Зима открыла шлюзы: полетели
Снежинки и вода сомкнулась в лёд.
По мановенью ока встали звери
Под индексом космических широт.
О двух башках вкатилась амфисбена:
Башка к башке и — катит колесом,
На пурпурных губах вскипает пена,
Взгляни в глаза, и — упадёшь лицом
В такую грязь, что не поможет вьюга
Стереть клеймо животнословных сил,
Почешет кожу дошлая гадюка
И кто кого в онлайне погубил
В попытке пережить глухую зиму? —
Не въедешь: амфиптерий виснет во
Дворе, в котором начищает схиму
Знакомый ворон, только и всего.
В кастальский мрак ныряешь, точно в Лету,
Толкнёшь случайно василиска, но —
Не заносись псалмом. В пандан сюжету
Не продвигать библейское кино
Таким, как ты, и — попирать дракона
И льва другие будут и т.д.
Племяш ассиды пишет: белладонна
Потрафит в зарифмованном труде.
…И где-то за летающими снами,
Где все мы в Рождестве, как в западне,
Мои друзья стоят под фонарями,
Сгорая в макабрическом огне.


Зима и звери (II)

При свете дня взгляд василиска не
Опасен, если минус двадцать? В свете
Преображений не сгоришь в огне,
Играй себе, как тот старик, на флейте,
Пока с морозом помесь петуха
И толстой жабы — борется. И мимо
Бог декабря несёт в руках снега,
Как облегчённый заменитель миро.
И здешний ангел водит за собой
Больших детей, по-зимнему одетых,
И если где-то слышен волчий вой,
Скажи себе: ну что там дрейфить, нет их.
Есть только снег настолько белый, что
Он — словно голубой, он — словно синий.
Стоит декабрь в распахнутом пальто,
Вдыхая переменчивый и зимний…
Стоит и тот (хотя невидим мне),
Из комикса библейского, смотрящий
За тварями, что не горят в огне,
Включают ужас недалекой чащи.
Возможно, так. Заматывает снег
Заветом Ветхим: снег молчит о снеге.
Взгляд василиска — сумрак или блеск?
Его собрат, точней сестра, к аптеке
Приклеилась. И — падает на лёд
Какой-то человек. Сирена скорой.
Взгляд василиска… Чудище зевнёт
И не успеет защитить бесполый.


Зима и звери (III: Лесное)

…Кругом зима. И если первым волк
Увидит человека, сразу голос
У человека кончится: хоть в морг,
Хоть зарастай безмолвием, как полюс…
Итак — зима. Ты встретил волка. Волк
Взял на испуг, и ты поддался зверю…
Дремучий лес, как выросший Нью-Йорк,
Беседовал с предновогодней елью,
Пока ты взглядом раздвигал кусты,
Выискивая камень: камень нужен,
Чтоб о другой лупить до темноты,
Не замечая — до ногтей простужен.
Чтоб волка отпугнуть в такую мглу —
Разденься догола и выплюнь трепет,
Припомни маму, может быть, сестру,
Страницы счастья и наивный лепет —
Неважно чей… Держись за облака
И нагишом стучи по камню камнем:
Исчезнет волк. Три вещих петуха
По-мастерски, приёмом стародавним,
Спугнут зоологическую тварь,
Ослабнет месяц красноватый, будто
Нагой старик, смотрящий, как дикарь,
В стеклянное — витрина дебрей — утро.
Тут заново бы Гоголя прочесть.
Текущий триптих выдохнут снегами
И полнолуньем, как химера-весть…
И слишком поздно жаловаться маме.


Гипнос

Гипнос от курения мака — сновидная мгла,
Весна, заходящая в лето, Эллада на снимке,
Мечтательный некто, сгорающий в солнышке-Ра,
Затерянный мир, что змеится в бесцветочной дымке.
Курение мака — галлюцинаторный Грэм Джойс —
Киношный сюжет, наркотрафик, азийские джунгли.
И сам ты в пурпуровом месте средь маковых войск,
Где глюки легко выпускают волшебные слюнки.
Смотри, лотофаги* не лотос лелеют, а — мак:
Блуждают по воздуху смыслы и травы забвенья…
На этой волне эйфории у них в головах
Заходят в ослабленный мозг корабли-привиденья.
Ты был лотофагом? Не быть лотофагом — ну как?!
Легко инкарнация душ появляется в теме…
Покойный А.К. написал бы: мы все в башмачках,
Способных летать, и — летаем в дурашливом темпе.
И ангелы в маковом нимбе над миром висят,
Над спящим божком васильковое облачко дышит.
Курение мака, по-эллину, — солнечный ад,
В котором, ты видишь, летят перелётные крыши.


