Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Штудии


Игорь ДУАРДОВИЧ



ТИТАНЫ, ПОЙМАННЫЕ В МЫШЕЛОВКУ
(стихотворный базис Егора Фетисова)

Автор, отмеченный в ЖЗ четырьмя публикациями, с последней из которых можно ознакомиться в «Арионе» № 4 за 2010 год, привлекает дрессированной сложностью, умением дозировать и отмерять моменты глубоко личного переживания так, чтобы стихотворение сохраняло воздух, как наполнитель и, словно мыльные пузыри, свободно перемещалось в направлении читателя, создавая иллюзию магического естества. Одновременно стихи Егора Фетисова — это постоянная трансформация предметов, успешное нанизывание пестрых деталей на невзрачный стержень. Невзрачным стержнем может быть что угодно от греческого мифа, перешедшего в пружинящую метафору, до застарелого фразеологизма, становящегося вариацией, или до внутренней темы, которая всегда единственна и не разветвляется на причинно-следственные связи. Прагматизм становится на уровень знакового качества, всегда сопутствующего поэтическому успеху. Егор Фетисов остается автором пока только одной книги стихов «Час», изданной в октябре 2008 года и состоящей из шестидесяти стихотворений. Какой-либо справки об авторе в Интернете найти не удалось, как и рецензий или подробных заметок-отзывов. Но при этом поэт, преподаватель Санкт-Петербургской консерватории, остается членом литобъединения Галины Гампер, и, судя по анонсам, активно участвует в поэтических вечерах, иногда выступает в роли ведущего. Стоит ли гадать, с чем может быть связано такое невнимание со стороны критиков — быть может, у всех запотели монокли? Или это как-то оправдывается характером писателя, если измерить авторскую инициативу и дипломатию по шкале тусовочности и затворничества? Зная человека только по одним его хорошим стихам, объективно не ответишь.

Одна лишь ночь цикаде суждена,
Одна строка — хорошему поэту.
Она так близко… Кажется ответом…
И все-таки ответу не равна.

Стихотворение «Снег» хочется процитировать целиком; давая стихам такие распространенные хрестоматийные названия, поэты всегда как бы протягивают руку за эстафетной палочкой.

Он не порхает — липнет к лицам,
Как рой беззвучных комаров,
Он ищет, где бы приземлиться,
Он заползти всегда готов
За ворот, в теплые подмышки,
Проникнуть в самое нутро
И делать там свои делишки.
Все так задумано хитро,
Что раскусить его проблема:
Личину запросто сменив,
То лирику подкинет тему,
То улыбнется в объектив,
То снежной бабы облик примет,
То ласково обнимет ель,
То новое примерит имя:
Пороша, наст, сугроб, метель...
Он от весны бежит, играя,
В лесных оврагах кое-где
Белеет до начала мая.
И душу отдает воде.

«…природа и смерть. Обе темы очень традиционны в романтической лирике и легко могут отделиться друг от друга» — как писал Михаил Гаспаров. У Егора Фетисова, с одной стороны, видим романтическую основу: идет снег, то крупными хлопьями, то маленькими снежинками-одиночками вторгаясь в городской пейзаж… Но снег не становится в этом пейзаже самым главным. Снег — это всего лишь касательная прямая или указатель, и указывает он на присутствие кого-либо: лирика, фотографа, играющих детей и их родителей... Снег становится живым только благодаря появлению человека, и вовсе не меняет «личину» — меняются только люди в зонах его приземления. Романтика снега несколько завуалирована иронией: «За ворот, в теплые подмышки,/ И делать там свои делишки»… причем ирония, переходящая в каскад образных переключений, с частицей «то» открыто перевоплощается в проговариваемую рождественскую загадку. С другой стороны олицетворение снега сводится до уровня мифологизации, где одно природное начало традиционно преследуется другим: «Он от весны бежит, играя,/ В лесных оврагах кое-где…»
Далее трагическая концовка, две завершающие строки, рисующие картину, к которой возвращаешься раз-другой для того, чтобы приглядеться и разглядеть что-то очень знакомое. Эти строчки, как двойную стереооткрытку, наклоняешь под разными углами, пока шуточно и неожиданно не возникает фантом лермонтовского парусника. Стихотворение «Снег» Фетисова также написано четырехстопным ямбом, поэтому с желанием синтезировать лермонтовское начало и фетисовское «продолжение» трудно совладать. Получается законченное четверостишие с описанием катастрофы, на которую Лермонтов намекал косвенно.

Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!..
Белеет до начала мая.
И душу отдает воде.

Поэзия Фетисова строится на постоянном подразумевании, примагничивании тысячи мелких частиц для обрисовки окружающего пространства, на противопоставлении и стремлении сделать из читателя актера, способного вживаться в роль кого и чего угодно. Или даже не актера, но ребенка, потому что ребенку совсем не кажется глупым представить, как бы он себя чувствовал, если бы был стулом или насекомым. Часто ребенок способен вообразить себя на месте другого существа или предмета отчетливее взрослого. Во всяком случае, для него такие опыты намного актуальней.

В мягких войлочных тапках, малыш,
вновь беззвучно сную по квартире,
в сотый раз пролетая Париж
в одинок-о-динаковом мире.

То ли Карлссон, то ли Икар,
то ли в зеркале отображенье.
А на улице — птичий базар.
Шум гуляющих, крики и пенье.

Задача в том, чтобы мы почувствовали себя в чужой шкуре, были менее зациклены на состоянии себя-внутреннего, и развивали неограниченную способность мысленных перевоплощений.

Время не спит, равномерно дышит.
В этом дыхании нет тепла.
Рыба стремится на свет, не слышит
Сложенных крыльев в момент броска.

Жизнь не длиннее пеньки из кедра,
Но так прекрасна, как птичьи стаи.
Рыбьи души, речные недра.

Егор Фетисов автор избирательный, на главной странице его персонального сайта написано полужирным шрифтом: «Если вы хотите почитать хорошую поэзию, возьмите И. Бродского, М. Цветаеву, Н. Гумилёва, У. Х. Одена или Д. Томаса…» Складывается впечатление естественной для хорошего писателя самонедооцененности — никак не заживающего нарыва, который и не должен заживать. Автор и не станет избавляться от колющей занозы, словно заколдованно-обреченный, даже если сильно этого пожелает. Но поэзия никого к себе не привораживает, у нее не бывает любовных неудач — поэзия, как вирус и постоянный поиск дефекта собственного гена…

В палате все со сломанными пятками,
И только я со сломанным плечом.
Рука пестрит где швами, где заплатками —
От гипса, как потертым сургучом.
Здесь все свое и все-таки чужое,
Чужая даже правая рука.

В «Госпитале», объемном произведении нестрофического типа, Фетисов описывает реальность больничной палаты, чувство неполноценности и невозможности инициативы ввиду того, что больной призван соблюдать установленный режим. Это переживание обобщено в одиннадцатой строчке: «И мы лежим, как порченные овощи», а двенадцатая строчка «И тренируем мускулы души» формирует логический конец, после которого стихотворение могло бы не продолжаться. Возможно, оно и было закончено, но через какое-то время автор посчитал, что сказанного недостаточно. Взглянув на «картинки памяти» по-новому, он попытался сохранить интонацию, и в какой-то мере ему это удалось, но в произведении все равно прослеживается контраст настроений. Отсюда и новые предпочтения в организации рифмы. Одиннадцатая строка — последняя строка с дактилическим окончанием, далее стихотворение будут структурировать в основном женские рифмы, среди которых попадается одна экзотическая «банки — krank’и». Дает о себе знать образование поэта: Фетисов закончил немецкое отделение филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. В немецком языке слово «krank» означает «больной, нездоровый».

