Лихорадочно свободная ночь на первое мая крепкой теплой обоймой обхватила нас с Еленой Матвеевной и в твердой волевой манере, агрессивно склонив голову, перемещала по городу. Слишком быстро и слишком безапелляционно.
Лихорадочно свободная, потому что, не имея цели и предназначения, свобода казалась обреченной на растрату, и нежелание смириться с этим заставляло нас интересоваться всем подряд, заглядывать во все двери и во все лица, заговаривать на все темы и тут же оставлять их, фотографировать всё, что мы видели в надежде хоть что-то вынести из этой ночи. Мы стремительно перемещались между Каменноостровским и Красного курсанта, Кадетской и Андреевским, Казанской и Конюшенными, даже Итальянскую пробежали с необычной скоростью. Слов не хватало, хоть было слишком много, и когда мы приближались к Фонтанке, Елена Матвеевна уже казалась мне окончательно безынтересной, более чем обычно, не говоря уже о ее растрепанности и глупой поверхностности. Итальянская кончилась, мы перебежали проезжую часть набережной Фонтанки и вскочили на мостовую. Я решил, что терять нечего, и припер Елену Матвеевну к лаконичной ограде, забыв о том, что, в случае неправильного понимания с ее стороны, рискую себя чувствовать по-идиотски на всём протяжении нашего завтрашнего визита в Хельсинки.
Когда я приблизился к ней настолько, что неправильное понимание было уже практически исключено, Елена Матвеевна предсказуемо отвернула голову влево. Я помедлил и молил  небо о правильном решении: что же делать?
Мимо нас, одновременно виновато потупившись и нагло навострившись, сновала всем сердцем любимая и родная, но бессмысленная и такая же беспомощная, как я, публика, однообразная в своей разношерстности. Я прислушивался в каждому шороху ее подошв, к каждому вздоху и вынужденно произнесённому слову в надежде на подсказку. Я слышал дыхание своей спутницы и полностью осознавал, что за ритмичность этого дыхания не несу ровно никакой ответственности, однако отвечать буду, причем прямо сейчас. Я был весь внимание.
– Где кони?! – истошно воскликнула Елена Матвеевна.
Несмотря на некоторую оторванность от контекста, эта фраза одновременно и спасла меня, и оскорбила. Я даже подумал, что вопрос обо мне, поскольку сам чувствовал себя в этих обстоятельствах немолодым конем. Отдернув обожжённые ладони от бедер Елены Матвеевны, я выпрямился и посмотрел туда, куда смотрела она. Коней и в самом деле не было. На гранитных тумбах, расставленных по углам Аничкова моста, в харáктерных позах располагались четверо мужчин. Они были голые, темные и огромные. Их кожа скупо отражала свет электрических фонарей Невского. Тот, что был ближе к нам, замер, будто до того куда-то шёл: левая нога была выставлена вперед, а правая рука решительным жестом указывала на северо-запад.
Другой мужчина перед оцепенением, вероятно, шёл в обратную сторону, пьяный и потерянный, в бессильном гневе размахивая руками и раздраженно глядя на точку в привычно несговорчивом петербургском небе, выбросив кулак в том же направлении, куда смотрел. Или это был тот же мужчина, только из другого момента времени?
Ещё один, в дальнем от нас углу моста, полулежал, опершись на правую руку, а левой указывал туда же, куда смотрел второй. Казалось, он подсказывал своему пьяному товарищу, что ответ на съедающий того вопрос – на южной стороне небосвода.
Последний стоял на правом колене, глубоко отклонившись назад и выпрямив левую ногу, выброшенную далеко вперед. Простёрши напряженные руки вперед, он, казалось, увещевал первого, чтобы тот не уходил на северо-запад.
У меня в голове пронеслось: первый мужчина – это мое настоящее, второй – будущее, четвертый – это мой внутренний голос, а третий – это то, что мой внутренний голос будет мне говорить завтра. В случае, если…
Бессмысленная ночь уж было собралась наполниться смыслом, с такими-то открытиями, однако Елена Матвеевна вернула меня в болото пустых разговоров. Остаток ночи мы провели, разглядывая металлических мужчин и позже – обсуждая их по дороге к Чернышевской, где стояла моя машина. Елена Матвеевна с самого начала заняла позицию, согласно которой эти мужчины – знак нам.
