Анна ГАЛЬБЕРШТАДТ

* * *
ты движешься по коридору
от рождения до смерти
не понимая что родилась уже
вначале плывёшь
из материнских тёплых рук
к дешёвой погремушке
к кофточке из колючей шерсти
к коричневой целлулоидной
обезьяне
к фруктовому мороженому за семь копеек
дальше всё будет разворачиваться быстрее
кадры начнут сменяться
незаметно школа первый
день сентября астры и гладиолусы фартук белый
первый звонок слёзы
глядишь на дворе весна
выпускной вечер танцы под Роллинг Стоунз
в саду поцелуи с таким же как ты охламоном лопоухим
молоко на губах не просохло.


* * *

В самолёте Эль-Аль внезапно
и, тем не менее, как всегда,
понимаешь, что ты
тут вдруг – не представительница
меньшинства.
Ты больше не девочка
 в тёмных кудрях с зелёными глазами
в море пшеничных блондинок
как в литовской школе.
О твою длинную хасидско-раввинскую фамилию
не спотыкаются больше
тётки в отделе кадров
университета и такие же,
но с погонами на плечах
в ОВИРе.
О фамилию, которую без запинки произносят
только берлинские таксисты
и которую немецкие врачи
(как тот красавец, который в Кёльне
приходил в отель,
когда у тебя вышел
диск из позвоночника)
тут же безошибочно определяют
как еврейскую
по названию средневекового немецкого города
также, как запах чёрного человека из Кении
за километр чуют расисты.
Вот американский подросток сидит
в соседнем кресле –
с мордахой круглой, жуёт бейгл
ученик Еврейской школы
из предместья Филадельфии
говорит, что давно мечтал
увидеть Масаду и Стену Плача – Котель.
Лысый с бородкой стюард
с лицом интеллигентного еврея
шутит, убирая мусор в клозете,
другой, со скулами сибиряка,
на иврите чешет, как будто
родился он в Назарете.
Вся эта смесь черты оседлости,
талмудистов и Леванта
с его теплом и бардаком,
на шуке Махане Иегуда
с дарами Всевышнего –
невиданными фруктами,
орехами и горячим хлебом.
Юные мамаши в шляпках
с черноокими младенцами
в колясках и у длинных юбок.
Смолоду седобородые
хасиды в белых кипах
и шляпах, в целлофан
замотанных,
в дождливый день
в Ерушалаим,
спешат куда-то по своим
делам.
Открыть Талмуд
послушать, что реб Шмуель
им расскажет про то, что думал
Мамонидес
на тему
взаимоотношений в семье
благочестивого еврея.
О!


* * *

Старый Иерусалим
светится ночью
узкие улочки упираются
в таинственные арки
и дворы.
Выходишь наружу
и открывается
сногсшибательный
вид с горы.
Праздничные огни в окнах
в субботний вечер.
Московская богема
передвигается
из одного дома
в другой, по соседству.
Пятикратно женатые
завязавшие алкаши
остепенились.
Удачно женившись
в последний раз
вставив зубы
и приодевшись
в бархатные пиджаки.
Бойкие жены
у них всё схвачено
доклады на Лимуде
на тему журналистики
и политики.
Дети у кого в ортодоксальной иешиве
у кого в Берлине
с немецкой подружкой
в татуировках.
Главное – рождаются
дети, то бишь внуки
и за это необходимо выпить.
В старом доме друзей
тёмное дерево
излучает тепло
высокие стеллажи
со священными книгами
на столе субботние свечи
в стеклянных колпачках
таинственно дрожат.
В тесноте, да не в обиде
гости пьют винцо
и обсуждают,
что главенствует –
земное или небесное,
диалог двух мудрецов.


* * *

Жить как живут
под снегом цветы
слушать глухого сапожника
стук его молотка
капает кран за стеной
каплет вода
руки немы
руки немы без тебя
кифара Орфея молчит
Эвридика его и не ждала



* * *

Никогда не глядела
на памятник Пушкина
с такой высоты
вместо диссидентов
читающих стихи
шестидесятников
длинноволосых
с бутылкой портвейна
и пачкой БТ
кругом Timberland
H&M, Шоколадница
Цветы со Скидкой!
мигают фары Яндекс Такси
на крыше фиолетово-зелёные
спагетти неона
одно знакомое слово –
ИЗВЕСТИЯ
через дорогу
квадратные
конструктивистские буквы –
СССР ВЦИК
похоже на вжик
окаменевшая паутина времени
когда вспоминать прошлое
также бессмысленно
как пытаться открыть
забытую на три года
банку дефицитных
консервов.
Остановись, мгновенье
в тоталитарной столице
сталинского ар-деко
даже
если ты не прекрасно!


БАЛ-МАСКАРАД

Тамара Фёдоровна говорит
про свою вторую невестку –
она из себя
всё время что-то строит.
А вот ещё одна тут дама
ни слова в простоте святой
не скажет прямо
сама зефирна и орхидейна
но к цели движется
с быстротой цунами.
А вот куратор
он же и петухатор
знаток искусств и благоухатор
танцор на празднествах
носитель Ролексов
подарков меценатов.
А вот художник в меховом воротнике
сыт пригож и энергичен
к нему в салон ценители искусств
и критики придут
отведать потофе
и выпить коньячку
и оценить последний
перформанс с ожившей Изадорой
пляшущей для Луначарского
с шарфиком под Прощание Славянки.
А вот и дамский воздыхатель обаятель
он образован остроумен и писатель
хохочет слушает ест пьёт
всех любит
с дамами накоротке
заметит туфельки и декольте.
Поэт подвыпивший без Ролекса
но лауреат всех премий
он гений
но к женщинам под юбку лезет
и не терпит возражений
опохмелившись способен
удивиться действиям своим
и даже мило извиниться.


***