Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Николай ТЮРИН

Родился в Москве в 1947 году. Окончил факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Работал в газетах "Кировец" (московский завод "Динамо"), "За коммунизм" (Мытищи), "Социалистическая индустрия", "Советская Россия", "Рабочая трибуна", "Деловой мир", "Трибуна-РТ", журналах "Молодой коммунист", "Коммунист", "Паспорт в новый мир".
В настоящее время преподает журналистику в университете Российской академии образования. Лауреат премии Союза журналистов СССР (1989 г.). Отец Ильи Тюрина. Учредитель
и исполнительный директор Фонда памяти Ильи Тюрина.



ГРАФИК ИСЧЕЗНОВЕНИЯ
Мемуарные заметки на фоне юбилея одной центральной газеты

Чертог сиял! В изрядно загруженных выпивкой и закуской буфетах, баре и фойе Малого театра душным московским вечером клубилась принаряженная по случаю толпа: газета "Трибуна" отмечала юбилей. Понятное дело, были здесь во множестве праздничные, словно наклеенные, улыбки, возгласы удивленного узнавания давным-давно бывших коллег, сбивчивые речи, взгляды, которые старались ухватить за лицом собеседника еще кого-то, еще, еще… Жарко, нервно, потно, пьяно. Первыми зарделись хмельным румянцем ветераны, отвыкшие от редакционных винопитий, да малочисленная в этом собрании молодежь, которой "оторваться по полной" любой повод ко двору. Впрочем, это нормально для практически любого журналистского праздника, где люди в большинстве своем дают выход накопившимся на жесткой, напряженной работе эмоциям. Но видна была одна особенность этого юбилея: все кумпанство делилось на части, некие микросообщества, погруженные в свои чувства и мысли, свой обиход, свои и только свои воспоминания…
И вот тут-то необходимо пояснение: случившееся летом 2009 года сорокалетие "Трибуны" – это совокупный возраст трех разных изданий. Родившаяся 1 июля 1969 года "Социалистическая индустрия" была упразднена путем слияния со "Строительной газетой" и переименована в "Рабочую трибуну" в 1990 году. "Рабочая трибуна" просуществовала под этим названием до 2005 года и превратилась в "Трибуну", сохранившую в своих выходных данных буквы "РТ", что по условиям госрегистрации должно отличать ее от многих прочих "Трибун" как в России, так и за рубежом, от Польши до Канады. Представляете судьбу человека – не перебежчика, не уголовника, но обычного трудягу-интеллигента, которому за свои сорок лет пришлось трижды сменить имя и фамилию?
Однако есть здесь одно утешение, если крупные передряги у соседей и родственников могут служить утешеньем в твоих бедах. Никакая из центральных старосоветских газет не избежала крушения в годы, когда наш краснознаменный серпасто-молоткастый общественно-политический строй под многомиллионные вопли подданных сначала сползал, а вскоре покатился в бездонную прорву мировой истории. Кое-кто из газетных монстров благодаря недюжинным зоркости и цепкости своих главредов сумел укрыться от штормяги в бухтах, сохранив команду, судно и корабельный журнал, другие – а их подавляющее большинство – были разбиты вдребезги. Некоторые из этих бедолаг уперлись руками, ногами и рогами, соорудили из обломков погибших кораблей подобие плота и до сих пор болтаются по волнам газетного рынка. Отдадим должное их упорству, тем более, что перспектив возвращения в прекрасное советское прошлое нет и не представится. "Социалистическая индустрия" не избежала судьбы собратьев и коллег. Но есть одна особенность, которая сейчас, по прошествии двух десятилетий, видится явной приметой, предтечей будущего краха партийно-советской печати. Газету, находившуюся на подъеме, завоевавшую серьезный авторитет в своей фабрично-заводской, министерской, госплановской и прочая аудитории, из года в год увеличивавшую тираж, сломали об колено, лишили целеполагания и переименовали, дав ей вместо тяжеловесного, но вполне взрослого имени шутовское, издевательское погоняло. Содеяли сие цековские начальники, которые исподволь готовились к смене исторических эпох. Как и почему это произошло?



I

Перебираю немногие фотографии, остановившие несколько мгновений 1969 года. О, эти лица уже немолодых, сильно потертых жизнью мужиков, которым довелось строить, оснащать и запускать большую новую газету! Вспоминая о том трудном, но золотом для них времечке, они вдруг теплели, светлели, словно речь зашла о рождении сына или, скажем, долгожданной внучки. Говорят, что в первой половине года, до выпуска стартового номера "Социндустрии", в кое-как заставленных конторской мебелью комнатках этажа так называемого журнального корпуса, в просторечии "стекляшки", отданного издательством "Правда" новой газете, царило особенное настроение. Все, от девчушки-техсекретаря до матерых редакционных командиров понимали, чувствовали, что волею судеб они начинают большое хорошее дело. Наверное, очень немногие из первостроителей "СИ" (так в скором времени стали для краткости именовать свое детище журналисты) в точности знали, какие пружины наверху, в ЦК КПСС и Совмине, сработали, чтобы стартовало новое центральное издание с четко выраженной специализацией. Но ощущение чего-то настоящего и перспективного было, было. Уцелевшие в житейском море старожилы (если тебе тогда было 30-40 лет, то сегодня сколько?) вспоминают, что пахали в среднем по 10-12 часов, нередко прихватывая и выходные. Оно и понятно: прикончить газету, как давно известно, совсем нетрудно, по слову Салтыкова-Щедрина, чик, и нету, а создать редакционную машину, объединяющую труд нескольких сотен людей от замысла до печатного станка? Преодолеть вязкую тяжесть нулевой фазы? То-то и оно.
В общем-то, ни у кого нет сомнений, что исторический, так сказать, контекст рождения "Социалистической индустрии" – косыгинские реформы середины 60-х годов. Наш, ныне изрядно подзабытый, премьер-министр обладал не только выдающейся живучестью, но цепким умом и несомненной организаторской хваткой. И когда харьковский мудрец Евсей Григорьевич Либерман сформулировал несколько способов внедрения рыночных стимуляторов в предынфарктный организм экономики СССР, Алексей Николаевич Косыгин решил, что универсальное лекарство от грозной (как выяснилось через 25 лет, смертельной) болезни вроде бы найдено. Либерману велели подготовить так называемую постановочную статью в "Правду", организовали ее обсуждение во всесоюзном масштабе, привлекли именитых и не слишком известных экономистов и специалистов из министерств и ведомств, из Госплана, Госснаба – словом, как говорил классик, все пришло в движение. Ибо дальше по старым рельсам ехать было некуда, кроме крутого откоса. Одним из важнейших инструментов выполнения кремлевских предначертаний должна была стать массовая, квалифицированная и жестко профилированная газета.
О косыгинской реформе экономики (американцы предпочитают связывать ее с именем Евсея Либермана, что, может быть, отчасти справедливо) написано немало и всяк входящий в Интернет может прочесть, как это было. Не претендуя на первооткрывательство, скажу короче и определеннее о том, что пространно и вкрадчиво формулируют историки. Попытка вбивать рыночные принципы в гигантские шестерни советской экономики была обречена изначально. Сегодня и недебильному школьнику известно, что коммунистическая доктрина в целом и в частностях, базируется на личной и коллективной несвободе, на плановом управлении обществом (как говорил фон Хайек, руководить всем, вплоть до роста травы), на ленинских постулатах "учет и контроль", на дьявольской науке внеэкономического принуждения, которую 30 лет доходчиво преподавал народу товарищ Сталин. И любой островок, элемент свободы, инициативы, вольнодумия эта система миропонимания и тотальной практики на ее основе растопчет и сожрет. Реформа Косыгина была приступом, припадком обострения здравого смысла, неким просветлением на пороге последней фазы великого социалистического эксперимента. Так называемая "золотая пятилетка" (1967-1970 гг.), когда экономический рост составил около семи процентов, стала ярким, но, безусловно, исключительным эпизодом. Нельзя не упомянуть и о том, что любое послабление режима многие русские и нерусские советские люди понимали и понимают доныне как несомненную возможность лукавить, приписывать показатели, раздувать цены, хапать неправедные премии и вообще воровать. Эта многомиллионная людская толща плюс явные и неявные сталинисты наверху запросто, без особых усилий угробили косыгинское прекраснодушное намерение вылечить мертвого припарками.