– Ну как же не нам, – не успокаивалась она, – если никто другой не видит? Смотрите, на улицах полно народу, а пропажа коней никого не волнует! Все гуляют, как гуляли и ходили бы мимо еще тысячу лет, совершенно не заботясь об этих конях!
Я готов был согласиться, что индифферентность всем сердцем любимой и родной публики настораживает, но гораздо больше она просто огорчала, поскольку была уже привычна и буднична во всём разнообразии своих проявлений.
Мы так ни до чего и не договорились, а мои ладони так и не вернулись на бёдра Елены Матвеевны. Тупо уставившись вперёд и включив «Эхо» погромче, я стартовал машину. Мы выезжали из нехотя засыпающего города, не считаясь с впечатлениями от ночи, равно как и с содержанием новостей, обсуждаемых по радио, которые вообще отбивали всякое желание находиться в этом мире и, в частности, ехать в Финляндию.

На таможне, как обычно, было суетно. Раздраженные русские погранцы ходили между будками и залом паспортного контроля, иногда держа в руках какие-то документы и переговариваясь короткими скупыми фразами. В центре их внимания находился пикап с открытым кузовом, на котором стояла немаленькая старая наковальня причудливой формы, привязанная к бортам крепкими лентами. Рядом с ней лежали, тоже притянутые к днищу, три огромных металлических молота. Водитель пикапа и его спутник так же беспокойно сновали от окошка к окошку, нервно разговаривая друг с другом по-фински и пытаясь договориться с немилыми таможенниками. Наконец, договоренность была достигнута, и финны, видимо, не вполне довольные результатом общения с таможней, все-таки двинулись вглубь России. Нам тоже открыли шлагбаум, и уже через три часа мы въезжали в столицу.

Переговоры с представителями Агентства технологической интеграции были назначены на двенадцать, и в оставшееся до того время мы выпили кислого финского кофе и зашли в книжный магазин. Елена Матвеевна отправилась вниз, где продавали книги по ведению бизнеса, а я стал бродить по немаленькому, но все же тесному магазину в поисках чего-нибудь интересного. Так прошло, возможно, минут пятнадцать. Наконец Елена Матвеевна возвестила о своей готовности идти, взяв меня за локоть в тот момент, когда мой взгляд задержался на книге Уолтера Лакёра «Последние дни Европы» в переводе на финский. Я схватил книжку, не думая, и мы с Еленой Матвеевной и с десятком никому не нужных книг по бизнесу пошли к кассе.
Елена Матвеевна уступила мне почетную обязанность распределения книг в тесном пространстве пакета. Я был занят этим, когда мы вышли на шумную праздничную улицу, и непременно столкнулся бы с кем-то из снующих по улице людей, если бы Елена Матвеевна не толкнула меня локтем, остановившись в нескольких метрах от дверей магазина. Она указала вперед. Там, на круглом гранитном постаменте стояли трое мужчин. Они были совершенно голые, темные и огромные. Мужчины стояли в углах мысленного равнобедренного треугольника, глядя в пространство между собой. У одного, дальнего от нас, руки были опущены и отведены вправо, как будто он танцевал. Другой стоял с поднятой правой рукой. Она была согнута в локте, казалось, что он изображает машиниста паровоза, дергающего шнурок свистка. У третьего были подняты обе руки. Но не так, как поднимают руки, когда сдаются. Наоборот, эти руки были подняты как вызов, как сообщение о готовности бороться. Руки всех троих были сжаты в кулаки. Огромные, диспропорциональные кулаки.
Мужчины были весьма похожи на тех, которых мы видели в Петербурге, только их волосы были короче, фигуры моложе, а лица – проще.
– Скажете, это тоже только мы видим? – спросила меня Елена Матвеевна. Пешеходы как ни в чем не бывало блуждали по мостовым в привычном поиске смысла своего существования, трамваи тихо, будто на цыпочках, скатывались под горку или, наоборот, поднимались на проспект Маннергейма. На металлических мужчин обращали внимание разве что японские туристы: они радостно фотографировались, методично вставая рядом с каждым из троицы, и улыбались неправдоподобно широко.
