Пьяный

Зыбом идёшь, зыбом
По леденям, глыбам,
Яминам и ухабам
Хлябом скользишь, хлябом.
Словно из сна в кому,
Выныришь — и впадаешь.
А далеко ль до дому?
Сразу не угадаешь.
За Куликовым полем?
Падающим рейхстагом?
Брассом плывёшь, кролем,
Танговым тянешь шагом.
Раком гребёшь, рыбом
Чвакаешь по намывам.
Зыбом идёшь, зыбом,
Дрыгающим извивом.
Кто твой отец крёстный?
На тебе день постный,
На тебе рупь, что ли.
Дай тебе Бог доли!
Но не ищи света
В сердце кровавом волка.
Моченьки нет?
— Нету!
Водка спасёт, водка.
Цвелью и ржой рябый,
Дом твой под шар-бабой
Крошится — и не вякни.
Как добредёшь, звякни.


Притравка

Над протравочной станцией солнце встаёт...
Раньше всех просыпается мёртвый енот.
Отряхая кровавую жижу,
Констатирует он: "Ненавижу!"
Вслед за ним пробуждается мёртвый медведь,
Порционно порублен, разделан под снедь,
Пакетирован, сложен на ледник,
В разблюдовку внесён не в последних.
А собаки добычные дрыхнут пока,
Воздымая и всасывая бока.
Пегих гончих заливисты стайки,
И нестомчивы рыжие лайки.
Их натаскивают на цепную лису,
Чтоб в сезон промысловый в засечном лесу
Не помяли козявки и травки.
Не нагонишь гонца без притравки.
Позже прочих прокинётся Мил-Человек,
Он потычет в хай-тек, растолкает ковчег
И во лбу поскребёт одноперстьем,
Ротовым выдыхая отверстьем.
Кто из нас тот медведь, тот барсук и енот?
Над протравочной станцией солнце встаёт...
Это всё аллегории, басни —
Чем двусмысленней, тем безопасней.
А и спал-почивал бы ты, Мил-Человек.
Поднят хай, стоумовый погашен хай-тек,
Но расчёт траектории точен,
И шматок человечины сочен.


Реновация

Семь камней, пять костей во дворе забивают
                                                                             с эффектами грома.
Домино доминирует —
                                         как отдуплишься из дома?
И когда так бывало, что быть не могло ещё хуже?
Только небо не лжёт, и наплюй на синоптиков, друже.
Что они понимают в закате с прожилкой бекона?
Хватит булки отсиживать!
                                          Ну-ка пойдём поглазеем с балкона.
Вот и стартовый цикл темноты,
                                                    репетиция смерти безвидной —
Бутафорская старость
                                    и пыльная немощь с медл инкой, почти не обидной.
Ну, придёт и придёт, губоногая, как сколопендра!
Человек — это дом.
                              Разрушается он постепенно.
Постепенно и пиво не пенно,
                                                и лира не лирна.
И народ — это дом,
                                 многогласный и многоквартирный.
Постепенно тишает соборное главное слово,
Постепенно слетается несыть,
                                                  кружит возле фонда жилого.
Постепенно отходят обои от перегородок фанерных.
Что вам надо
                     от наших панелек, хрущобок и сталинок верных?
Наши души оставьте архангелам,
                                                         или аль-маутам,
Ошибаетесь!
                      или харонам.
Мы ни хрена не завидуем вашим хоромам.
Мы, до колик наслушавшись ваших речей и велений,
Не забыли своих коммуналок, своих подселений!
Не забыли, как тырился вождь в генеральские Горки,
Как насильно впирался в модерн Рябушинского Горький.
Образами мы печки топили,
                                                но с гаком и с верхом
Все кровями отмыты
                                    подо Ржевом и под Кенигсбергом.
И пока не дошло до замеса — короче, до драки,
По-хорошему просим:
                                      не трогайте наши бараки!
Наши лавки лоснёные, наших дворняг, наше дно городское,
Гаражи с "ижаками", сараи с тисками
                                                                оставьте в покое!
Наши окна в геранях
                                    и баб наших в платьях нелепых,
На верёвках крахмальные простыни в синих прищепах.
И какое вам дело до нашего тощего ада?
Мы свой ад заробили,
                                      нам вашего рая — не надо!
Сквозь корявые ветки в пролёт погружается солнце,
Словно сетчатый давит ровнитель на чёрное донце.
Так и мы постепенно проваливаемся, убываем.
Только небо не лжёт.
Только памяти знак водяной несмываем.


Парадокс Ферми*

Тень ли мелькнула в окне или вспышка сверхновой,
С вилкою наперевес в лабораторской столовой
Ферми чудной вопрошает Вселенную:
"Где все?!"
Мы досмотрели кино до последнего титра.
К вам обращаюсь я, не прошедшим Великого фильтра:
"Где все?!"
Где роковые князья, фрейлины и камергеры?
Мщение завершено — что тут делают эти мегеры?
Русское поле осыпано маком и нутом.
Может, есть смысл попытать Равшана с Джамшутом:
"Где все?"
Чёрных ли дыр столкновение справа и слева?
Красные карлики, белые карлики, где вы?
Ваня, Мыкола,
                          я вас совершенно не слышу средь лая.
Моня и Хая,
                    в Дахау не встретили вы Будулая?
Где все?!
Сухо пошуршивают на ветру
                                                 венки в иммортелях из воска.
Где моя мама,
где ухажёр,
где прекрасная тёзка,
Где все?!
В общей крови захлебнулись
                                                 или в отдельно извергшейся сперме
Десять ответов на парадокс изумленного Ферми:
"Где все?!"
Если же предположить, что нету ни рая, ни ада,
Главный ответ
                          отпадает струпом от язвы:
"Где надо!"
Пуст мой анамнез, но вскрытье покажет, Асклепий,
Как я устала,
как выродилась,
как ослепла.
Кто доведет меня до дому,
кто объяснит на жестуно,
Где все?