Однако это все когда было-то? По меркам нормальной страны, не столь уж давно. Однако чудовищный облом прежней советской действительности и последующие напасти и беды, перемежающиеся хмельной пляской с посвистом, задвинули эти события чуть ли не во мглу веков.
Спроси сейчас десяток обычных людей, кто такой Алексей Николаевич Косыгин – половина затруднится с ответом. О молодежи и подростках и говорить не приходится, но это особая статья. Впрочем, хныкать по поводу того, что еще вчерашнее, живое, горячее холодеет и покрывается туманом, соприкоснувшись с мертвящей водой известной всякому реки, – занятие зряшное. История одной отдельно взятой газеты и вовсе сюжет настолько зыбкий, что по самой своей природе стремится к исчезновению. Возьмите в руки месячную подшивку газеты десятилетней, скажем, давности. С килограмм слежавшейся, уже пожелтевшей бумаги, заполненной сверху донизу колонками текста, фотографиями, где лица сейчас похожи на кляксы с размытыми краями. А ведь сколько нешуточного труда, мыслей, страстей впитали эти газетные полосы, сегодня никому на всем белом свете не нужные!
"Социалистическую индустрию" строили как все вообще важные объекты советской эпохи – методом партийной мобилизации, с помощью волшебного большевистского слова "надо". Известное дело, кадры решают все. И здесь новорожденную газету посетила госпожа Удача. Главным редактором стал Василий Николаевич Голубев – фигура отнюдь не простая (впрочем, простота для любого главреда большого издания – качество невозможное), сполна обладал недюжинной внутренней силой и обаянием. Широкое, всегда красноватое лицо с коротким прямым носом, быстрый острый взгляд сквозь тонкие очки, безупречная рубашка с галстуком, дорогой костюм – это был едва ли не эталонный "боец партии", который мог строить и ломать, казнить и миловать, свято веря в необходимость любого деяния, продиктованного командой, приказом, директивой. Не шибко грамотный по обстоятельствам биографии (в молодости боевой офицер-фронтовик, по слухам, служивший в "Смерше", а затем в армейских политорганах, был в 60-х годах "брошен на печатный фронт" и до "Социндустрии" возглавлял журнал "Журналист"). Голубев был умен тем ухватистым крестьянским умом, который быстро разгрызал любую экономическую заумь. Отлично видел людей и, как истинный комиссар, умел вынимать из них все, что было нужно. Просвещенные редакционные круги втихаря звали его "Василием Темным", рассказывали ехидные байки о том, например, как, получив по цековскому книжному списку очередной том Шекспира, Голубев ворчал: ну что же это, опять пьесы! Но уважали и крепко побаивались его все без исключения, похвалой главреда дорожили как увесистой премией.
Ну, а каков поп, таков и приход. Редакционная коллегия – костяк, несущая конструкция любой редакции большой газеты – была сформирована из опытных, немало повидавших в жизни и в профессии мужиков, призванных (практически всегда с должностным повышением) из центральных партийных и отраслевых газет, приехали на новую работу в Москву и несколько редакторов областных газет. Александр Щербаков, Николай Троицкий, Николай Гончаров, Валериан Накоряков, Петр Лиходий, Василий Зотов – это были разные, разумеется, люди, однако существовала одна черта, которая, видимо, и определила успешный старт "Социндустрии". Это истовая, неподдельная серьезность, с которой они относились к делу. Порой, как вспоминают старожилы, это качество, оснащенное неизбывной военизированной партийной лексикой, зашкаливало, однако у Голубева хватало житейской мудрости, чувства меры, чтобы не превращать журналистский коллектив в казарму. Впрочем, присяжных держиморд, закомплексованных властолюбцев в редакции, похоже, не было. Может быть, потому, что в "СИ" на ключевых должностях оказалось немало фронтовиков, смолоду узнавших настоящую цену всему, из чего состоит человеческое бытие. И еще одна особенность, которую я воочию наблюдал через десять лет после старта газеты: вопреки распространенной, увы, журналистской традиции пьянки были практически исключены из обихода редакции, любители поддать тщательно прятали свою слабость. Хотя, конечно, в праздники все было как у людей, тем более, что Василий Голубев долгое время был членом правления Центрального Дома журналиста, и социндустрийские застолья всегда были особенно щедры и веселы…
И случилось однажды осеннее сумрачное утро, когда я шел по Новослободской к дому номер №73, где должен был предстать пред очи главного редактора "Социндустрии" на предмет штатной здесь работы. Что внутри? Признаться, не было ни дурацкого ликования, ни соловьиных трелей в душе, зато было крепкое ощущение неслучайной удачи, чего-то правильного и восходящего, что вот-вот начнется… Ведь меня, тридцатилетнего (по тем геронтократическим временам – мальчишка) журналиста заметила центральная газета! Разумеется, сей ларчик просто открывался: научный руководитель моей дипломной работы на журфаке МГУ Л.И.Лопатников рекомендовал меня А.Б.Комаровскому, заместителю редактора отдела экономики "СИ", который аккурат выуживал типа перспективную молодежь из окрестных редакций и вузов. Поклон вам, Леонид Исидорович! Увы, только годы и годы твоей, а не заемной из книжек жизни дают понимание того, сколько значит десяток добрых слов, сказанных вовремя. Увы, самонадеянная до тупости молодость склонна воспринимать такие поворотные факты чуть ли не само собой разумеющимся…
Однако к делу. В то золотое времечко "Социндустрия" занимала шесть этажей с коротким коридором, соседствуя с редакцией "Советской культуры" в мрачноватом, без особых примет доме на углу Новослободской и Бутырского вала. Мне, привыкшему к бесхитростному, обшарпанному быту заводской многотиражки и подмосковной районки показалась чуть ли не державной тяжелая, с массивной ручкой входная дверь в подъезд, едва ли не министерскими ковровые дорожки к гардеробу и лифту. А еще здесь висели самые настоящие картины (посмертная выставка художника Александра Васильева, поразившего тогда Москву своими скандинавско-васнецовскими мифическими полотнами) и витали запахи хорошей кухни из двери буфета, куда уже шастали здешние обитатели. Народ все взрослый, остроглазый, хорошо одетый, с легким налетом журналистского пижонства. И пройдет еще немало времени, прежде чем обнаружатся трещины на стенах, вытертости на коврах, бахрома на рукавах импортных пиджаков и свитеров, а в столовке в обеденный час и места не сыщешь, и с пережаренным мясом будешь сражаться… Но это уж потом, а в тот день впечатления были однозначны: центряк! Вот уж свезло так свезло! И уткнув нос в лапы, молодой журналистский барбос вздыхает от избытка чувств…
И пошло-поехало. Большая ежедневная газета в общем-то не оставляет времени на досужие размышления, тем паче, если надо доказать, что взяли тебя сюда не зря. Отдел экономики, куда, улыбнувшись, впустила меня судьба, был весьма уважаем всем редакционным народом. Считалось: писать про темпы и пропорции развития, хитросплетенное госплановское ведовство, садомазохистские отношения между министерствами, главками и заводами – это вам не отдельно взятая отрасль, не профтехучилище и не партийная, прости господи, организация ткацкой фабрики имени Клары Целкиной. "Ну вы, ребята мозговитые, помогите разобраться с этой хренью", – говорил кто-либо их собратьев по индустрийской работе, кладя на стол или очередную министерскую директиву, или килограмма три бухгалтерской отчетности предприятия. Иной раз и помогали, но в большинстве случаев отшучивались фразами типа "иди мимо, божий человек, у нас этого дерьма своего хватает"… Посаженный читать выклейки опубликованных материалов, я усердно вникал в словесную продукцию отдела экономики и время от времени ужасался "бездне премудрости", как говаривал, крестясь, фонвизинский Цифиркин (или Кутейкин?). Впрочем, слегка пообвыкнув, я понял, что и в "СИ" люди вполне успешно борются с этой самой "бездной" с помощью природного журналистского цинизма, вовремя употребленного матерка. Никогда не забуду, как на третий, что ли, день работы в многотиражке завода "Динамо" огромный, вечно небритый ответсек Эрик Ходакель спросил грозно: "Принципы работы трансформатора знаешь?" И, насладившись моей очевидной неспособностью решить сей вопрос, в качестве ответа надул щеки и загудел басом: у-у-у… Воистину так, ведь соприкасаясь с любыми областями специального знания, наш брат-журналист отнюдь не обязан стать вровень с каким-нибудь астрофизиком или, скажем, театроведом. Но вынюхивать, распознавать, вычленять из каждой человеческой деятельности общественный интерес, социально-политическую составляющую он обязан. Иначе будет то, что в старину, лет 30 назад, называлось "пассивный научпоп".