– Но ведь мы видели там, на  границе…
– Ну и что, Боря, на границе тоже остальные могли видеть что-то другое!
– Может быть, мы просто газет недостаточно читаем! Может быть, все всё знают, а мы только теперь видим!
– Ничего не знают как раз те, кто читает много газет! – обиженно ответила Елена Матвеевна, читавшая только книги по бизнесу.
Переговоры проходили в напряженном режиме, никак не вяжущемся с убаюкивающей атмосферой одного из кафе Северной Эспланады. Финские партнеры объясняли нам, что не могут расширять сотрудничество на территории России из-за размытости и недостаточной защиты прав собственности в нашей стране. Директор Агентства пророческим тоном сообщал, что наша власть в очередной раз затягивает болты, вооружаясь самыми разнообразными методами из тех, что остаются ей доступны. В результате резко скакнувшего развития информационных технологий, возросшего числа связей российского общества с Европой и роста политической бдительности россиян власть вынуждена использовать более жесткие, чем в советское время, методы управления потоками ресурсов и финансов. Если раньше достаточно было сажать и расстреливать инакомыслящих, отнимать средства производства у предприимчивых, закрывать нелояльные издательства и воспитывать подрастающее поколение в духе верности партии, то теперь приходится действовать более непредсказуемо, по ситуации. Больше крови, больше цинизма, большая бескомпромиссность, в том числе в отношении иностранного капитала. В условиях такой неопределенности любое сотрудничество в сфере высоких технологий не просто рискованно, а опасно.
– Вашей стране нужны не высокие технологии, а хорошие традиционные инструменты, знаете, как верстак и рубанок. Что же касается ваших экспортных предложений, то некоторые из них нас весьма заинтересовали. Давайте перейдем к ним.
Дальше переговоры пошли несколько легче. Почти все предложенные нами разработки, для развития которых не нужно было вкладываться в русские фирмы, оказались с точки зрения финнов перспективны. И все равно Юсси, директор Агентства, нашел, чем меня озадачить. Когда дамы отошли, чтобы посмотреть, какие булочки можно заказать с наименьшим вредом для фигуры, он поделился со мной другими мыслями:
– Я полагаю, у нас с вами есть не больше года на вывод каких бы то ни было разработок на европейский рынок, позже просто не будет спроса. Вы, Борис, можете сказать, что я сужу с точки зрения европейца, мало знающего о России, но мне кажется, что проблемы России, по сравнению с проблемами Европы – мелочи. Они относятся, в основном, к развитию, необходимость которого, впрочем, неочевидна, а главное, они привычны. Европа же столкнулась с совершенно новой бедой. Как бы мне хотелось, чтобы Россия с Европой могли обменяться, ведь у вас есть то, чего нам не хватает!
– Мы можем обсудить любые сферы сотрудничества, не только инновации.
– Да нет, то, чего нам не хватает, не продается, – не смеясь над моей шуткой, парировал Юсси. – Вот был бы волшебный обмен: мы вам – уважение к закону и работающую судебную систему, а вы нам – умение не задавать лишних вопросов!
– Каких же вопросов вы не хотите задавать?
– Есть один вопрос, из-за которого мы съедаем себя. Бросаемся с крыш, расстреливаем коллег, спиваемся, теряем рассудок, садимся на антидепрессанты, рожаем инвалидов и воспитываем уродов. Это – вопрос о смысле жизни. Он горьким, невыносимым отчаянием засел у нас в горле. Если бы я не развеивался работой и мыслями о
 высокотехнологичном будущем, я бы уже давно забрызгал стенку собственными мозгами. Проблема ещё и в том, что чем острее становится непонимание смысла жизни, тем меньше интерес к инновациям. Иногда думаешь: и зачем это все?! Ну, сэкономим какой-нибудь машинкой ещё минуту времени в сутки. Счастье, если изобретем себе какое-нибудь новое развлечение, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей. Не все же водку пить! Но пока мы отвлекаемся от этого вопроса, он никуда не уходит. Наоборот, он растет!
Тут дамы вернулись, и мы ещё час просидели над документами и планами.

