Миражи

Нам в награду весна после долгой зимы,
Нам в отраду цветы луговые,
Я тебя потерял в круговерти Земли,
Мне казалось, нужны мне другие…

Вновь весна без тебя, и в тревожный мой сон
Постучалось свинцовое утро.
Я когда-то тобой был пленён, окрылён,
Я теперь – словно ватой окутан.

Ты, как золото с тусклым придонным песком,
Между пальцев в ручей ускользнуло,
И размылось в сиянье воды голубом,
И ладонь пустотою стянуло.

Нас влекут миражи, слепит их новизна,
Нету краше её и не будет,
Мы бредём к миражам от утра до темна,
По пустыне растраченных судеб.

Но растаял мираж, путь к нему занесло,
Нет дороги обратно, в гордыню.
И в песочных часах опустело стекло,
И песок из них вытек в пустыню…

Нет в пустыне весны, и тебя нет со мной,
След твой смыли дожди проливные,
Может, там, на иных берегах, за чертой,
Нам назначены встречи иные?

Мы исправим ошибки, утраты вернём,
Пусть не здесь, но надежда в нас бьётся,
Может, это мечта греет душу огнём,
Что опять миражом обернётся?


Опричник

Шаг усталый коня отдаётся в висках,
Снег на гриве, грязь месят копыта.
Князя терем отсюда всего в двух верстах,
Но дорога крива и разбита.

Ножны трут мне кафтан,
Стремя впилось в сапог,
Ветер треплет отросшие лохмы,
В баню б мне! Пот к рубахе извёсткой присох,
Вши, зануды, свербят, чтобы сдохли!

Из-под прутьев метлы морщит косо оскал –
Пёсья морда, глаз мёртвый прищурен,
Это наша отмета, так царь указал,
Чтобы нас различал каждый дурень.

Оглянулся. Товарищи в сёдлах
То ль уснули, то ль в думах погрязли,
Мы – опричники. Мы ничего
Выжигаем изменников язвы.

Князь нас принял, юля, пресмыкаясь, как червь,
Баня, девки, стол яств, медовуха,
Суетилась трусливо дворовая чернь,
И елей лживый лился мне в ухо.

Всё, отрыжки пора, не мила и икра,
Ох, спасибо, хозяин, утешил!
В скатерть воткнут кинжал, теперь – слово царя,
Что велел передать тебе, грешному.

Мы кромсаем, кромешники, судьбы и плоть,
Нам указ есть, и есть нам управа,
Знаем, нас обойдёт благодатью Господь,
Да и царь не осенит нас славой.

Но ни слава, ни почести нам не нужны,
Нам наградою – дар феникс-птицы,
Мы в других временах возродиться должны,
Стать иных государей десницей.

Я – карающий меч, защитительный щит,
В этом мне, псу короны, нет ровни,
Я пройду сквозь века, искрошу их гранит,
Ведь я к жизни и к смерти – спокойный.

Снова морось и снег, кони сыты сенцом,
Что в страду по росе накосили,
На хребте моего – как увязанный ком,
Княжья дочь – от насилья в бессилье.
Покосился в огляд я на княжий удел,
Вдруг – предстал чёрный лик в озаренье –
Ангел тьмы нам вослед из бойницы глядел,
И сапфир его глаз стыл в презренье.


Высоцкому

Ты меднолик, твой неподвижен взор,
Он устремлён в века через пространство.
И осени таинственный узор
Застлал листвой могилы постоянство.

Я знал глаза твои, прищур их голубой,
То злой, то испытующий, то пьяный,
Теперь они залиты пустотой
И равнодушьем ко всему, что рядом.

Ты знаменит теперь, как никогда,
Среди духовной пустоши по праву.
Твоих врагов от власти шелуха
Осыпалась, как палый лист в канаву.

Протест твой, обращённый в никуда,
Сомненья сеял исподволь, но едко,
Вот так по капле копится вода,
Что дамбы и плотины рвёт нередко.

Ну что ж… Сбылись мечты, как сбылся сон,
Цензуры нет, пиши и пой в просторе,
И не проблема съездить за кордон,
И "Мерседес" на каждом светофоре.