Между тем социндустрийское начальство во главе с Голубевым ставило перед редакцией задачу по максимуму приблизиться к специальному знанию пекарей-токарей, астрофизиков-физиологов, ортопедов-инженеров и далее до бесконечности. Вот и корпели бедняги из отраслевых отделов над технической литературой, ездили по два раза на один объект в командировки, выверяя точность какой-нибудь рядовой корреспонденции, отдавали свою писанину на отзыв специалистам, нашпиговывали газетные тексты терминологией. Сейчас, наверное, не осталось людей, которые смогут написать подобную чушь о фондоотдаче или, к примеру, транспортных схемах на большой стройке, да и читать такое охотников не сыщется.
Но то была в общем-то понятная ситуация: редакционные генералы хотели и могли заявить о своей полезности руководству страны, а рядовой состав в целом понимал универсальную патерналистскую истину – хорошо начальнику, а рикошетом и мне. Кроме того, если твою заметку обсудили и признали дельной не только в коридорном трепе, но и в среде специалистов, это грело всегда ждущую похвалы душу газетчика.
О чем писали-то? Вестимо, о выполнении и перевыполнении планов пятилетки. В соответствии с народнохозяйственными темпами, пропорциями, стоящими задачами и проблемами в их решении. А именно: производительность труда, себестоимость продукции, автоматизированные системы управления производствам (АСУП), фабрично-заводские школы мастерства, внедрение изобретений и рацпредложений, отраслевая наука, профсоюзы как организаторы социалистического соревнования и прочая, и прочая, которому, при внимательном рассмотрении, несть предела. Вот и погружались мы в пучину всех этих слагаемых огромного хозяйства страны, находящейся в расцвете застоя. Косыгинская реформа (вернее, ее попытка) утонула в безбрежном болоте социалистического способа производства, который, как мы теперь точно знаем, люто сопротивляется любым рыночным принципам, существующим даже в самых минимальных и осторожных формах. Страшенная инерционная сила этого однажды запущенного механизма давит все эти "ростки нового" вроде укрупнений и разукрупнений министерств и главков, напридуманных госплановскими теоретиками показателей вроде НЧП (нормативно-чистой продукции), бригадного подряда… Боже, кто сейчас вспомнит эти хлопоты партийно-советской интеллектуальной элиты, пытавшейся, согласно бессмертной шутке Дэн Сяопина, поймать черную кошку в темной комнате. Тем более, что кошки там не было.
Но ведь ловили, ловили… Помню, как однажды на вечернем дежурстве по выпуску газеты наткнулся в коридоре на Голубева, который со товарищи вернулся с увеселительной (конечно, общередакционной, кроме, что естественно, дежурной службы) прогулки на теплоходе по Клязьминскому водохранилищу. Веселый, явно поддатый, с засученными брюками и босиком, поскольку вечером шел дождь с грозой, на пленере все размокло в жижу, и главред пачкать ботинки о мытищинский суглинок не захотел. Василий Николаевич, купаясь в отличном настроении, позвал всех дежурщиков к себе, на ходу глянул полосы завтрашнего номера, велел рассаживаться за журнальный столик и спросил, по-домашнему прищурившись, у секретарши, красавицы Клары: "Есть у нас что-нибудь?" Ясно, что вмиг сыскались и водка, и закуска. Накатили по одной, второй, третьей… Главред не то чтобы раскис, но был уже изрядно во хмелю. Вижу: красная его физиономия прямо передо мной, маленькие светлые глаза в мои вцепились. Спрашивает жестко, по-смершевски: "Вот ты, Тюрин, во что веришь?" Ошарашенный, я начал плести что-то про судьбу, профессионализм, друзей… "А в партию, в коммунизм?" О боже, за что мне такая напасть?! "Ну конечно, Василий Николаевич, верю". Голубев криво ухмыльнулся, откинулся на спинку кресла и подытожил… "Все вы, молодые, такие. Нет в вас веры. А вот мы, старые дураки, верили и верим…"
Умен был первый главный редактор "Социалистической индустрии", прозорлив и хитер. Кто знает, чуял ли он подрагивания основ социализма или видел, понимал причинно-следственную связь между брежневской политической трагикомедией и порочным кругом, в котором вращалась необозримая промышленность СССР? Крупной своей удачей в "СИ" считал и считаю двухлетнее соседство и, соответственно, учебу у умницы, безусловного мастера Василия Селюнина. Он, убежденный рыночник, и, соответственно, диссидент, решающим образом повлиял на мои главные ориентиры. Мы сидели вдвоем в крошечном кабинетике – стол в стол, лоб в лоб, диалог шел все более доверительный. Непрерывно смоля свои короткие сигаретки и складывая окурки в пепельницу ровным рядком (у нас это называлось "братской могилой"), Василий Илларионович зло и на удивление смело говорил о безысходных проблемах нашей экономики. Не будучи сквернословом, Селюнин по временам, когда зашкаливало, прибегал- таки к русской лексической экспрессии, читая очередную госплановскую или министерскую бодягу с перечнем мер, призванных "нарастить", "ускорить", "развить", "углубить", "распространить" и т. д. эффективность социалистического производства. "Что же из этого будет?" – спрашивал я Селюнина, когда он дочитывал последнюю страницу. "А ни х… не будет!", – уже не сдерживаясь, почти кричал обозреватель центральной партийной газеты. И, прикуривая следующую сигарету, Василий уже спокойно уточнял: "Хорошего не будет. А плохого – пруд пруди в межотрасле вом масштабе. Одно интересно: сколько еще лет колотиться нам в этой агонии?"
О, золотая русская голова, как нужны тогда и сейчас твои уроки, учившие видеть сущность, стержень проблемы под шапкой словесной пены! Понятно, что и Селюнин подчинялся законам советской действительности вообще и тематическим планам нашего отдела в частности, но в каждой своей публикации он старался быть честным – насколько это возможно. Бывало, сдает материал, и пока он движется по редакционным инстанциям, благодушествует, как грузчик после смены. Вдруг звонок по внутреннему телефону – Селюнин, к главному редактору! И возвращается наш Василий с лицом, будто на пожаре его гарью запорошило. Бросает на стол гранки, исполосованные редакторским карандашом, и молча смотрит в окно, за которым только вечерняя зимняя темень. Но вскоре берет себя в руки, вчитывается в ампутированную Голубевым статью, прикидывает что-то и говорит: "Процентов сорок можно сохранить. Все-таки больше, чем ничего"…
Надо сказать, что Василий Илларионович отнюдь не занимался примитивным редакторским менторством, когда учитель берет писанину ученика и правит ее вдоль и поперек, закачивая в текст свои мозги. Уверен, что в случае со мной Селюнин не ставил перед собой никаких педагогических целей, но просто общался как с равным, без лукавого покровительства. На опубликованные проходные заметки внимания не обращал, по поводу более-менее удачных одобрительно хмыкал, лишь однажды выдав развернутую, так сказать, рецензию.
