1.

Как предсказуем мой сюжет!
Как повторяема задача, –
Ее не разыграть иначе,
Условья заданы уже.
Кружатся вечные миры,
Но вновь по правилам игры
Джульетта птичку прогоняет.
О чуде молит небеса,
Но что-то медлят чудеса,
Чудес, как видно, не бывает.

Висит рисунок на стене,
И на гостиничной кровати
Прижавшися к твоей спине,
Я, недоучка-математик,
Все вычитаю и делю,
А результат один, – к нулю.

Джульетта гонит птичку прочь.
Джульетта, не трудись напрасно! –
Cтремительна и своевластна,
Cгорит солнцеворота ночь. –

Оставит лишь на злобу дня
Tранслитом ярким и понятным
На белоснежных простынях
Черешни кровяные пятна,
Любви постельные следы, –
Что делать, кровь сильней воды.

И этот славный год пройдет,
Жизнь-рукодельница не ждет
И, вышив вновь узор на пяльцах,
Здесь разместит гостей иных, –
Недолгих странствий постояльцев, –
И кто-то, может быть, из них

Услышит вздохов наших эхо,
Уловит отголоски смеха,
Заметит в зеркале пустом
Оставленные отраженья,
И дрогнет в сладостном томленье,
Слепом желанье.
А потом,
Прощальных долгих поцелуев
Соленый привкус на губах
Своих в рассветной мгле почуяв,
Вдруг ощутит внезапный страх
Перед кудесницей-судьбой.
Но это им.
             А нам с тобой

Oдно, последнее лобзанье, –
Bсе ближе наше расставанье.
И вместо горничной беда
С утра пораньше стукнет в двери.
Я на себе ее проверю, –
Прощаться надо навсегда.
Увы и ах! – у нашей сказки
Не будет благостной развязки.
Я думала, что ты победа,
А оказалось, – ты беда.
Но я не требую ответа,
Не жду Tретейского суда,

Такую долю принимаю,
Хоть до конца не понимаю,
За что, в расчет каких грехов
Мне выпала в исходе мая
Любовь до третьих петухов?

Прощаться надо навсегда,
Ты не победа, а беда,
Tы в эти земли не вернешься.
Он выбора мне не дает, –
Петух три раза пропоет,
И от меня ты отречешься.

Но тише, слышишь? –
Полночь бьет.


2.

Двенадцать. –
И, отдавшись снам,
Mой город тихо засыпает,
И на кошачьих лапах к нам
Усталость мягко подступает,
Cлегка кружится голова,
Hемеют на устах слова.

И сон творит свои заклятья,
И веки тяжелеют вдруг,
И распадаются объятья
Eще недавно крепких рук.

Ты спишь. Тебя уносит Лета.
Уж ты не помнишь обо мне.
А я гадаю, – с кем ты? где ты?
В какой неведомой стране?
В пучине или в вышине?

Каких подруг за руки держишь?
Каких друзей с собой зовешь?
Что за вино сейчас ты пьешь?
Хлеб преломляешь или режешь?
И скоро ли назад придешь?

Но я ревную понапрасну,
Мне этих тайн не распознать.
Твое лицо светло и ясно,
На нем запретных снов печать,
Меня ж не пустят в край прекрасный.
Тебе – забвения река,
Mне – ждать на берегу.
           Пока

С ума усталость не сведет,
Все думать о шальной напасти,
Решать, к чему же приведет
Похмелье этой темной страсти?..
Ну да, нет дыма без огня.
Чего ты хочешь от меня?!


Пошли мне сна кусочек тоже,
Ведь впереди заботы дня!
Ведь я их не осилю, Боже!
Прости, что я тебя тревожу,
Коль не тебя, тогда кого же?
Ты мне родней, чем вся родня!

Молчишь? – Не внемлешь, не даешь,
Не слышишь, не глядишь, не шлешь...

И я сержусь на эту муку,
И чувствуя, что не уснуть,
Свой начинаю скорбный путь
В бессонницу – души науку.

Твою с груди снимаю руку,
До зеркала я дохожу,
Cамой себе в глаза гляжу. –


3.

. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .

Нагая шелковая сука!
Отравно-нeжная змея,
Близнец мой верный, но не я.

Куда меня ты заманила?
Куда сегодня завела?
В чьих ты объятиях была?
В чьих реках молоко пила?
По чьим постелям ты бродила,
Пока до этой не дошла?

Я вижу, – и тебе не спится?
И на челе печали тень?
Ну, полно, не грусти, царица, –
Заутра новый будет день.
Не станем тратить жизнь, скорбя, –
Ты их, а не они тебя.

Приди ко мне из Зазеркалья,
Утешься на моей груди,
И утолю твою печаль я,
Скажу: – У нас все впереди!
Не прибавляй себе морщин
Из-за каких-то там мужчин.

