МАРИНА КИСЕЛЕВА
Санкт-Петербург
Санкт-Петербург
Марине Киселевой 25 лет, родилась в городе Череповце Вологодской области. Сейчас живет и работает в Санкт-Петербурге, где закончила Медицинскую академию им. Мечникова.
БЛАГОДАТНЫЙ ДОМ
* * *
* * *
Вербное святое воскресенье,
Небосклона холст в подтеках серых,
Будто бы на полпути Создатель
Обронил в растерянности кисть.
Хлесткий ветер, пыль в глаза пуская,
С голых веток гонит птичьи стаи.
Бесшабашно метры в час растратив,
Струйкой сквозняка стекает вниз.
Распустив усы, ползут трамваи,
Опьянев от предвкушенья мая.
Выткан колокольным звоном, воздух
Виснет, как непрошеный вопрос.
Сквер при храме выцветший и сирый,
Но в его плену находит силы
Распрямляться нервная береза,
Словно для слепого неба трость.
Небосклона холст в подтеках серых,
Будто бы на полпути Создатель
Обронил в растерянности кисть.
Хлесткий ветер, пыль в глаза пуская,
С голых веток гонит птичьи стаи.
Бесшабашно метры в час растратив,
Струйкой сквозняка стекает вниз.
Распустив усы, ползут трамваи,
Опьянев от предвкушенья мая.
Выткан колокольным звоном, воздух
Виснет, как непрошеный вопрос.
Сквер при храме выцветший и сирый,
Но в его плену находит силы
Распрямляться нервная береза,
Словно для слепого неба трость.
* * *
Очередная завершилась повесть,
В глаза щенком умильно смотрит поезд
И норовит хвостом своим вильнуть.
К нему я потянусь рукой с перрона,
Но голос живодера непреклонно
Пинком загонит нас на третий путь.
Обиженный щенок зайдется лаем:
«Мы третий путь с тобой не выбирали!»
И весь сожмется, жалобно скуля.
Я малодушно отвернусь – не плакать!
Но отовсюду поезда-собаки
Недоуменно смотрят на меня…
В глаза щенком умильно смотрит поезд
И норовит хвостом своим вильнуть.
К нему я потянусь рукой с перрона,
Но голос живодера непреклонно
Пинком загонит нас на третий путь.
Обиженный щенок зайдется лаем:
«Мы третий путь с тобой не выбирали!»
И весь сожмется, жалобно скуля.
Я малодушно отвернусь – не плакать!
Но отовсюду поезда-собаки
Недоуменно смотрят на меня…
* * *
Все чаще думаю –
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
В. Маяковский, «Флейта-позвоночник»
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
В. Маяковский, «Флейта-позвоночник»
Слезящийся май. Повторенье сюжета.
Сужается круг, как коварный атолл,
И выпукло смотрит стекляшкой лорнета,
И катится пуговицей от пальто.
Сужается круг. Заклинанья бессильны –
Диаметр пространство на тропы рассек,
Секунды дрожат, утопая в трясине,
И преющий май – как набрякший упрек,
Дымящийся, едкий, проросший грибами,
Чьи склизкие шляпки пусты, как обман.
Он, словно верблюд, изможденный горбами,
Водой захлебнулся. Он сходит с ума
От круглой безвыходности и от круга,
Который все больше походит на цель,
Который зияет отверстием звука
И точкою пули, что ставят в конце.
Сужается круг, как коварный атолл,
И выпукло смотрит стекляшкой лорнета,
И катится пуговицей от пальто.
Сужается круг. Заклинанья бессильны –
Диаметр пространство на тропы рассек,
Секунды дрожат, утопая в трясине,
И преющий май – как набрякший упрек,
Дымящийся, едкий, проросший грибами,
Чьи склизкие шляпки пусты, как обман.
Он, словно верблюд, изможденный горбами,
Водой захлебнулся. Он сходит с ума
От круглой безвыходности и от круга,
Который все больше походит на цель,
Который зияет отверстием звука
И точкою пули, что ставят в конце.
* * *
В жару не пишется,
Глаза слипаются,
Лист ослепил нагой и наглой белизной.
Слова колышутся,
И оплавляется
Мной выводимое прилипчивое «зной».
Озноб прокатится
По коже пальцами
(От зноя до озноба – тонкий край).
И вновь, злорадствуя,
Под ручкой плавится,
Но не занудливое «зной», а злое «знай!»
Глаза слипаются,
Лист ослепил нагой и наглой белизной.
Слова колышутся,
И оплавляется
Мной выводимое прилипчивое «зной».
Озноб прокатится
По коже пальцами
(От зноя до озноба – тонкий край).
И вновь, злорадствуя,
Под ручкой плавится,
Но не занудливое «зной», а злое «знай!»
* * *
У покосившейся разрушенной ограды
В задумчивости смотрит человек
На старые дома, на балюстрады,
На стены подпирающих калек,
На костыли и на протянутые руки,
На мутное витринное стекло,
На дворника, метущего со скуки,
На след, оставленный в пыли его метлой,
На задохнувшиеся в выхлопах машины,
На возводящийся строительный редут,
На то, как неопрятные мужчины
Брюзжащих женщин под руки ведут,
На пролетающих голодных громких чаек,
Ошеломленных шорохами крыш,
На тот единственный фонарь, что освещает
Округу, но не посещает ниш…
Картинка остается неизменной,
Но смотрит неотрывно человек
На дряхлые измученные стены,
На свет – тот, что почти уже померк.