А дело было так. В рубрику "Трибуна рабочего" нужен был материал, который бы всерьез анализировал права предприятия менять к лучшему свой труд, продукцию и, соответственно, жизнь. "В министерстве должны визжать от стыда и горя" – так ставило начальство задачу грядущей публикации. Статья, по терминологии того времени, заавторская – это когда пишет журналист, а подпись стоит передовика производства, директора фабрики, секретаря парткома или какого-либо еще черта в ступе (ему же гонорар и слава, а газетчику – спасибо за службу). Нашли подходящий заводик, подчиненный Минцветмету СССР, расположенный в милейшем украинском городке Артемовске. Сыскали и нужного человека – прокатчика, Героя Социалистического Труда, мужика умного и еще незажравшегося по причине своего геройства. И дней десять ходил я на сей завод, исписал два блокнота беседами с местными "малыми и великими", набрал килограммов пять документов, вечерами сидел со своим прокатчиком за чаем, на финише командировки сподобился быть в центре пикника, устроенного, как водится, для столичного гостя местными партийными боссами. Когда статья была написана и ее заголовок, "Спеленутый завод", вполне соответствовал последующему содержанию, Селюнин спросил: "Можно прочесть?" А по прочтении оценил мой труд в два слова: "Толково. Молодец". Столь же лаконичен был и вердикт Голубева на гранках статьи: "Это не то. В разбор". Понятлив был главред "Индустрии", безошибочно чуял самомалейшую крамолу! Не сказать, чтобы я погрузился в отчаянье (журналист – скотина выносливая), но удар был силен. Повисшую в отделе тягостную тишину, типа при покойнике, разрядил петушиный тенор Василия Илларионыча: "Коля – автор нашумевших гранок. Нашего полку прибыло!" И вскоре, внятно предупредив о том, что в случае чего "лет пять дадут", Селюнин стал носить мне "на двое суток, не больше" малоформатные, мягкие, превосходно изданные в Париже и иных местах томики Солженицына, Авторханова, Джиласа, Восленского…
Впрочем, до убежденного, активного диссидентства в отделе экономики "СИ" было куда как далеко. Двоемыслие как способ существования советской интеллигенции вообще, в редакции центральной газеты было особенно глубоко запрятано еще и потому, что грело самолюбьишко солидное служебное удостоверение, отнюдь не звали на баррикады не самая маленькая по тем временам зарплата, пресловутый журналистский снобизм (сходил в какой-либо отдел Госплана, и вроде приобщился к тайнам экономического бытия), постоянная возможность с головой нырнуть в спасительнейшую газетную текучку. Тем более, что при наличии кукиша в кармане многие из нас верили – пусть не столь пламенно, как хотелось бы Василию Голубеву – в полезность своей работы. Справедливости ради надобно сказать, что непрестанная молотиловка на конкретные, материализованные в производственной сфере темы, воспитала-таки в журналистском коллективе "СИ" деловитость и ее родную сестру – дотошность. И хотя дразнили нас собратья по перу "всесоюзной многотиражкой", "железкой", а то и "индуськой", чувствовалось, что коллеги уважают ком петентность газеты в вопросах, в общем-то неведомых общественно-политическим изданиям вроде "Правды", "Советской России", "Известий". Берусь утверждать, что публикации "Социндустрии" служили настольным пособием, а то и обширной базой данных для слегка завуалированного плагиата многим и многим писарчукам, которые брались за анализ тех или иных экономических проблем. Потому что чаще всего в материалах газеты пропагандисткой пены было минимум, а существа вопроса максимум. Скажем, "СИ" стала едва ли не первой газетой страны, которая отошла от идиотических литавр по поводу очередного космического запуска и начала рассказывать об аэрокосмической отрасли с деловой, прагматической точки зрения. Именно журналисты "СИ" вытаскивали на свет божий блеск и нищету бесчисленных отраслевых НИИ, которые выдавали потрясающие идеи и технологии, но исправно ишачили на овощебазах и в промокших осенних полях. Превосходные публикации наших собкоров показывали воочию, как реализуется "на местах" политика Кремля, в которой за дежурным созидательным пафосом все отчетливей сквозил маразм. Думаю, что большинству индустрийцев было свойственно осознание своей профессии как социального служения – нравственной составляющей журналистики, полностью исчезнувшей из бытия современных СМИ. Человеческие истории, анализ конфликтов, хроники "хождения по мукам" каких-нибудь изобретателей или попавших под колеса бюрократии правдолюбцев отличались не цветистыми метафорами, а незаурядной цепкостью на базе фактов, что и делало такие выступления газеты результативными. Нет, дело, конечно, не в количестве изгнанных с должности поганцев-начальников, а в том, что читатель получал-таки инъекцию необходимого оптимизма, ибо справедливость – не такое уж чепуховое качество общественной жизни, как обыкновенно кажется.



II

Существуют в истории газеты два скандала, о которых нельзя не упомянуть хотя бы вкратце; впрочем, подробности оных смыло время, и даже самый добросовестный документалист-исследователь вряд ли преодолеет элементарное отсутствие архивов, изничтоженных нашей безумной эпохой.
Первый связан с финальным периодом жизни великого Твардовского, которого прицельно травила околокремлевская идеологическая нечисть, воспрянувшая после отставки Хрущева. Новорожденной газете до зарезу нужна была известность, и эта цель в глазах главреда Голубева оправдывала, в том числе, и такие средства, как участие в атаке на "Новый мир". Возможно, наш смершевец летом 1969 года получил прямую указивку из ЦК, возможно, это была "ситуация ожидаемого действия", когда хозяин лично не грешит паскудным приказом, но верноподданный слуга всей шкурой понимает, чего барину хочется.
Вкратце этот эпизод выглядел следующим образом. 31 июля "СИ" опубликовала "Открытое письмо" главному редактору журнала "Новый мир". Автор письма, токарь Подольского машиностроительного завода М.Захаров, с пресловутой рабочей прямотой обвинял Александра Трофоновича в том, что его журнал оторвался-де от насущных забот советского общества и служит чуждым интересам. Рабочий класс выглядит на новомирских страницах "погрязшим в быте, без идеалов", а деревня – "мрачной и неуютной"… И так далее, и тому подобное – в митинговой лексике, с интонацией незабвенного Швондера. Твардовский, легко разгадавший фальшивку, запросил фотокопию письма Захарова. 10 августа "СИ" – без разрешения главреда "Нового мира"! – печатает его обращение в редакцию газеты плюс фотокопию фрагмента письма токаря, который между делом оказался не простым работягой, а членом ЦК партии и депутатом Верховного Совета СССР. Однако Бог шельму метит: факсимиле начала разгромного письма свидетельствовало, что оно было адресовано не Твардовскому, а газете, редация же "доработала" его в соответствии с поставленной агитпропом ЦК задачей.
Понятно, что все нормальные, не до конца изуродованные официальной идеологией, люди смачно плюнули в сторону новоявленной индустриальной газетки, а совестливые ее сотрудники еще долго гадливо поеживались при упоминании этой, так сказать, акции во имя популярности. Однако нет худа без добра. Хитрый Голубев понял, что участвовать в литературных, с политической подоплекой, разборках – себе дороже, и если ты не присяжный цековский вития, лучше промолчать, прикинувшись фабрично-заводским мудаком, который дальше болтов и шестеренок взгляд не простирает. Характерно, что ни до, ни после этого срамного эпизода с Твардовским, в "СИ" не было хоть сколько-нибудь специализированного отдела, который занимался бы проблемами литературы и искусства. Оно и лучше, ибо согласно журналисткой аксиоме, чего не знаешь – не пиши…
Второй затеянный газетой скандал случился в 1987-1988 годах, когда провозглашенная Горбачевым перестройка из дня в день поднимала пласты проблем, для решения которых ресурсов социализма было явно недостаточно. Страна наливалась мутной тревогой, предчувствием большой беды. Быстро, на диво активно формировались ряды тех, кто отнюдь не собирался ни перестраиваться на платформе СССР, ни ускоряться ради победы в соревновании с капитализмом. Воткнуть осиновый кол в разверстый гроб коммунистической доктрины – именно такой была до поры хранимая в тайне мечта многих и многих советских людей, которая вдруг начала становиться явью. Здесь не место всерьез анализировать сотканный из противоречий этап жизни нашей страны, скажу лишь, что, по моему мнению, речи и поступки закоперщиков перестройки (читай, могильщиков социализма в СССР) весьма часто падали зернами в благодатную почву. Потому и получилось.
В эту-то знаменательную пору немалое число СМИ азартно, увлеченно повествовали о деяниях Вадима Туманова, председателя старательской артели "Печора". Фигура и впрямь была притягательной со всех точек зрения: романтический флер золотопромышленника, гулаговское прошлое на Колыме, личное обаяние с явственным блатным привкусом, широкое хлебосольство плюс "дружеская материальная поддержка" нужных журналистов и писателей, актеров и режиссеров, которые, получив прицельный заряд информации о делах и днях Вадима Ивановича, разносили его в интервью, очерках, ссылках, передачах и как бы документальных фильмах. Смотри, страна! Вот он, великий артельщик, подлинный последователь хозрасчета, в богатырской схватке с догматиками доказавший, что и в лоне социализма можно хорошо работать. Удивительные заработки и потрясающая эффективность производства! И шелестит удивленно-уважительный шепот, перерастающий в аплодисменты. А что же "Социндустрия", которой по прямой принадлежности следовало бы поддержать благое, на пользу отечественной экономике, направление? Газета и поддержала – со всей силой, с которой могла. Но не собеседников и сотрапезников тароватого Вадима Иваныча, а тех тверезых и дотошных ребят, которые разглядели в Туманове незаурядного капиталиста-звероящера, двинувшегося, согласно инстинкту, по тропе первоначального накопления.