Но время это – суррогатный бред,
Пластмассовая яркая помойка.
Пластмасса песен, книг, погон, газет,
Здесь – всё товар и продаётся бойко.

Здесь не нужны ни кони, ни стихи,
Ни проза иль ещё какая заумь,
Вполне хватает праздной требухи,
А что всерьёз – так это – за шлагбаум.

Пестра равнина копошеньем тли,
В кумирах нынче сонм кичливых кукол.
И монумент твой высится вдали,
Спелёнутый такой же, прежней мукой.

Хвалы тебе звучат наперебой,
Ты – идол, а вокруг – младое племя,
Но те, кто восторгается тобой,
Чужды тебе, как чуждо это время.


Вчера и сегодня, или Эпохальные сравнения престарелого обывателя

Я жил в одной стране, теперь – живу в другой,
Хоть та же улица и прежняя квартира.
Я не обижен в принципе судьбой,
Не бедствую и обкатал полмира.

Смотрю в окно, и дрожь меня берёт,
Стоят дома, знакомые мне с детства,
Другое дело – чёрт лишь разберёт,
Кто ныне обитает по соседству.

Шпана в дворах гитарой не бренчит,
Бывают, правда, крики у подъезда,
Ну, коли на кого напал бандит,
Ори: "Пожар!", "Спасите!" – бесполезно.

Я в прошлом был снабженец и завмаг,
Платил ментам, потом платил бандитам,
Теперь – свой магазин, и злейший враг –
Инспекции с акульим аппетитом.

Они не ставят пистолет к виску,
Не угрожают сроком с матерщиной,
Они тебя строгают, как доску,
Прижатую налоговой струбциной.

Андропов Сева – с кем шёл в первый класс,
Решил с концами отвалить в загранку,
Во всех посольствах – вежливый отказ,
Устроился лифтёром на Лубянку.

Десятку баксов на червонец лагерей
Когда-то обменял валютчик Вовка.
И вот теперь, из мстительных идей,
Открыл обменник в доме, где ментовка.

Традиций наших не изменит враг,
До гроба царь, боярам – синекура,
А связь с народом – без него ж никак! –
Через дворян, то бишь номенклатуру.

У них дородность в выраженье лиц,
Тусовка в несменяемой колоде,
У них свой мир курортов и больниц,
Их высший смысл – забота о народе.

Над ними – кабинетная икона,
Как признак рабской верности вождю,
Кладу в конверте четверть миллиона,
И вождь мигает: дескать, я учту.

Кто жаждет революций и смутьянства,
Смешон. Тут нужен класс и вождь-гигант,
Вальяжный дачник – вот наше крестьянство,
А пролетария подвинул спекулянт.

Со Штатами мы снова на ножах,
Хотя давно живём по их законам,
Амбиции растут, как на дрожжах,
Борюсь: бодяжу виски самогоном.

История страны – сюрреализм,
Бредём по горам трупов наудачу,
Мы жили, чтоб построить коммунизм,
Теперь живём, чтобы построить дачу.

Да, тут у нас не кущи парадиза,
Культ денег, бездуховность и застой.
Но, как и встарь, – посмотришь телевизор,
Проветришь мозг – и снова горд страной.

Мир стал иным, я в нём – как прошлый снег,
Я чужд всем новым альфам и омегам,
Но ведь не знал когда-то древний грек,
Что станет он тем самым древним греком.

Так и живу – одной ногой в стране,
Где словно взорван ядерный реактор,
Другой ногой стою на целине,
И вижу вдалеке китайский трактор.


Двадцать три

Бой затих, враг укрылся за бруствер,
Я в окопе один, хоть ори,
Весь наш взвод покрошили в капусту,
И патронов моих двадцать три.

Я всех мёртвых обшарил, как сука,
Две гранаты – и всё, хоть ори,
Я помру, это ясно, но мука
Помирать мне в свои двадцать три.

Двадцать третьего я уродился,
Маме было тогда двадцать три,
Рок мой в цифрах бездушных таился
И глодал мою жизнь изнутри.

