Штампу "человек с большой буквы" противостоит куда менее популярный его антипод – "чел.". Будучи таким же штампом, "чел." просто оказался заброшенным в чуждую для "человека с большой буквы" среду – в задачники и статистические справочники, где призван означать некоторое количество людей и, кроме того, – уже для меня – определенный их тип. Так или иначе – являясь Альфой и Омегой, первым и последним звеньями в цепи представлений о человеке (я подчеркну, что оперирую подобными примитивными схемами лишь для удобства: не в их осмыслении состоит сейчас моя цель), оба Символа приняли живейшее участие в литературе – персонажами и портретами. Однако речь не столько о них, сколько о тех, по чьей воле они там возникли.
Понятно, что творец и его герои, принадлежа к одному разряду животных и отличаясь способностью обладать характерами, не могут избежать обоюдной зависимости, отношений между собой. И, в большинстве своем, эти отношения приняли вид "обратной пропорции". Произведения Мастера, стремящегося прежде всего изобразить равного себе, изобилуют "чел’ами", описания которых по объему (если примитивно считать в страницах) могут и превысить место, отпущенное центральному персонажу, личности. Здесь как раз тот случай, когда не рисуют фигуру – рисуют фон, и на фоне этом противоположностью тени высвечивается образ – не только цель всей картины, но и, собственно, она сама. Это и есть высшая форма реализма в моем представлении о последнем – способность, уравновесив свою личность со многотомным перечнем "чел’ов" (род самопожертвования!), вызвав тем самым уже нечеловеческие процессы (природа не выносит абсолютного равновесия), – породить тот образ, который и станет Портретом. В случае великой удачи – Автопортретом. (Я уверен, что все автопортреты появились ненароком, случайно.
Случайность, в данном случае – синоним гениальности, – единственная форма нашего общения с божеством).
Несомненно: таков Достоевский, и в этом смысле он – безусловно реалист. Реалист ли во всех остальных?

Я поясню. Я понимаю "реализм" как силу, направленную творцом, в конечном счете, на себя, рождающую портрет (в любом из них автор просматривается, в большей или меньшей степени – но всегда): для человека нет более реальной категории в мире, чем он сам. Иная точка зрения, сопутствовавшая XIX веку, видела в реализме фотографическое, почти гомеровское восприятие сущего: и, действительно, большинство очерков, составивших "Физиологию
Петербурга", напоминают именно о дагерротипе, о рентгене (учитывая их "физиологичность") – то есть напоминают то, от чего спасал и себя и свои книги Достоевский.
Парадокс человека в том, что он собственноручно – своим телом, своим разумом, своим сознанием – осуществляет преграду между собой и мирозданием, "живую изгородь". Все, что доступно нашим зрению, слуху и так далее, а особенно "шестому чувству" творца – доступно им лишь потому, что "преграда" и разделяет и соединяет одновременно. А заодно – и властвует, всегда оставаясь преградой. Итак, для того, чтобы "фотографировать" – человек либо должен перестать быть таковым, либо превратиться в "чел’а". Ни одно, ни другое – не приемлемы для Достоевского.
Суть метода Достоевского, на мой взгляд, в том, что он предпочитал не изображать предметы, тела, ситуации, – а воспроизводить, повторять их. "Изображение" – статично, оно и есть "фотография", ибо лишь зрительные нервы и мускулы рук заняты в нем; оно, прежде всего, – механика. "Воспроизведение" – область "шестого чувства", проникновение движущихся и живущих предметов, явлений – сквозь ту самую "перегородку" и переселение их в иной (для них) мир – мир творца. Другими словами, разница между "изображением" и "воспроизведением" такая же, как между воздухом и спиртом в той банке, куда потом сажают музейную ящерицу.
Наконец, "фотографическому" реализму просто недоступны некоторые приемы Достоевского. Например, двойные время и пространство из романа "Преступление и наказание", их гнетущая парадоксальность, достигшая апофеоза в конце книги, якобы – конце: формально все то, что должно было произойти, – произошло; с другой стороны, зримый, недвусмысленный конец воспринимался бы неестественным, даже кощунственным – как обрыв, прекращение Движения, прекращение жизни.
А фотография, между тем, неминуемо требует конца, законченности: "Остановись, мгновенье!.."

Понравилось слово... Сперва – одним, запечатлевшим вселенную в черно-белых тонах, потом – другим, использовавшим преимущественно оттенки красного. Действительно: "реализм", "реальность" – как удобно! Для "чел’а" взгляд в реальность – почти уникальная возможность бежать от себя, не оглядываясь, перелезая через "перегородку", раздирая штаны – в лучшем случае. Ибо себя он к "реальности" не относит; ибо сам для себя – не существует.
Существовать в мире: значит – существовать "для себя"; значит – совмещать внутри, за "перегородкой", и часть реальности, и всю ее; значит – выполняя Боговы функции – быть Реалистом, отражаясь в виде блика на чужих распахнутых объективах.