В мае 1987-го (или 1988-го, в источниках разночтения) "СИ" опубликовала сенсационную статью "Вам это и не снилось", в которой подробно и доказательно громила миф о драматической, но блистательной судьбе знаменитого старателя. То есть, какой из этапов его биографии ни возьми, всюду обнаружишь подтасовку фактов, фальсификацию документов, стальную хватку хищника. Азартный и сильный игрок, Туманов остро чувствовал главную составляющую своего фарта: ткань советского образа жизни на глазах превращалась в лохмотья, в бессвязные фрагменты еще недавно вроде бы целого и прочного дома. А во всех бесчисленных дырах торчали голодные рыла чинуш, круглосуточно готовых продать свои полномочия, принять любое решение в интересах платежеспособного клиента. Вадим же Иванович платил щедро и многим. А в обмен на наличную дружбу получал все потребное для успеха – от самолучшей горнодобывающей техники до медали участника Великой Отечественной войны. И здесь "Социндустрия" была верна себе: статья обладала отменной доказательностью, каждый обличительный пассаж базировался на документах, причем было заметно, что сказанное здесь и сейчас еще не вся правда и у редакции есть информационный загашник.
И что же? А ровным счетом ничего, кроме плохого.
Во-первых, поднялась пальба критических выступлений либеральной прессы, обвинившей "СИ" во всех тяжких антиперестроечных грехах, в совковом пристрастии к "учету и контролю", вставшему поперек горла демократии и прогресса. А как же факты? – растерянно спрашивали социндустрийцы. "Да плевать на ваши факты. Ибо Туманов – борец и герой, а вы – сидящие в окаменевшем дерьме козлы" – отвечали либералы. И даже те, кто неплохо понимал жизнь и видел за обаятельной улыбкой удачливого и артистичного золотопромышленника совсем другое лицо, хмыкали и прикрывались дивной пушкинской формулировкой: "И вор, а молодец!" Да, страшная это сила – ветер перемен и печален удел каждого, кто вопреки народной мудрости, пробует помочиться против него. Да и что там какой-то Туманов по сравнению с плеядой совсем новых, ринувшихся в атаку на алюминий, нефть, сталь, газ, лес, уголь и т. д., рыночных конкистадоров, которые, кстати сказать, вскорости своего провозвестника схарчили и задвинули в темный угол!
Во-вторых, судя по некоторым признакам, вскоре после публикаций о Туманове, тумановцах и тумановщине у "Социндустрии" появились влиятельные недруги в ЦК КПСС. Теоретикам и организаторам перестройки явно не нравилась способность газеты докапываться до корней тех или иных процессов в промышленности, простодушная уверенность в том, что сумма фактов всегда неопровержима. Ох, как не ко времени была эта чудаковатая пенсионерская упертость! Да и какая такая "социалистическая" на пороге отмены 6-й статьи Конституции СССР о "руководящей и направляющей силе", а заодно и социализма как общественно-политического строя? Туда же и слово "индустрия", сильно отдающее совком и сталинизмом! Понятно, что такое отношение к влиятельной газете, к ее вполне профессиональному коллективу было неявным, подспудным, тем более, что и в самом ЦК чего-чего, а единства мнений не было уж точно. Яковлев есть Яковлев, Рыжков есть Рыжков, и вместе им не сойтись… А в промежутке – Горбачев в своей меховой пилотке, венчающей плешастый череп, который не отбрасывает тени. Однако перевес был на стороне перестройщиков, к тому же умевших бороться за свою правоту скрытно, вовсю используя подковерные технологии.



III

К своему двадцатилетию "Социндустрия" не получила ожидаемую правительственную награду, что многие расценили как очевидный симптом. "Хоть бы "Трудового Красного Знамени" дали, гады!" – вздыхали в редакционных закутках ветераны, хлебнувшие водочки после дежурства. А те, кто помоложе, клали с прибором на казенные эмоции, но с возрастающим, что называется, интересом смотрели на соседние издания, державшие, в отличие от "Индуськи", нос по ветру. Да, времена менялись, все круче разворачиваясь к историческому финишу системы и всех тех, кто не понял, что начавшиеся перемены – не мода, не чумное поветрие, а новое качество всей нашей житухи. Полагаю – и здесь со мной солидарны многие индустрийцы, работавшие в те дни в газете – закат "СИ" убыстрил уход Голубева, который не на шутку покачнулся здоровьем (незадолго до того у него умерла жена, много, видимо, значившая в его системе координат) и наш вечно заряженный лидерской энергией Вася Темный стал быстро превращаться в суетливого старичка.
Вместо него на пост главного редактора заступил человек, быть может и неплохой, но напрочь лишенный командирских качеств. Они были не только не нужны ему, но и противопоказаны, поскольку Александр Алексеевич Баранов много лет служил помощником у высших чинов Совмина СССР. А что такое должность помощника? Кроме всего прочего, она требует не просто подчинения, а растворения в делах и днях хозяина. Максимум, что может позволить себе помощник в смысле личного осуществления, это копить всяческую закулисину, подробности деяний своего шефа, чтобы потом издать их своей, а не его, книжкой. Так что всей предыдущей деятельностью Баранов был запрограммирован на отсутствие тех черт характера, которые позволяют держать в руках большую ежедневную газету. Злые языки поговаривали, что "этого помогальщика нам в могильщики прислали". Полагаю, что сия версия была не лишена оснований. Александр Николаевич Яковлев, невзирая на свое ярославское "оканье", был куда как не прост и сажал в центральные партийные издания тех, кто или будет проводить его линию на либерализацию идеологических монстров, или, по крайности, не станет сопротивляться. И если незадачливая "Социндустрия" уже была приговорена, на кой ляд нужен там сильный, самостоятельный главред?
Словом, пришло мутное времечко. Это ведь почти физические категории – власть, единоначалие, авторитет, они или есть, или их нет, и середины здесь не существует. А если возникает вакуум, природа будет стремиться его заполнить чем придется, в том числе склоками, пересудами, падением нормального порядка под знаменем вольнодумства… Да и общий контекст позднегорбачевской фазы распада СССР способствовал не слишком громкой, но явной бузе, воцарившейся в еще недавно вышколенной, чуть ли не военизированной редакции "Социндустрии". Понятно, что кураторам из ЦК КПСС были ведомы процессы, которые раскручивались в газете. И если это была затея Яковлева, то она увенчалась успехом. Что делать с редакцией, которая теряет работоспособность и непрерывно "выясняет отношения" между враждующими группировками? Ответ один: за нехваткой времени на уговоры подвергнуть ее хирургической операции. Оная и была совершена в конце 1989 года: согласно постановлению ЦК редакции "Социндустрии" и "Строительной газеты", которая, бедолага, лишь около года назад получила заветный статус центрального партийного издания, были объединены под новым названием "Рабочая трибуна". Соответственно, 50-процентное сокращение обеих, подверженных слиянию контор, новая концепция, новый главный редактор. Да здравствует перестройка! Перемен, мы ждем перемен!..
В начале 1990-го я был приглашен в "Рабочую трибуну" замом главного редактора и с наслаждением окунулся в круговерть большой ежедневной газеты. После по-своему замечательного журнала "Коммунист" (увы, в последние свои годы смахивавшего на спесивого старичка в заношенном костюме и сандалиях с пряжками) было в радость видеть длиннющий, во весь фасад знаменитого здания на улице "Правды", 24 коридор с открытыми дверями отделов, где двигалась и звучала жизнь редакции. Да, это была новая организация – с формальной точки зрения. И активно, увлеченно эксплуатировавшая полученный извне импульс новизны, выраженный в смене названия, концепции и факте соития с соседней газетой. Но была ли эта стартовая сила надежной? Могла ли она развиться в нечто более долговременное, чем эйфория первых шагов после рождения?
