ПРИЧУДЛИВЫЕ ОРНАМЕНТЫ МИХАИЛА ЕРЁМИНА
Тонкость организации стиха есть тайна.
Капсулы расшифровки, предлагаемые литературными критиками, всегда условны…
Стихи Михаила Ерёмина не подразумевают широкой аудитории, как не подразумевает ее определенного рода музыка: Яначека, например, или Губайдулиной; тем не менее, наличие таких, присутствие в полях поэзии необходимо, как необходимы все цветы:
Капсулы расшифровки, предлагаемые литературными критиками, всегда условны…
Стихи Михаила Ерёмина не подразумевают широкой аудитории, как не подразумевает ее определенного рода музыка: Яначека, например, или Губайдулиной; тем не менее, наличие таких, присутствие в полях поэзии необходимо, как необходимы все цветы:
Роскошно скошен луг.
В среде ромашек инфантилен,
Как мяч, попавший под каблук,
На щуку жалуется филин.
Полукошачий организм
По-птичьи кутается в слякоть,
А щука дремлет, как карниз,
И поворачивается под лапой.
В среде ромашек инфантилен,
Как мяч, попавший под каблук,
На щуку жалуется филин.
Полукошачий организм
По-птичьи кутается в слякоть,
А щука дремлет, как карниз,
И поворачивается под лапой.
Нечто детско-наивное мерцает в стихах забытым счастьем (взросление всегда, отчасти, изгнание из рая).
И – на эти детские разводы наслаивается изощренность поэтической техники, чьи технологии тоже, как будто, зашифрованы поэтом, или закамуфлированы им.
В стихах Ерёмина происходит то, что невозможно – как вы представляете себе полукошачий организм, по-птичьи кутающийся в слякоть? – но именно абсурдность подобного рода показывает возможности амплитуды сознания, поднимающего порой к такой запредельности образов, что непонятно – как это возможно.
И – на эти детские разводы наслаивается изощренность поэтической техники, чьи технологии тоже, как будто, зашифрованы поэтом, или закамуфлированы им.
В стихах Ерёмина происходит то, что невозможно – как вы представляете себе полукошачий организм, по-птичьи кутающийся в слякоть? – но именно абсурдность подобного рода показывает возможности амплитуды сознания, поднимающего порой к такой запредельности образов, что непонятно – как это возможно.
Там тени павших пашут на ресницах,
Там, в царстве доадамовой смекалки,
Кентавры негодуют по-оленьи,
В соперника втыкая томагавки.
Там, в царстве доадамовой смекалки,
Кентавры негодуют по-оленьи,
В соперника втыкая томагавки.
Причудливо смешиваются пласты мира, его культурные слои – так дети мешают свои игрушки, чтобы потом, сортируя их, заглядывая в старые ящики, вспоминать периоды собственного роста.
Нечто от серебряной скани, финифти проскальзывает в изощренных, причудливых словесных орнаментах Ерёмина, и, кажется, это нечто связано с самой сокровенной тайной поэзии, которую не разгадать никогда.
Нечто от серебряной скани, финифти проскальзывает в изощренных, причудливых словесных орнаментах Ерёмина, и, кажется, это нечто связано с самой сокровенной тайной поэзии, которую не разгадать никогда.
Александр БАЛТИН