Нет причала у Летучего Голландца.
А хотелось бы – ну правда, хоть убей! –
Завязать с карьерой чертова засланца,
Быть как тысячи нормальных кораблей.

Из штормов выкручиваясь лихо,
Контрабандный кофе доставлять,
Хоть с какою-никакою кораблихой
Просто рядом ночку постоять.

Хоть с шаландой, провонявшей рыбой
От снастей до мыслей и страстей,
Старой, толстобокой и ворчливой...
Как у тысячи нормальных кораблей...

А однажды зорькой, рано-рано,
Повидать хоть раз, издалека,
Как – легка, тонка, дыша туманом –
Яхта улетает в облака...

Нет причала... Нет причала, братцы!
Все в портах такой пошел народ...
«Кто? Летучий? Гады вы, голландцы!
Гэць! Лети в свою Голландию, урод!»

Не сказать бесчувственному свету,
Как сердца у вечных странников болят!
Нет такой страны – «Голландия»! И нету
Кораблих. И яхты не летят.

Ах, откуда тоска такая?!
Что-то сыплет из низких небес,
В лужах глинистых увязая,
Ветер прыгает, точно бес.

Дыры, ватники, боты, ушанки,
Покосившийся горб крыльца...
Видно, этой российской изнанке
Края нет, и не будет конца.

Проавосила век двадцатый,
Проскрипит двадцать первый... Эх!
Край юродиво-придурковатый,
Почему ты дороже всех?!

Время, прочь! Хочу заблудиться,
В безымянном присесть тупике.
Пусть тоска моя растворится
В этой смертной, вселенской тоске.

Сердце так не защемит – что ты! –
Ни на Аничковом, ни в Кремле.
Есть же, есть настоящее что-то
В этой глинистой, нищей земле!

Есть какая-то жуткая прелесть...
Не понять ее, не рассмотреть
Тем, кому никогда не хотелось
Ни к цыганам,
ни – умереть.

Куда уехал цирк?
Бывает хуже.
Бывает даже – «быть или не быть».
Куда уехал и кому он нужен,
тот цирк, в котором нам случилось жить?
Публика сидит – серьезней трупов!
И каждый взгляд – как автомат.
А ты давай, смеши.
Проплачен вечер, знаю.
Как все глупо.
Я – не для вас.
Я... это... для души.
Жаль Гамлета!
А то – ушла б с арены,
купила бы билет на первый ряд,
и на паяцев строго-откровенный
уставила бы взгляд, как автомат.
Только ап – страницы разметались,
вот роль моя.
Начала нет.
Не разобрать конца.
Гамлет мертв. А йорики остались!
И у меня – с пищалкой нос
и губы в пол-лица!

За таких попы не молятся,
за таких не ставят свечи...
Как забыть, чем успокоиться?
Что же это за напасть!
Если мне с моей молитвою
о душе нечеловечьей
даже на холодных плитах
Богу в ноги не упасть!

Для животных нет в раю дверей...
Только вот не верится никак:
если Иисус любил детей,
неужели не любил собак?

Рай собачий спрятан не за облаками.
Он – в лощине неземной любви.
Новоселам машут ангелы хвостами,
приглашая во владения свои.

Там в колбасной роще есть тропинка,
напрямик к бульонно-греночной реке.
Там у каждого – свой мячик, и подстилка
с мягкой тапочкой хозяйской в уголке.

Там всем рады! И теперь я понимаю:
нам ли, нехристям, молиться за собак!
Это людям нужно быть достойным рая,
а собаки в рай приходят просто так.

Бывают дни, которые проходят
Так бесполезно, будто не прожил,
А в грязную ладошку в переходе
Измятою купюрой положил.
И ни на грош тебе не стало легче:
Подачка – не от сердца! Кто они,
Те черненькие злые человечки,
Что у людей выпрашивают дни?
Что нашу жизнь по маленьким клочочкам
Суют в котомку, не благодаря,
И многоликим долгом, как крючочком,
Цепляют нас за совесть втихаря.
Как самые богатые на свете,
Им подаем, даем – не все ль равно!
Беспечные, как русские. Как дети,
Которым жить бессмертными дано.
Но жжет вопрос: кто главный в этой шайке?
И на кого стараются они,
Те черненькие злые попрошайки,
Что у людей выманивают дни?

Что остается после чувства?
Ток узнавания при встрече.
Я никогда не докричусь вам.
И вы – не дозоветесь вечно.

Храните наши дни и ночи?
А я – разорвала все в клочья.
Лишь иногда их –
Редко. Очень. –
как пазлы, складываю ночью.

Клочок к клочку. Ложатся ровно,
рисунок вроде не нарушен...
Нет одного – такого бога,
чтоб в них вдохнул живую душу.

Что остается после чувства?
На целую надежду меньше,
чем после смерти.
Научусь ли
Из пазлов складывать надежды?

И вам бессонница несносна.
И вы на пазлы ночи рвете.
Так и живем. Чужие – в доску...
Коллеги по дурной работе.