А в мире между тем опоссум новый,
Науке неизвестный мелкий вид;
Зачем-то лед залили на Дворцовой,
Но Эрмитаж пока еще стоит.

Лежа в больничной палате, герои стихотворения: поэт, его сосед Алексей (соседняя койка?) и монтажник Вася следят за новостями, стараются быть в курсе происходящего в родном городе, делятся историями о том, как получили нелепые травмы. Одним из центров внимания становится «опоссум новый», недавно открытый вид зверька, о котором, видимо, все трое часто вспоминают в своей компании, выстраивая для потехи разные предположения:

(Опоссум, кстати, клевый, меньше мыши,
Понятно, что наука прозевала.)

Запоминающейся частицей таких разговоров становится сатирическое умозаключение, которое вовсе не обнажает и без того известный факт:

Во всех нас что-то есть-таки смешное,
Опоссумное: мы ночные звери.
Во всех нас что-то ночью тупо ноет
И хитро смотрит в щелку старой двери.

Противопоставление, попытка воображения одного на месте другого — это основной метод стихотворения «Госпиталь». Герой Фетисова пытается все перевернуть, посмотреть на самого себя и на других глазами маленького зверька и в тот момент, когда у него это получается, он видит пред собой титанов, пребывающих в лечебном покое, остро осознающих вынужденное безделье и сопутствующее ему замедление времени.

И мы, друг другу предложив «Кетанов»,
Как девушке букет при первой встрече,
Чуть теплимся, как кладбище титанов,
Которых только время чем-то лечит.
А что припасено в его аптечке —
Какие средства, мази, порошочки...
За Васю дочка где-то ставит свечки —
В монастыре у Васи где-то дочка.
Он в ночь перед хирургами молился
(Ведь тоже пятки! Только обе сразу):
Монтажник, кладка свежая, свалился.
Теперь титан и спицы по заказу.
Мне не спалось, я думал: Бог — он выше,
Он видит, как мы ничего не можем.
И маленький опоссум, меньше мыши,
Ему, быть может, чуточку дороже...

В итоге больной испытывает наивную детскую ревность, как если бы ревновал к собственному брату или сестре. Кажущаяся несправедливость положения заставляет думать о чем угодно, навязчиво поддерживать религиозный спор в своем сознании и, наконец, усомниться в силе и постоянстве любви Создателя. Среди людей, испытывающих мучения, связанные со здоровьем, такие мысли закономерны.

Жизнь дала ипотеку, теперь собирает проценты,
Ничего не оставив на щедрый духовный кутеж.
Забирая идеи, мечты, ожиданья, моменты…
И никак не уменьшить, никак не отсрочить платеж.

Ей не нужен ни банк, ни ячейки, ни клятвы, ни опись —
Все от смерти до смерти, один тут на всех договор.

Многие современные поэты консервативны и тонут в академизме, в старых формах и понятиях. Они могут часто печататься в журналах, писать суровые статьи про идеализм в искусстве, но не иметь устойчивого понятия о современной стихотворной пластике. Им трудно передать волнение современника. В стихотворчестве таких авторов жизнь предстает, как на полотнах передвижников или как в барочной скульптуре амурчика. Но лучше бы она возникала немыслимым гибридом или посткультурношоковым отпрыском, который прежде, как скопление веревочных узелков, только раздражал читателя. Поэзия Фетисова отличается своей пластикой в лучшую сторону, так как ее не назовешь опоздавшей на столетие или, наоборот, поспешившей. Даже эллинские мотивы в его творчестве первой половины нулевых воспринимаются не как архаизмы, но как актуальные сюжеты, успешно адаптированные к современной ситуации.

Сизиф

Не кончается день,
камень не так тяжел,
может быть, в чужой огород
кинуть через низкий плетень
или просто чашкой об пол —
новый год.
Или был вчера и прошел
грудой серебра на столе.
Камень закатился под стол,
капля замерла на весле.
Горизонт лежит на холмах,
и на каждый нужно взойти.