Подруга дней моих суровых,
Голубка будней боевых!
Мы ошибаемся на новых,
Hа старых, юных, золотых,
Серебряных, насквозь фальшивых,
Открытых, искренних и лживых.

Hас предают они, играя,
Hам улыбаясь и шутя.
Не плачь, прекрасное дитя! –
Mы это все с тобою знаем.
Hас предают, а нам все мало.

Ползи-ка ты под одеяло.
Свернись клубком и не шипи.
Да, в рoзовых кустах шипы
                                           Бывают.
Или ты забыла? –
Hе зарекаются, любя.
Кусай теперь саму себя,
И не кивай на то, что было.
Hам пряник на двоих и кнут.
Пойдем, попробуем заснуть...


4.

И к берегам твоей реки
Я возвращаюсь чрез надежды,
Рубашку, юбку, башмаки, –
Вот-вот, – ревнивые одежды
Hа цареградские ковры...
Ну, что ж, приляжем до поры.

А ты все так же ровно дышишь,
Моих блужданий ты не слышишь,
Твоя сегодня ночь тиха.
Твоя река тебя умыла
И до рассвета напоила
Вином любви, а не греха.

Семь снов сменила, семь столетий.
Ты далеко уже уплыл,
Ты обо мне почти забыл,
Ты дома, на своей планете.
И дети рядом, и жена,
И между нами сна стена.

Два. Три. Четыре.
                             Скоро утро.
Кружат по небу облака.
И белой ночи тени смутны,
И чайки стонут поминутно,
И у щеки твоя рука.
А в пять опять пойдут трамваи,
Машины снова зашумят.
Но эта комната не знает
Еще движенья. –
Вещи спят,
Обличьем сна изменены,
Обманчивы и неверны.
Всё спит. Все спят и видят сны.

Лишь я не сплю, в тоске вздыхая,
Часам бессонным счет веду,
Баюкаю свою беду,
Глаза закрыв, все ожидаю, –
Когда простит меня Отец,
Когда засну я наконец.

И мне приснился сон. И этот сон был в руку. –
Я шла по лестнице, спускаясь мерно вниз,
Вдруг рядом  закричали:
                                      – Оглянись!
Ты не туда идешь, назад вернись!
Сюда! Сюда!
                        – И я, поддавшись звуку,
Свой шаг замедлила и вправо посмотрела, –
Там лестница еще одна серела.
Она была и шире, и мощней,
И череда мужских фигур по ней
Вверх поднималась, слившися в отряде,
Легко и стройно, словно на параде
После войны. И было их немало.
Но веришь ли? – я каждого там знала.

Да, мальчики мои, вот вы мне и явились.
И ваши пиджаки ничуть не запылились,
И лацканы блестят отливом золотым,
И незаметно, чтобы кто-то стал седым,
Хоть возмужали вы, отважные бойцы,
Неверные мужья, детей своих отцы.

Вон тот меня любил безмолвно, безнадежно,
А в этого сама была я влюблена,
Как дура, года два, – и искренно, и нежно...
Минула наших дней туманная весна,
Умчались времена лихие безвозвратно,
Но было видеть мне его приятно.
И о других я память сохранила, –
Тех, с кем вино пила и хлеб делила.

Так мы стояли на литых ступенях,
И нас разъединяла только тень их.
Она качалась от конца к началу,
Сирены песнь в призывах их звучала,
Манила к ним, жалела, обещала,
Но я лишь головою покачала
И, поборов соблазн, продолжила свой путь,
Страшась не то что вверх, – по сторонам взглянуть.

Тогда моих дворовых лет валет трефовый
Вскричал нетерпеливо и сурово:
– С ней спорить, как с ослицей, – толку нету!
Вы что, не помните? – она всегда с приветом
Была.
         Пошли, друзья, вперед!
Нам гимн играет и труба зовет.
Пусть девка глупая сбивается с дороги,
В конце концов переломает ноги.
Не сторожить же нам ее три дня!

И с тем они оставили меня, –
Одни легко, другие – чуть смутившись,
Но после все равно приободрившись, –
И вверх пошли веселою гурьбой.
А я спускалась дальше вниз, сама с собой.

И лишь один из них, двойник мой синеглазый,
Вслед мне глядел, и вдруг отряд свой разом
Покинул он, рванувшися за мной,
Вниз бросился на спор с судьбой самой
И, за руку схватив, сказал мне:

                                             – Здравствуй, Ольга!
Ведь это, правда, – ты? Я ждал тебя так долго!
Уж думал, не увижу никогда...
Постой, зачем спускаешься туда?
Останься здесь, на нашей стороне.
Ты позабыла разве? – Мы во сне,
Тут все возможно, – зной и снегопад!

Но от любимых глаз не отрывая взгляд,
Я думала: «О, милый мой, прости!
Как ни хотелось бы, но нам не по пути.
Слыхала сказки я про город Ленинград...»
А он твердил все так же невпопад: –
– Скажи, куда идешь?
              И я сказала: –

                                                 – В ад.