После долгой прогулки по неумолимо влюбляющим в себя улочкам Эйры мы поужинали в отеле, и Елена Матвеевна оставила меня в баре, а сама удалилась в свой номер «спать». Я-то знал, что она пошла читать книжку по бизнесу.
Впрочем, я не отставал. Уместно обезболивая себя чёрным ромом, я читал о последних днях Европы и был уже на четверге, когда в кресло напротив опустился Юсси. Он отхлебнул пива, приложил холодный стакан к шее и смотрел на меня тем взглядом, которым пульт дистанционного управления переводит аппаратуру в режим ожидания. Наконец нажал на «вкл»:
– Добрый вечер, я был уверен, что найду вас здесь. Видите, опять неудача, – Юсси приложил к шее вместо стакана теплые, слегка потные пальцы, поморщился, потом повернул голову в сторону от стены, где висели бра, и показал мне шею. Лишь отчасти скрытый воротником рубашки, по ней проходил ярко-красный, характерный след веревки.
– Я бы на вашем месте не  выходил на улицу без шарфа, люди же видят.
– А что люди? Они сами многие со следами ходят. Все всё знают, все всё понимают, но никто ничего не может сделать. Как у вас лет сорок назад, –  Юсси глубоко и тяжело вздохнул, а после сам перешёл в режим ожидания и тем самым дал мне дочитать книжку о последних днях Европы до пятницы.
На улице сорванные голоса кричали какие-то финские песни. В исступлённом мелькании фар и фонарей, в густоте теплого вечернего воздуха, чуть ниже равнодушно качающихся ветвей стриженых деревьев что-то выясняла разноцветная молодежь; какие-то таблетки глотал дрожащий от жалости к себе джентльмен в расстегнутом плаще; кем-то бесцельно пинаемые, чиркали по мостовой пластиковые бутылки. Спокойно и расслабленно двигались мимо витрин только два типа людей: голые, темные, огромные мужчины и откровенно вызывающе одетые молодые красивые женщины. Их здесь не знали, ими здесь не интересовались. Они были металлическими или так только казалось. И те, и другие, очевидно, ходили своими путями не бесцельно, но так монолитно и несуетно, что приковывали к себе внимание. Когда взгляд останавливался на них, то останавливалось время, и казалось, что они стоят на месте, а не идут. Я сказал Юсси:
– А Вы знаете, мне кажется, есть выход. И для вас, и для нас, россиян.
Юсси встрепенулся и посмотрел на меня обрадовано.
– Выход возможен – только из себя! – воскликнул он.
– Совершенно верно, но кто я, чтобы выйти из себя, а не из того, что кажется мной?
– Черт, Вы хотите сказать, что тело необязательно приносить в жертву?
– Посмотрите на тех парней снаружи. Видите? Вот те темные, с тусклым блеском.
– Я таких никогда раньше не видел, – оторопел Юсси.
– Мне кажется, это мы. Только вышедшие из себя. Действующие не в своих интересах и вообще не в чьих-либо конкретных. Отдавшие самое привычное и самое родное ради всего человечества. Делающие только то, что нужно всему миру. Это наше будущее. Смотрите на этих парней! Они так уравновешенны, так невозмутимы, они улыбаются.
Я присмотрелся к их лицам. Мужчины улыбались добро, расслабленно, искренне. Я давно уже не видел таких светлых лиц, хоть они и были бронзовыми. Мужчины подходили к страдающим и успокаивали их; примиряли ссорящихся «новых финнов» и вылавливали из воздуха пластиковые бутылки, чтобы отправить их между делом в урну. Металлические мужчины приветливо улыбались вызывающе одетым женщинам, а те приветливо улыбались им, не смущаясь металлической наготы. И проходили мимо.
– Я тоже хочу так выйти из себя! – вскричал Юсси. – Посмотрите, какие они совершенные! Они только кажутся мне такими темными и металлическими потому, что я ещё не вышел из себя, как они! – с этими словами Юсси вскочил из-за столика и побежал к дверям, но уже через три метра замедлил бег, а потом остановился совсем. У меня на глазах Юсси становился крупнее. Становился темнее. На его коже появлялся характерный тусклый блеск. Он повернулся и посмотрел на меня. Его улыбка стала доброй и чистой от какой-либо тревоги. Он посмотрел на свою рубашку, у которой отлетели пуговицы, задумался на пару минут, а потом стал весело и задорно рвать на себе одежду металлическими пальцами, разбрасывая клочки в разные стороны, смеясь и танцуя.