В задумчивости смотрит человек
На старые дома, на балюстрады,
На стены подпирающих калек,
На костыли и на протянутые руки,
На мутное витринное стекло,
На дворника, метущего со скуки,
На след, оставленный в пыли его метлой,
На задохнувшиеся в выхлопах машины,
На возводящийся строительный редут,
На то, как неопрятные мужчины
Брюзжащих женщин под руки ведут,
На пролетающих голодных громких чаек,
Ошеломленных шорохами крыш,
На тот единственный фонарь, что освещает
Округу, но не посещает ниш…
Картинка остается неизменной,
Но смотрит неотрывно человек
На дряхлые измученные стены,
На свет – тот, что почти уже померк.
НОСТАЛЬГИЯ ПО ПРОВИНЦИИ
I
Ностальгия по провинции,
Несмолкающая грусть,
В этом городе томиться бы –
Я же без него томлюсь.
Воробьиный он и солнечный
И такой нарядный, что
В нем кажусь смущенной горничной
С воплотившейся мечтой.
По-особенному праздничный –
Вот я им уже больна
И любови нерастраченные
Отдаю ему сполна…
II
В застывшей и недвижимой провинции
Дни спутал тюлем тополиный пух,
И если где-нибудь увидишь больше двух
Прохожих, то покажутся провидцами
Те улицы, чьи темные уста
Впустили их, заранее предчувствуя
Диван, комод и стол под красной люстрою
В квартире их, которая пуста.
Туда они спешат, еще не ведая
В углах окна запрятанную ложь –
(Внезапную, как тысячный падеж
Скота), – и делятся нехитрыми секретами.
А расходясь, не запирают дверь,
Оставив чашки, сахарницу, блюдца,
Как будто через пять минут вернутся
В Череповец, Самару, Обнинск, Тверь…
Ностальгия по провинции,
Несмолкающая грусть,
В этом городе томиться бы –
Я же без него томлюсь.
Воробьиный он и солнечный
И такой нарядный, что
В нем кажусь смущенной горничной
С воплотившейся мечтой.
По-особенному праздничный –
Вот я им уже больна
И любови нерастраченные
Отдаю ему сполна…
II
В застывшей и недвижимой провинции
Дни спутал тюлем тополиный пух,
И если где-нибудь увидишь больше двух
Прохожих, то покажутся провидцами
Те улицы, чьи темные уста
Впустили их, заранее предчувствуя
Диван, комод и стол под красной люстрою
В квартире их, которая пуста.
Туда они спешат, еще не ведая
В углах окна запрятанную ложь –
(Внезапную, как тысячный падеж
Скота), – и делятся нехитрыми секретами.
А расходясь, не запирают дверь,
Оставив чашки, сахарницу, блюдца,
Как будто через пять минут вернутся
В Череповец, Самару, Обнинск, Тверь…
ДВА ПОСВЯЩЕНИЯ
Ирисы в морозном нимбе, гиацинты,
Орхидеи устилают тротуары
Спешно утепляющегося (по cito)
Исполина (и осколки стеклотары).
Фатум забрасывает куда угодно –
Угодья, говорят, чем дальше, тем лучше,
Божий промысел – это не глас народный,
Родина, в общем-то, тоже случай.
Остров холодные волны массируют,
Дряблые всплески – никак утопленник?
Слепнут и глохнут лишь бессильные,
Камнем на шею – премия Нобелевская.
Остовом острова не насытиться,
Молча одеться и волком ринуться
Умирать, умирать, умирать на Васильевском.
…………………………
Иные наступили времена –
Линяют сны до короткометражек,
И мягкий знак становится на страже
Епархии, где наши имена
Тускнеют и теряют голоса;
Юродствуя, отплясывают тени,
Раскатываясь приступом мигрени
И переписывая адреса.
Но над навеки не заполненным листом
Увили строки благодатный Дом.
Орхидеи устилают тротуары
Спешно утепляющегося (по cito)
Исполина (и осколки стеклотары).
Фатум забрасывает куда угодно –
Угодья, говорят, чем дальше, тем лучше,
Божий промысел – это не глас народный,
Родина, в общем-то, тоже случай.
Остров холодные волны массируют,
Дряблые всплески – никак утопленник?
Слепнут и глохнут лишь бессильные,
Камнем на шею – премия Нобелевская.
Остовом острова не насытиться,
Молча одеться и волком ринуться
Умирать, умирать, умирать на Васильевском.
…………………………
Иные наступили времена –
Линяют сны до короткометражек,
И мягкий знак становится на страже
Епархии, где наши имена
Тускнеют и теряют голоса;
Юродствуя, отплясывают тени,
Раскатываясь приступом мигрени
И переписывая адреса.
Но над навеки не заполненным листом
Увили строки благодатный Дом.