Вдумайтесь в название сложносочиненной в ЦК КПСС газеты – "Рабочая трибуна". Не слышится ли в нем позвякиванье погремушек на колпаке шута горохового? Ведь оба слова покрыты густым слоем пропаганды доперестроечных времен и в блоке со своим идейно-тематическим целеполаганием – "газета социальной защиты трудящихся" – представляли собой конструкцию, которая сильно отдавала сознательным враньем. Иногда мне кажется, что кто-то из соратников Яковлева специально придумал это антижизненное название для издания, решительно не нужного восходящей, поднимающейся из андеграунда власти. Впрочем, здесь и сочинять-то ничего особенного не пришлось: в "Социндустрии" существовали две дурацкие пафосные рубрики – "Трибуна директора" и "Трибуна рабочего" – где авторы текстов, написанных, разумеется, в редакции, "ставили вопросы" перед вышестоящими, так сказать, инстанциями. Может быть, одну из них и выцепили яковлевские специалисты, пустив в мир обреченного на невеселую судьбу уродца?
Да уж, как корабль назовешь, так он и поплывет… И эта мистически-житейская истина подтверждалась и в мелочах, и по-крупному всякий раз, когда надо было выбирать свою позицию в освещении, анализе проблем, которыми буквально клокотала действительность. Трудящиеся – это кто? Кемеровские шахтеры, которые колотят касками по мостовой у Белого дома? Или пашущие на себя день и ночь кооператоры, нагруженные центнерами "ширпотреба" челноки? Да и каким именно способом следует кого бы то ни было защищать, если все органы власти или в параличе, или мечутся в поиске лучшей доли для себя, любимых? Словом, страшная эта штука – отсутствие внятных ориентиров у ежедневной газеты, которая, поскольку она общественно-политическая, а не для дачников или любителей охоты и рыбалки, по определению должна их иметь и демонстрировать читателю. Только что появившийся на арене "Коммерсант" – про рыночную экономику и ее работоборцев, "Известия" – про кипящую разнообразным возмущением интеллигенцию, "Советская Россия" – про коммунистические принципы, которыми Нина Андреева не может поступиться… А "Рабочая трибуна" про что? Вот и шарахались наши корреспонденты по огромному перечню каждодневных проблем, от очередной речи или поездки Горбачева до сегодняшних цен на мясо, овощи и картошку. Было искренне жаль главного редактора Анатолия Юркова, который хотел делать настоящую газету, но объективно не мог наполнить сколько-нибудь цельным содержанием скверно придуманную (или намеренно бесперспективную) доктрину издания.
Уйдя из "РТ" осенью 90-го ("выбросился из персональной "Волги" на ходу", как сказала моя умная жена), я потерял из виду газету, но не близких мне по духу людей. С кем-то трепались по телефону поздним вечером, кого-то встречал на улице "Правды", приезжая сюда по типографским вопросам нашего новорожденного "Делового мира". Было ясно: "Рабочую трибуну" сильно колбасит. Конечно, она не была единственной в числе центральных газет, бешено терявших тиражи, оказавшихся в тисках безденежья. Но здесь все это происходило какими-то невероятными темпами (пожалуй, вровень с "РТ" или еще быстрее сдувалась лишь "Правда", которая тонула вместе с КПСС). Из редакции уходили наиболее дееспособные люди, бился в судорогах брошенный на произвол судьбы корпус собственных корреспондентов… И когда я брал в руки тоненькую, кое-как сверстанную четырехполоску, выходившую раза три в неделю, меня пробивало горькое чувство сына, ушедшего из дома, и вдруг встретившего свою непутевую, тяжело больную мать.



IV

Третье (и, по всему видно, последнее) бывание мое в газете, с верченой-крученой, явно незадавшейся судьбой, началось в феврале 1997-го, когда немало настрадавшаяся редакция вроде бы стала оклемываться: провели нормальное акционирование – до того находились в дебильном статусе "общественной организации", – а главным редактором вместо предшественника, вполне случайного человека, занесенного в газету "ветром перемен", стал крепкий профессионал Виктор Андриянов. Кроме того, намечался маршрут если не развития, то движения к нему… Под логотипом "Рабочей трибуны" красовалась строчка "Общенациональная промышленная газета", и эти три слова грели надежду на возвращение к первородству, к тому легкому и счастливому, в общем-то, состоянию, когда всем ясно, что делать сегодня и завтра. Увы, не срослось. Прежде всего потому, что предыдущие десять лет гигантским бульдозером прошлись по этой самой социалистической индустрии, разметав в клочья, превратив в груду обломков еще совсем недавно цельную, по своему логичную систему. Главное – нет или почти нет достоверной информации о состоянии дел, проблемах той или иной отрасли, предприятия, НИИ, КБ, нет внятной статистики, нет или почти нет людей, которые готовы понять и принять полезность газеты, разрешить ей посильное соучастие в нынешних невеселых заботах. Те немногие собкоры, что выжили при "Рабочей трибуне" в годы передряг, в ответ на мои просьбы сделать традиционный "промышленный" материал, отвечали через день- другой: "Новые хозяева через проходную не пускают. Если пускают – не хотят говорить. Если говорят – никаких документов не показывают. Что тут серьезного можно написать?"
Да уж, какие времена – такие и песни. Громкие, с непременной фальшью и входящими в обиход проститутскими интонациями.
Вот пригласили на презентацию некоего (жульнического, по преимуществу) проекта, снабдили пресс-релизом, надули щеки на пресс-конференции, щедро угостили на завершающем фуршете… И что здесь бедному журналюге – прилепилось, присосалось к нашему брату это поганое словцо – делать-то? Ну и строчит он заметку соответствующего качества, которую можно напечатать, а можно и в корзину бросить. Впрочем, да пропади оно пропадом, все это невероятно огромное и непреодолимое, что сейчас свистело, ухало, стонало, вопило и материлось в новой, с позволения сказать, России. Этой дикой и мощной музыке можно противопоставить лишь здоровый журналистский цинизм: если газетка выходит, значит и мы жить будем. "Прочее все отложить и сказать в подходящее время", как учил всех пишущих некто Овидий, и был безусловно прав, поскольку классик…
Финансовое положение "Рабочей трибуны" было непростым. И это мягко говоря. Несмотря на резкое сокращение расходов (усохший впятеро штат, падение тиража, вдвое сократившаяся "жилплощадь" редакции и прочие постперестроечные превращения из "князя в грязь") реальных средств остро не хватало. И здесь надо отдать честь и хвалу двум Викторам-Победителям, Андриянову и Юрлову, которые с невероятной (и тем не менее, вероятной, поскольку деваться в смысле жизнеустройства было решительно некуда, а если человек оказывается на краю, он много может) энергией искали и находили деньги для газеты. Безусловно, цель этих заметок – хотя бы пунктирно обозначить судьбу газеты, а не ее людей, и потому портретные зарисовки здесь минимальны. О главреде Андриянове и гендиректоре Юрлове следовало бы сказать значительно больше, чем позволяют рамки темы, ведь они, столь разные, непохожие друг на друга, именно в этот роковой для редакции момент стали двуединством, позволившим преодолеть реальную угрозу исчезновения. Думаю, что стержень обоих – истовая преданность профессии, недюжинные мозги, чутье и мужицкая ухватистая сила.Это и стало решающим условием, а не какие-то "концепции", "тематические линии" и прочая наша цеховая дребедень,которая имеет право на существование лишь тогда, когда ты платишь по счетам арендодателя, типографии, поставщиков бумаги и т.д., плюс немножко оставляешь на зарплату.
