными словами.
Стою себе, как обгоревший дом,
уже почти разрушенный ветрами...
Стою себе обуглившимся ртом,
угаданный бессмертными словами.
Наталия ЛИХТЕНФЕЛЬД