– Боря, это такое счастье! – говорил он мне. – Вы же спасли меня! Только почему вы сам до сих пор такой… какой? – Юсси задумался. Он смотрел на меня внимательно и долго, его улыбка при этом никуда не делась, но в глазах я видел активную работу мысли.
– Странно, – продолжил он наконец, – Вы как будто состоите из двух частей. Одна тонкая, чистая, огромная, но она пока что нереальна… а другая реальна…
– Какая, какая она, другая?!
Юсси явно стеснялся. Потом все-таки ответил:
– Ну, я скажу честно. Как будто Вы сделаны из ослиного дерьма. И это дерьмо – Ваши личные интересы.
Тут я сам себе удивился: я принял фразу Юсси, как диагноз врача, прискорбный, но дающий надежду. Что-то внутри меня стремилось ответить: да, да, так и есть!
– Так как Вы вышли из себя? Это ведь была моя идея! – я чувствовал себя глупо, но я должен был задать этот  вопрос: – Куда выходить-то?
– Ну, не знаю, – Юсси слегка растерялся, – попробуйте пойти к выходу из отеля, мне ведь именно это помогло.
Я медленно встал, положил книжку на стол, осмотрел с ног до головы себя, осмотрел Юсси, поглядел на металлических мужчин за окном, посмотрел на обычных людей в баре… Я чувствовал острое желание стать как Юсси, быть как все эти вышедшие из себя. Кто я?! Где?!
Я нервно, задыхаясь, побежал на улицу, еле чувствуя под своими подошвами твердую землю. Мне становилось всё более дурно, я ждал обновления, я искал выхода из себя! Онемевший, я вернулся в помещение бара, подбежал к Юсси и спросил:
– Что-нибудь меняется?
– В Вас – пока нет. Но старайтесь, я уверен, это нужно. Я только чувствую, что прямо сейчас вокруг нас, далеко и близко, в разных странах мира множество людей, таких же, как мы с вами, выходят из себя. Пробуйте, пытайтесь впечатлиться еще сильнее от вышедших, которых видите на улице. Главное, чтобы у вас было острое желание, чтобы вы были уверены, что без этого умрете.
– Умру?
– Ну, я не хотел так прямо говорить, но это правда, – сказал Юсси, – Вы же помните, что я вам показывал четверть часа тому назад. Я уже не раз был готов умереть. Вы поймете, когда у вас получится. Тех, кого Вы сейчас видите металлическими, Вы увидите ещё более крупными, тонкими, чистыми, я не знаю, как ещё это описать. А еще Вы увидите, что нет никого, с кем Вас не связывала бы огромная сила, как гравитация… нет, это любовь!.. Удачи! – крикнул мне Юсси, когда я выбегал на улицу уже второй раз. Он смотрел мне вслед, статный и мужественный, добрый и совершенно расслабленный. Я старался схватиться за него взглядом, как за поручень в этом пьяном вагоне, несущемся под откос, но меня уносило вперед, я не разбирал дороги, не мог удержать ни одной мысли, не знал, какое у меня выражение лица. Я размахивал руками и ощупывал воздух. Так, на ощупь я двигался вперёд.

Я перемещался таким образом по площади и искал новых и новых металлических мужчин. Я находил их. Не знаю, двигался я сам, или меня перемещала какая-то внешняя сила. Я переходил от одного к другому, заглядывал в глаза, старался не забыть, что ищу выход из себя. Со временем я стал замечать, что и женщины, на которых я обращал внимание, хоть и одеты как проститутки, но – тоже вышедшие из себя, тоже металлические. Я спросил одну из них:
– Вы так совершенны, зачем вы так вызывающе одеты?
– Чтобы не показаться чересчур необычными!
И я продолжал искать выход из себя. Я постоянно прокручивал в памяти эту фразу металлической женщины. Ее голос был, как симфонический оркестр. Она околдовывала взглядом, движениями, даже интонация была необычайно грациозна. А  я все не мог понять, как же стать такими, как они, как выйти из себя?