Памятуя о том, как после попытки переворота ГКЧП указом Ельцина были закрыты несколько центральных коммунистических газет, и в этот ряд попала "Трибуна", болтавшаяся между жизнью и смертью две недели, наши Викторы бешено метались между потенциальными инвесторами. Федерация независимых профсоюзов России во главе с выдающимся хитрецом Шмаковым, старый боевой конь ЦК КПСС Аркадий Вольский, пригождавшийся любой власти и на тот момент осваивавший Российский союз промышленников и предпринимателей, люди из ближнего окружения олигарха Потанина, более мелкие и мутные деятели нашего капитализма приценивались к "Рабочей трибуне", ибо в середине 90-х покупка СМИ была вполне актуальным вопросом для отечественных скоробогачей. Вовсю шли игры в медиахолдинги, в политическом пиаре вращались серьезные бабки, пляски тщеславных мультимиллионеров шли по нарастающей…
Честно говоря, я не являлся непосредственным участником этих смотрин, поскольку в новой "Трибуне" был, во-первых, новичком, а, во-вторых, с главным контрагентом газеты по проблеме "с кем жить дальше" был практически не знаком. А он разбухал как грозовая туча во весь горизонт, на который ядреными буквами написано слово "Газпром". Что мы, погруженные в газетную горячую кашу журналисты, знали про эту организацию до середины 90-х? Ну, качают крепкие ребята из тюменских хлябей это самое "голубое топливо", кладут трубы, строят компрессорные станции, мерзнут в балках, упиваются "на отдыхе" в приполярных городках и столицах вусмерть, их начальники важны и молчаливы, поскольку к большому государственному делу приставлены… Мощная отрасль, но ведь таких десятки! И вдруг выясняется, что "Газпром" главнее всех, богаче всех, сильнее всех – прочь с дороги ракетчики, машиностроители, химики, текстильщики, пищевики и прочая, со всеми вашими заводами, НИИ, КБ, заслугами перед страной, драгоценными кадрами, традициями, патриотизмом. Его Величество Сырье – вот что стало козырным тузом России в ее играх с мировым сообществом. Тот, кто впервые увидит газпромовский билдинг на улице Наметкина, тотчас смекнет, что речь идет о чем-то из ряда вон выходящем. С тех пор, когда Черномырдин и его правая рука по газовой тематике Рем Вяхирев совершили историческое деяние (любой правоверный державник сказал бы – преступление), акционировав стратегическую для России отрасль и став в этой связи мультимиллионерами, прошло несколько лет, и все уже окрепло и обрело имперские формы. Впрочем, ну их к черту, и какое нам, в сущности, дело до того, сколько "Фальконов" в их авиапарке и каковы нынче годовые дивиденды членов правления… Наше дело состояло в том, что "Газпром" купил 25 процентов плюс одну акцию в пакете "Рабочей трибуны" за 5,5 миллиона долларов. Так реализовались богатырские труды Андриянова и Юрлова. В этой связи жить стало легче, жить стало веселей. И никто из обитателей нашей половинки этажа на улице "Правды", 24, не предполагал, что именно эта многообещавшая сделка станет началом конца "Трибуны" как центральной газеты.
Впрочем, шел 1997-й, до финиша "РТ" было не так уж близко, и хотя общий смысл тогдашней жизни уже напрочь исключал советскую "уверенность в завтрашнем дне", особых причин для беспокойства за судьбу газеты вроде бы не существовало. Тем более, что вскоре после заключения альянса с "Газпромом" в "Трибуну" явилась команда, о существовании которой можно было лишь догадываться. В те поры в "Комсомольской правде", располагавшейся аккурат над нами на шестом этаже, шла ожесточенная схватка за выбор пути развития и, соответственно, за власть. С одной стороны – главный редактор Валерий Симонов и "Газпром", с другой – не помню кем тогда работавший Владимир Сунгоркин и медиахолдинг В. Потанина. Сунгоркин и его соратники оказались сильнее и хищнее "симоновских", провели ураганную скупку акций у так называемого трудового коллектива, получили контрольный пакет и последующие полномочия. А Симонову и его ближним ребятам надо было сматывать удочки: пусть проигравший плачет… Вот эти-то кадры и спустились к нам на пятый этаж в виде изрядно пришибленных, но не потерявших боевой дух варягов. Ибо за этим десантом стояли газпромовские чиновники из департамента общественных связей, следовательно – наши кормильцы. Да и что тут спорить, если речь шла о мгновенном укреплении "Трибуны" на десяток-полтора вполне профессиональных "штыков".
Что сказать об этом симбиозе двух попавших под колеса судьбы журналистских команд? Оказалось, что школа "Комсомолки" существенно сильнее трибунской, поскольку, во-первых, наша газета была вдрызг измо чалена передрягами и потеряла много дееспособных людей, во-вторых, молодежная печать, искони лишенная "взрослого" административно-партийного рычага, всегда больше думала и делала для того, чтобы их издания стали яркими, привлекательными, изобретательными с точки зрения и формы, и содержания. Да, "шевеление извилинами" у пришельцев было энергичнее, чем у осколков "Социндустрии". Но, не в обиду будь сказано, "комсомольцы" притащили с собой и натренированную способность к закулисной возне, интрижкам вокруг какой-либо публикации, темы, человека. Это тоже свойство молодежных редакций, где всегда процветало острое соперничество за место под солнцем. Слава богу, что недавно крепко битые ребята с шестого этажа почти не применяли это оружие против аборигенов. Но то, что под одной крышей сосуществуют два разных племени, долго было заметно невооруженным глазом.
Словом, примерно до 2001 года все было ништяк. Гендиректор Юрлов целыми днями окучивал нашу скромную делянку в "Газпроме", главред Андриянов мягко и достаточно разумно рулил газетой, и хотя золотой дождь над редакцией отнюдь не пролился, на все необходимое для соблюдения приличий в московском журналистском сообществе хватало. От химеры вернуться к концепту индустриальной газеты отказались, ибо в одну реку дважды не входил никто и никогда. Делали вроде бы общеполитическое ничего себе изданьице, в меру квалифицированное, и, в силу характера и профессионального багажа главного редактора, не ввязывавшееся в острую политику. Крутили свои проекты вроде "100 лидеров промышленности и науки СНГ", издавали небесплатные книжки, совещались, судили и рядили свою писанину, ситуацию в России и вокруг, словом, было все, что присуще газетному гнездищу, которое постороннему человеку поперву кажется тихим дурдомом. Время от времени приезжали кураторы из "Газпрома", хорошо выпивали и закусывали, снисходительно поглядывали на окружающую действительность и отбывали на иностранных автомобилях восвояси, не оставив ни малейших пожеланий и, тем более, директив. Это было характерно для вяхиревского "Газпрома": взяв на содержание кучу газет и журналов, названных вскоре "непрофильными активами", начальники из соответствующего департамента практически не вмешивались в политику редакций. Им было достаточно купленной за малые для финансового монстра деньги лояльности, ведь кто же из нормальных домашних животных кусает кормящую и, в общем-то, нестрогую руку? Однако, согласно общероссийскому жизненному правилу, недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Ибо юркая, поначалу малоприметная фигура нового президента России транслировала некое излучение, вскоре превратившееся в соответствующий режим.
Один из первых шагов нового хозяина Кремля – смена руководства "Газпрома". Как говорят, Рема Вяхирева и его присных взяли в чекистский оборот и заставили уйти "по-хорошему". Тотчас привезли своего человека из "кузницы кадров" на Неве, и вскоре мы почуяли, что наступают новые времена. Злые языки утверждают, что в первую свою командировку "на севера" А. Миллер прихватил неоднократно стиранный лыжный костюмчик, вязаную шапочку и в этот прикид облачился на подлете к Надыму (или Нижневартовску) в соответствии со своими представлениями о суровых буднях газодобытчиков. Встречавшие же его были сплошь в лондонских, миланских и цюрихских одеждах и аксессуарах. О, зигзаги судьбы! Но сила корпорации не позволила мяконькому Алексею Борисовичу соскользнуть с заданного маршрута. Появившийся в одночасье холдинг "Газпром-Медиа" выполнял стратегическое поручение: давил вольнодумцев в НТВ, перехватывал управление "Известиями", решал вопросы с остальными членами газпромовской семейки СМИ, укрощая непокорных, выдвигая на ключевые посты ребят, изначально согласных служить "державной" идеологической доктрине и ее авторам. Сколько же их упало в эту мягкую, съедобную бездну, бросивших едва распробованную свободу слова (относительную, разумеется) под ноги безопасности и благополучию! С какой мазохистской охотой это племя построилось в ряды подручных охранителей! Впрочем, на том и успокоимся, ибо каждое время рождает своих певцов и героев.