«Сравнение — поэзия, картина — поэзия, событие может быть поэтично, природа — поэзия, чувство — поэзия, а мысль — всегда проза, как плод анализа, изучения, холодного размышления, — но следует ли из этого, что поэзия должна обходиться без мысли? дело в том, что эта мысль — проза в то же время — сила, жизнь, без которых, собственно, и нет истинной поэзии» — это слова Николая Некрасова из «Заметок о мысли в поэзии, на полях беловой рукописи стихотворения “Уныние”». Некоторые поэты бояться «холодного размышления», им кажется, что мысль может пагубно утяжелить поэтическое вещество, что стихотворение просто окаменеет — затвердеет, подобно раствору цемента. Мысль для таких людей, словно Горгона. Стихи Егора Фетисова, если вникать в их особенности, воспринимаются так, будто поэт — канатоходец, который всегда удержит равновесие. Фетисов не ведет войны с элементом философии, он даже не нуждается в персеевском щите, так как мысль, пусть и не в каждом отдельном примере, лишь усиливает чувство, побуждающее творить. В отличие от Фетисова, кто-то жертвует думами, считая, что они сковывают, лишают поэтическую строку младенческой натуральности, некто блаженствует в ламинарном потоке мыслительного процесса, увлекаясь причудливыми констатациями себя самого. Извечные крайности.

Чувство рифмы

Чувство рифмы отнюдь не важнее,
Чем возможность слагаться в слова
И потребность быть в чем-то нежнее,
Чем опавшая за ночь листва,
Чем само опадение… даже
Чем значение слова «любить»,
Чем само ощущение кражи
У вселенной способности быть.

Опыт Фетисова не ограничивается силлабо-тоникой. В «Арионе» № 4 за 2010 год был опубликован «рифмованный свободный стих» (если пользоваться терминологией Гаспарова) «Бывают редкие звери…», в котором изображаемый мир также распадается на весовые категории, но без точных замеров: либо что-то очень маленькое, либо очень большое, либо маленькое в сравнении с просто большим.

Бывают редкие звери:
Динозавры, морские коровы, снегоуборочные машины.

Прошлое и будущее в стихотворении сливаются по мере приближения катастрофы; социальная незащищенность и равнодушие властей передаются в образе неубранного снега, «торжества сугробов» — город кажется уходящим под землю, вымирающим, потерянным, все менее суетным, пока не появляется «Бабушка с сумками» и памятники царям Петру и Павлу. Далее открытая реминисценция к Блоку и включение из «Медного всадника» Пушкина сюжетного конфликта-казуса, который не получает развития в настоящем времени. Все вызвано одним опасением и желанием возмездия за грехи власть имущих и происходит в воображении.

Не дай Бог оттепель. Будет такая жижа,
Что все мы потонем, и тот на джипе здоровом,
И бабка с остатками пенсии, и Петр, и Павел, и иже
С ними. Останутся динозавры. И морские коровы.

Традиция, искренность, узнаваемая личность автора, умение писать стихи, создавая каждую строку, как отдельную ячейку по принципу пчелиного улья — это Егор Фетисов. Желание увлечь читателя своей игрой, отчасти вернуть его к особенностям детского мировосприятия на подсознательном уровне, чуть ли не буддийское осознание важности каждого отдельного существа в мире, когда мир — это лишь бесконечное число титанов, выстроенных в цепочку по росту в порядке вечного уменьшения — это Егор Фетисов. Многослойность, которую еще только предстоит распробовать. К сожалению, мы так устроены, что давно испробованные вещи берем по несколько кусков на одну тарелку, все же остальное пробуем по чуть-чуть…



Игорь Дуардович — критик, литературовед, студент Литературного института им. А. М. Горького. Постоянный автор журналов «Дети Ра» и «Зинзивер». Живет в Москве.