За четыре часа я так избегал ноги, что был вынужден вернуться в отель. Ни с чем. Я прошел к своему столику: Юсси, конечно, уже не было, моя книжка лежала на подоконнике. Я взял ее, на пути к лестнице бросил в первую попавшуюся урну и поспешил в свой номер.
Заснуть я так и не смог. Я продолжал думать о металлических мужчинах, а ещё больше – о металлических женщинах. Я любил этих людей и завидовал им, я хотел быть как они, но иногда меня посещала мысль, что мне вообще никогда не суждено выйти из себя, и я страдал от этого. Последний час перед звонком будильника я пролежал в полной прострации, неспособный более думать, неспособный ничего хотеть и даже завидовать. Разве что образ той женщины, которая ответила мне по поводу своей внешности, периодически возвращался и успокаивал меня. Да что там, он никуда и не уходил. Я бы умер, если бы не эта женщина.
С Еленой Матвеевной мы встретились за завтраком. Она была неразговорчива и выглядела усталой, невыспавшейся.
Съев все и допивая кофе, я разглядывал ее утомленные темные локоны. Она заметила мой интерес и хотела что-то сказать, но только вздохнула, отвернулась и без интереса смотрела, сощурившись, на залитую солнцем площадь. Ее губы были нервно приоткрыты.
– Елена Матвеевна… – начал я, – посмотрите на меня. Вы тоже не спали? – она кивнула, глядя мне в глаза, – Я думал о будущем. Вы знаете, я теперь немножко лучше понимаю, что происходит с нашей маленькой планеткой, с нашим сопливым человечеством. Я просто хотел сказать… где бы Вы ни оказались, где бы я ни оказался, если Вам будет что-то угрожать… я сделаю все ради Вашей безопасности, потому что… на самом деле… все так просто, – я не мог сдержать улыбку. Но осознавал, что ещё не сказал того, что имел в виду. Слов не было.
– Да, – ответила она и встала, поправляя на себе кофту. Она пошла к выходу из ресторана и остановилась около витринного окна рядом с дверью, чтобы дождаться меня, замешкавшего с кофе. Я догнал ее, а она никуда уже не шла. Она стояла, повернувшись ко мне, и тихо смотрела на меня, вытягивая спину. Я посмотрел ей в глаза и постарался хотя бы через взгляд передать свою мысль. Я думал: «Вы ведь тоже думаете о выходе из себя!»
На губах Елены Матвеевны росла улыбка. Это была улыбка, полная благодарности, безмятежности, уверенности… отдачи. Она закрыла глаза, открыла их снова и медленно кивнула мне. Я приблизился, и мои ладони теперь уверенно лежали на ее бедрах.
Мы стояли так и смотрели друг другу в глаза, и я наблюдал, как Елена Матвеевна быстро, волнообразно становится светлее, ярче, начинает просто сиять. С каждой секундой она была все чище, все совершеннее, все проще. Она была частью меня. Нас связывала огромная сила, сильнее гравитации. Я оглянулся по сторонам: все люди, как и говорил Юсси, состояли из двух частей.
Куча ослиного дерьма склонялась над яичницей с беконом, куча ослиного дерьма везла тележку с подносами, но они не вызывали отвращения. Потому что одновременно я видел и их будущее состояние, чистое и совершенное. И я знал, что оно – истинное.
Я прижал Елену Матвеевну к себе и долго, долго обнимал ее, глядя на потоки машин, проезжающие по широкой улице с другой стороны площади. Только когда я отпустил ее, мы заметили, что я стал совершенно голым. Елена Матвеевна опустила взгляд, снова подняла его, пожала плечами, улыбнулась еще более доброй улыбкой и провела в моих объятиях еще минут десять.
Мы выезжали из Хельсинки под аплодисменты разбушевавшихся чаек. Тут и там на тротуарах встречались яркие, светлые, чистые мужчины и женщины. Их было все больше и больше. На проспекте Сёрнайстенранта навстречу нам пронесся грузовик с открытым кузовом, на котором стояли четыре бронзовых коня. Мы с Еленой Матвеевной переглянулись, и она сказала:
– Вот бы глупо получилось, если бы я там, на Фонтанке не отвернулась!