Автомат – это дура-машина,
Три патрона на цель, а то – пять,
Они встали, пошли как лавина,
Они шли, двадцать три, убивать.

Я на встречный огонь бил вслепую,
Я орал: получай, упыри!
Я всадил в них последнюю пулю,
Подсчитав: полегли только три.

Вот финал боевого замеса:
Ты, коса пустоглазой, замри!
Мне подмога спешила из леса,
Окруженцы, стволов двадцать три!

Я поверить не мог в эту сказку,
Мне сказали: остынь, покури.
Мне патронов насыпали каску,
И их было пять раз двадцать три.

Нету дамы Фортуны капризней,
Взрывы глохнут в осколках зари,
Протяну ль я ещё в этой жизни,
Нет, не лет, а хоть дня двадцать три?


Посмертная

Как мы ни пыжимся, но вот,
Бесчувственны и немы,
Мы отправляемся в поход,
Маршрутом старой схемы.

Мы станем частию стихий –
Огня, земли, водицы,
И ветер сдунет нашу пыль,
Сюда – не возвратиться.

Всё грустно лишь на первый взгляд,
Ведь за чертой итога
Нам открывается фасад
Иного зданья Бога.

И Божьей милостью живы,
Хоть в бестелесном виде,
Перемещаемся в миры,
Каких не знаю в МИДе.

Но прежде, чем попасть в тупик,
Где надо обживаться,
Нам процедура предстоит
Законной иммиграции.

Здесь зал большой, народу тьма,
Но все смирны и чинны,
Здесь каждый знает, что сюда,
Приходят лишь с повинной.

Калитка к ангелу ведёт,
А он невозмутимо
Всем указует на проход,
И не проскочишь мимо.

А за проходом сто дверей,
Мы их не выбираем,
К ним стража подведёт быстрей,
Чем что-то угадаем.

Но прежде надо постоять,
В мороке и тревоге,
Среди желающих узнать
Свой жребий по дороге.

Вот пьяница стоит, дрожа,
От перепоя синий,
А этот в драке сполз с ножа,
И мается в бессилье.
Монашка косится на них,
Но здесь не до нотаций,
Здесь каждому за каждый чих,
Придётся рассчитаться.

Здесь адвокат и прокурор,
Палач, король и нищий.
Здесь за удобный приговор,
Не сунешь рупь иль тыщу.

Здесь паспортов – ни у кого,
Но с визами – порядок,
И пальца иль ещё чего
Не нужен отпечаток.

Тут визы все – на ПМЖ,
А гостевые – редко,
Вот упорхнула в неглиже,
Как в никуда, соседка.

Какой-то тип из-за спины
Мне пояснил спокойно:
– В реанимации спецы
Работают достойно.

Продолжил, явно не со зла,
Но к сокрушенью близко:
– На депортацию ушла
Залётная туристка.

– Откуда знаешь?
– Я тут всех неделю пропускаю,
На мне висит столь тяжкий грех,
Что ад мне будет раем.

Но тут же ангел зоркий взгляд
Уставил на проныру,
Тот было рыпнулся назад,
Но за барьером сгинул.

В какую дверь он угодил,
Какие там сюрпризы?
Чего он в жизни начудил?
Всё это – в типе визы.

Настала очередь моя,
Смиренен, как овечка,
Стою, пред ангелом горя,
Как пред иконой свечка.

Ну что ж, писатель и поэт,
Смутитель иль целитель?
Что дал ты людям? Ложь иль свет?
За дверью прозвучит ответ,
Я лишь распорядитель…

И перст его открыл мне дверь,
Шагнул в неё, как в горе,
Вдруг – неба синь, простор полей,
А за полями – море.

Ты грезил миром тишины,
Покоя и отрады,
Тебе такие снились сны?
Такой искал услады?

И понял я в сиянье дня:
Здесь не чертог забвенья,
И бесконечна для меня
Стезя преодоленья.

Не преврати, сказал мне Глас,
В пустыню иль в помойку
Доверенный тебе сейчас
Сей мир.
Пускай начальный класс
Окончил ты на тройку.