Его стихи широки, как сибирские реки — и так же перекипает, играя прозрачно-зеленым, сине-фиолетовым, желто-песочным вода многих смыслов; и течение мощное, пышно-щедрое, могущественное, и мастерство — сродни духам рек: таинственное и точное: от кратчайшего «Богатого нищего» до монументальных поэм.

Ангелы входят в явь, давая новые интонации стихам, овевая их крылатостью своею; и ангельская энергия вливается в строки, чтобы, обогащенные, вливались они в умы и души читающих.
Читающих — чтящих?
Ныне — забывших о чтение!
Забывших, что стихотворение поднимает ввысь, укрепляет душу и помогает в уединение ковать-крепить свой дух.
Забывших, что стихотворение — это совершенная мелодика слов и уникальный инструмент познания мира теми средствами, каких нет у других искусств.

Нету простоты — ибо ясность выше; а гармония входящих друг в друга строк столь велика, что стихотворение и не написано будто, а выдохнуто: ибо совершенно; оно о боли, о собственном положение, — и о высоте жизни со всеми ее кривдами и полуправдами.
И снова реки текут — могучие реки поэм.
Тобольский летописец подарит столько разнообразных ритмов, выстраивающих лестницы, строящих мосты, взлетающих волшебными шарами; а Домотканная Венера развернется панорамой смыслов и созвучий, веерами павлиньих хвостов: в том смысле, в каком воспринимали их ромейцы: символами Царствия Небесного — бесконечного, неизвестного.
Громоздкость поэм Мартынова!
Даже она хороша, ибо в избыточности заложено столько мощного часового-стихового тиканья, что понятие «вечность» становится одомашненным, реальным.
И вот, обитая в оной вечности, великий Мартынов вновь открывается способным слышать: открывается мощно и яростно, собственной интонацией и духовными прорывами…