Душный ворот. А под воротом – горло, а в горле – ком;
а в лёгких ладан мешается с табаком;
горечь под языком. Рука затыкает рот
сигаретой.
Переносицу жжёт
пронзительный взгляд. Чей –
сердце ведает, и просится прочь – присно;
перьев просит, и голоса вещего просит – к вящей
славе Господней… Стиснув
пальцами правой запястье левой,
как гитарный гриф,
слушаю, как пульсирует кровь; как, обогрев
ладони,
она возвращается к сердцу, и вновь сверху донизу
обегает тело.
И нет у неё голоса…

…то, что мы за отсутствием чаши
глотали из горсти – не горше,
чем желчь, но нисколько
не слаще полыни –
опала – палимые солнцем,
мы пали на ложе, –
и влажный, тревожный и сумрачный сон
заключил нас в тенёта;
и ноты, звенящие ноты,
сливаясь в аккорды,
сложились в симфонию Бездны –
небесно_прекрасную,
дьявольски сладкую музыку…

ужас падения, слитый
с восторгом полёта над острыми скалами –
эротанатос; сонатами стонов
рассеяв молчанье, не чая,
не тщась докричаться до сонного солнца,
мы соединяем уста, но усталое тело –
одно на двоих – содрогается в долгом,
немом и отчётливом зове…
и названо Имя, и новым заветом
меж небом и нами в раскрытое настежь
окошко врывается ветер,
и свет заживляет ожоги на коже
и кровоточащие ссадины душ,
не оставив рубцов; и наш сумрачный сон
озаряется ярким сияньем: то тучи
рассеялись и обнажили горящее звёздами
небо; и зыбкая бездна под нашими стопами
стала мощёной дорогой туда,
где прикрытым ладонями ночи
свечным огоньком,
обещанием жизни,
забрезжил рассвет…

Как перекати_поле
на поле, где ни один – не воин. И ветер, воя
несёт лишённый корней клубок веток – столь скоро,
что из попутного вдруг становится встречным…
Короткие встречи – слишком мгновенны для речи,
и давно стало хватать одного взгляда, где прежде
тысяча слов, как пробка, затыкала наглухо горло.
Теперь горло немо и закрыто шарфом – не от удара –
некому стало бить – а от простуды: всё_таки ветер…
Вереница столбов – через два, на третий метр –
слилась в сплошную серую стену,
на которой, когда б не скорость,
я – назло ветру в грудь, и ветру в спину,
и штилю посреди – нацарапал бы, процарапал ногтями:
«Мои корни – в тебе. Не дай им сгинуть…»

Встать на колени, когда надобно простереться ниц –
свобода. Оторвать на секунду ступни от половиц –
полёт. Клинопись острых взглядов со скрижалей лиц –
Закон… И нет нужды в иных словах, сверх слов
Закона. Но – тысячи лбов бьются в стену миллионов лбов,
Выбивая на скрижалях мира слово «Любовь».

Ещё не всё. Ещё есть время на
раздумие – покуда бьётся сердце.
…гадать: какого адского огня
мне хватит, чтобы наконец согреться;
какую тишину нарушу стоном
падения, пока достигну дна;
какая флейта станет для меня
ревущею трубой Армагеддона?..

Ещё не всё. Есть время, чтоб понять,
пока внутри, левей желудка, тяжко
ворочается тьма – что вот он, ад,
страшнее всех других, – предельно ясно
осознавая: это на века… но
ещё есть время тихо попросить,
до немоты замёрзшими руками
сдавив виски, – Помилуй и спаси!

И – ощутив, скорее, не услышав
ответ, я понимаю: время вышло.

Остывший чай. Раскрытое окно.
Могильный холод медленно стекает
по подоконнику к ногам. Темно:
единственная лампа вполнакала
сдалась без боя. Мрак – густой, недобрый –
упал на плечи каменной плитой;
и ночь вокруг едва ль темнее той,
внутри меня, вдавившей сердце в рёбра…
Но я уже не вижу ночи – сквозь
спокойный свет, над коим тьма не властна,
сквозь небо, распахнувшееся настежь,
сквозь слёзы… –
только Лик в сиянье звёзд.

по выцветшим в углу обоям, разве,
угадывать: когда_то в эти окна
заглядывало солнце…
(а с базаров
исчезли семечки…)

тяжёлый войлок облаков
притёрся к крышам –
там когда_то было небо,
и жили птицы – там,
куда ты смотришь,
повторяя: «скоро
начнётся дождь»…
я отвечаю: не сезон, –
но ты не слышишь.
ты бежишь по снегу,
босая;
и смеёшься в голос
(руки
раскинуты крестом):
– взгляни на небо!
с таким_то небом – и не быть дождю?!.

I
Как два крыла, соединённых тельцем
ночного мотылька, мы не встречались
в полёте – лишь в покое; но согласный
покой не отличали от полёта…

…и подойдя к реке забвенья с разных
сторон, чуть искажённым отраженьем
друг друга, да не убоимся, ибо,
коль море расступалось перед словом, –
реке достанет взгляда.

II
Реке достанет взгляда, ибо воды
беспамятства – материя слабее
той, что творится оком, наделённым
отобразившейся в зрачке звездою

И дно реки бесстрастно примет тяжесть
ступней – и сохранит их очертанья.
И воды, вставшие хрустальной гладкой
стеною, отразят двоих – навечно,
как два крыла, соединённых.

…оглянувшись на пройденный путь,
увидишь себя – младенца;
и себя – юношу, в борьбе
обретающего право на ошибку;
и себя – мужчину, ведущего войну
за право на непогрешимость;
и себя, оглянувшегося минуту назад –
рыдающего над увиденным; –
и улыбнёшься…