Что же касается незадачливой нашей "Трибуны", то здесь никаких особых усилий не потребовалось. Последний профессионал, руководивший "Трибуной", был вызван в "Газпром-Медиа" и вышел оттуда безработным. Не знаю, какими были оперативные претензии к Валерию Симонову, классному журналисту, но основным в том раскладе стало, конечно, то, что он "чужой" в новой – пропитерской – конфигурации центральных СМИ. А через короткое время редакционный народ был собран по команде в актовом зале и какой-то газпромовский юноша представил трибунцам нового главреда, "приглашенного" из Санкт-Петербурга: Олег Сергеевич Кузин. Как говаривали в старину классики, " во всем его облике сквозила" сущность инструктора провинциального райкома КПСС, готового отстаивать дело партии и колебаться вместе с ее линией. Многим взрослым людям известно, что специалисты в этом политическом ремесле всегда готовы служить любой силе, которая будет удерживать их на плаву…



V

Что в дальнейшем? Последовательное и достаточно быстрое превращение может быть и не шибкой, но, черт возьми, все-таки газеты в ее суррогат, в газетоид, из которого выдавлена журналистика как таковая. Новый главный редактор оказался мужчиной обходительным, щедрым на шутки-прибаутки, умело применявшим педагогические приемы, сформированные его многолетним опытом партийного идеологического работника. Ни дать ни взять, душа-человек, и чаю, и водочки с тобой попьет, и анекдот расскажет. Но в чем же его существо, источник силы – с позволения сказать? С младых ногтей окунувшийся в райкомовскую комсомольскую действительность, Кузин крепко усвоил базовые ценности и правила правящего сословия (смотри "Государь" Макиавелли, "ЧП районного масштаба" Полякова и еще тонны три литературы по означенной проблеме). В этой связи отличительная особенность: практически всегда готовый к смешкам и пустяковой болтовне, Олег Сергеевич мгновенно темнел лицом и твердел голосом, едва возникала тень угрозы его личному благополучию. А откуда же она возьмется? Понятно, из его повседневной работы. Ну, газпромовская тематика, это понятно – как о покойнике, хорошо или ничего. Но ведь есть же еще несколько десятков питерских начальственных ребят, рассевшихся в федеральных креслах, с которыми нынешний главред близко пересекался на сумеречных просторах российского Северо-Запада. И здесь – жесткое табу на самомалейшую критику, включая элементарно объективный анализ. Но если птенцы гнезда ВВП контролируют нынче все ключевые посты в государстве, то впору задуматься – из чего газету-то делать при таком раскладе? Да из второсортного хлама, лишь по внешнему признаку напоминающего журналистику: рубрика и заголовок есть, иллюстрация есть, имя автора есть, а смысл публикации, ее целеполагание практически отсутствуют. Конечно, на страницах нынешней "Трибуны" появляются время от времени крупные политические фигуры, но, во-первых, это всегда путинская номенклатура, во-вторых, редакция и ее гости очень точно дозируют информацию, никогда не переходя границу дозволенного. Разумеется, я далек от робингудовской романтики, от правдоискательского максимализма, ибо во все времена любая газета балансирует между "можно" и "нельзя". Но если 95 процентов значительных, актуальных вопросов экономики, политики, социалки, культуры, даже спорта для редакции директивно закрыты для серьезного осмысления , если практически все острые проблемы сегодняшней России газета "взвешенно" обходит стороной , лишь имитируя свое присутствие в социально-политической действительности – туда этой конторе, производящей макулатуру, и дорога. На свалку истории отечественных СМИ. В перечень изданий, никоим образом не влияющих на умонастроение читателей и существующих лишь по стечению нескольких обстоятельств и недоразумений. Увы, этот слой мутантов нашей печати разрастается под давлением сегодняшних политических обстоятельств: как сказал поэт, тяжеле были времена, но не было подлей…
Окончательному сходу "Трибуны" с орбиты центральных изданий сильно помогло решение "Газпром-Медиа" о переформатировании газеты из ежедневной в еженедельник. Главный смысл – экономия, около 50 процентов бюджета. Понятно, штат резали "по живому". Под нож сокращений попадали и стар, и млад, от матерых собкоров до девочек-техсекретарей. Не дожидаясь "особого приглашения", уволились человек пять-шесть из "комсомольско-симоновской" команды, сразу понявших, что мало-мальски серьезной газете пришел конец, а профессионалу в режим выживания впадать негоже. Не приняв пресловутой реформы, ушел Виктор Юрлов, унеся с собой веселый дух предприимчивости, сопротивления обстоятельствам. И хотя по редакции бегал излучавший бодрость новый гендиректор Василий Богатырев, похожий на глянцевую иномарку, зачем-то затесавшуюся на ухабистый проселок, в конторе висели сумерки ритуального зала при морге. Эх, дурак я, что не нашел в себе сил закрыть тогда дверь "Трибуны" с той, как говорится, стороны! Сколько последующей скверны удалось бы избежать! Пожар февраля 2006 года, когда горела "Комсомолка", а на "Трибуну" целые сутки лились тонны воды и противопожарной пены, уже чисто физически доконал газету. Стоя по щиколотку в желтой жиже посреди своего бывшего кабинета, я сквозь нервный озноб подумал: "Вот и все". Потом, когда редакция скиталась "по родственникам", я не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего, от какой-то сонной одури – вроде бы пора очнуться, открыть глаза, но не получается…
Да, судьба была куда как немилостива к этой газете, переставшей быть для меня своей. Но существовала и внутренняя причина распада и, в конечном счете, паралич редакции, когда-то вроде бы гордившейся своей биографией в отечественной журналистике. Это непреодоленное отчуждение работавших здесь людей – даже в лучшие времена! – от целей, которые ставили перед газетой разномастные начальники. Всегда существовали "они" и "мы", всегда была дыра "отдельности" журналистского сознания, которую никому из руководителей "Социндустрии", "Рабочей трибуны" и "Трибуны" там более не удалось ни заштопать, ни залечить. Впрочем, не думаю, что даже самым сплоченным сегодняшним редакциям удалось бы выстоять под давлением внешних обстоятельств, равных выпавшим на долю нашей трижды переименованной газеты. Может, какое-то число склеенных общей памятью ребят останется, какое-то время еще будет сохраняться ощущение давней и недавней истории газеты. Но кому оно нужно? Уходящая натура! Взгляните повнимательней на нынешних энтэвэшников, наголову разгромленных властью семь лет назад. Ведь громкая была эпопея, журналисты рьяно боролись за свое право на профессию, сотрясали эфир и газетные страницы горячими и справедливыми словесами. Это вам не малохольная "Трибуна", а люди, точно знавшие вкус большого успеха, взятого у жизни своими руками. Не столь уж долгое время смыло те события, оставив лишь несколько мемуарных текстов на задворках Интернета. Никто не умер на баррикадах, главные фигуранты неплохо освоились в новой действительности, а сегодняшнее НТВ, логично влившееся в структуру "Газпром-Медиа", успешно выполняет функцию одного из идеологических столпов правящего режима. Жизнь продолжается! Так орала в своих отбивках радиостанция "Маяк" на следующий день после гибели в ДТП своего центрового ведущего. Однако сохрани нас Бог от морализаторства, грешного по существу и столь немодного в эпоху зрелой, налившейся соками этой земли эпохи В.В.Путина и его верных товарищей.
И тем не менее занозой, чуть ли не со студенческих времен, застряла мысль: почему в художественной (настоящей!) литературе и в кино нет ни одной сколько-нибудь значительной, духовно высокой, по-человечески сильной фигуры журналиста? Или конкретный сукин сын, готовый лечь под любого богатенького, или рефлектирующее нечто, похожее на застигнутого онаниста, или нерассуждающий стрингер с цифрой гонорара в середине души… Видно, есть какая-то червоточина, какой-то серьезный изъян в сердцевине нашей профессии? Впрочем, может быть именно сейчас некий мощный чувак ставит последнюю точку в творении, которое опровергнет эту "линию жизни", тянущуюся последние двести лет? Дай ему Бог разума и отваги, а уж мы, соблазненные своим лукавым ремеслом, в долгу не останемся.
…А тем временем чертог сиял, юбилейный вечер, посвященный сорокалетию единой в трех лицах, будто высшее существо, газеты двигался по программе. Полупустой зрительный зал расслабленно внимал выходящим на сцену поздравителям с дежурной папкой, где на хорошей бумаге содержались правильные приличествующие случаю слова. Никто из гостей и хозяев ни единым звуком не упомянул имена предшественников, их вклад в это сорокалетие. "Хоть бы главных редакторов назвали, манкурты несчастные", – прошипел сидевший рядом ветеран. Тем временем начался концерт… Но, чу! Вдруг певец, под трагические раскаты рояля, стал исполнять нечто несуразное – кончина, гроб, прощание… По залу прошелестел шумок, а злоехидный сосед хмыкнул мне в ухо: "А что? Ведь в тему!" Однако сей казус был преодолен естественным образом: любой романс имеет свой конец и аплодисменты. Тем более что на изрядных боковых пространствах Малого театра были развернуты буфетные мощности под стать празднику, чем хозяева и гости воспользовались тотчас после официальной части с чувством нескрываемого облегчения.