***

Настроенье у местного автора — заросли мглы,
Он рассеянно смотрит на выходки бабьего лета,
На лице его — "пофиг"… Заляпаны красным дворы,
К лазуриту небес прилепилась янтарная мета…
Вот и бродит один, облака оплетая в стихи,
Постаревшим кустам завещает дары писанины,
Зависая в тени, в депресняк загружая мозги,
Там открытые файлы: задвиги, нюансы, картины,
И размытые сны, и бессмысленность тайн и забот,
Обернись — не узнаешь сестру, превратишься в дракона,
В дауншифтера, что отпускает свой маленький плот,
Забирается в хостел Европы, твердыш экономя.
Тут бы выручил нас старый кольт или, скажем, ружьё,
Что висит на стене, а точнее, когда-то висело…
Затуманенный взгляд. Вперемешку с листвой вороньё,
Дерева в золотом, в старом свитере мятое тело
Не забывшего мать (скоро восемь, как в землю её…),
Не забывшего, как ослепительны буквы в когорте
Налетающих рифм, я кому говорю, дурачьё?
… Фантомасы бабла прокатили в коричневом "Форде".


Пальто

Смотри: зима в личине декабря
Опять детей зацапала с утра
И одарила сахарною пудрой.
Вот так проснёшься, выглянешь в окно —
А жизнь прошла, иллюзии на дно
Легли, как то прославленное судно**,

Где жизнь спадала с каждого лица,
И музыку играли до конца,
И альбатросу не хватало неба.
Так говорю, и — блазнится, что та
Костлявая с косой из-за куста
На автора глядит совсем без гнева:

Скорей индифферентно в смене дней,
А жизнь светлей играющих детей,
И Снежной королеве что тут делать?
А если тролли в воздухе парят
И зеркало одушевляет ад —
Пошли на три ублюдочную челядь.

Всё как-то легче обмануть себя,
Когда в бокале градус декабря
И день уже как точка невозврата.
Заглянет демон — угощу его,
Не зря смешали это волшебство:
Для привкуса четыре капли яда,

Зато во сне проснёшься молодым,
Захваченный волнением чудным,
И что-то там покажется в природе,
И ты опять в летающем пальто
Идёшь к любви на праздник или до…
Чтоб выпить утро на волшебной ноте.


***

Милета — интроверту: "Вот и мы дожили до зимы, зима в заботе,
Снеговики и гении земли и в праздники одеты не по моде,
А кое-как. Малютка гений твой не шеду и алад — даймоний места,
Натёр башку небесной красотой под сумерки негромкого оркестра,
Где ангел с головой в валторне, а — даймоний принимает форму лютни,
Полощет ветер сонные снега, и слово входит, как дети́ще блудный, —
Рот открывает, говорит не то, что можно посылать не марсианам,
Перетоптавшим адское метро. Всё не скажу, рассыплю по анналам…

Тебе я показала, что окно астрала открывается, как в книге
Сновидческой… И, словно бы в кино, мелькает нечто в химеричном вихре.
Ну-ну, я пошутила, что ещё не скажешь в абсурдистском разговоре,
Пока ты в ящик не сыграл, плечо подставлю я — мы, как бандиты, в доле.
Дурилка ты картонная, дружок, твои слова нужны не в парадизе,
А тем, которых ожидает морг: рот на замок, не спрашивай о смысле.
Ты свой талант то носишь к докторам, то забываешь в сумерках рефлексий.
Контекст такой: ты спутал нимб и ямб, равно Коцит и — видимые реки…"


***

Вот женщина, которой пофиг, что
В его словарь добавлен нейролептик —
Наследник опиата, вещество,
Как вариант — химический учебник
Иллюзий и химер, в которых наш
Герой (она героем не считает)
То видит осень: лиственный витраж
Сквозь миражи заката умирает,
То борется с драконами, дракон —
Башка сыча, а корпус чёрной рыси
Кричит ему: kamon, братан, kamon,
Все звери — братья! Придавая жизни
Ту остроту, которой наяву
Не отыскать и лампой Диогена,
Не заключить в последнюю строфу,
Которая то призрак, то мифема…
Вот женщина, что нервно курит там,
Где нет его, но… тридцать лет как вместе.
Кому сказать?! Такой в душе бедлам,
Как обижал, запишется в реестре…
Чего теперь, когда случилось всё
И ничего не переделать, мама…
В календаре меняется число,
Последних листьев длится голограмма.
…Проснётся он и не поймёт зачем,
Видение из памяти сотрётся.
А в преисподней, выдыхая тлен,
Чудовище чему-то улыбнётся.


***

…Нет никого. В июль вкатилась осень,
Закрыло солнце на большой замок,
Две стрелочки свела на цифре восемь…
Три небоскрёба — маленький Бангкок —
Зависли над рекой. Река огнями
Реклам полна. Пространно над водой.
Сновидческая жизнь над берегами
И дальше за холмами темнотой
Нездешней дышит: оплетает слово,
Проводником невидимым молчит.
Глядит луна, равно в аду корова…
Не видно яблок скрытных Гесперид.
Заснуть над книгой слабым и счастливым,
Как будто мёртвый с Книгой мёртвых, но —
Себя приметить бедным и стыдливым
В каком-то обернувшемся "давно".
Заснуть над книгой. Демонов — в камины
Воображенья — как дрова сгорят!
В сновидческой играют клавесины
Без музыкантов. Возникает ад,
А может, рай, ещё точнее — воздух
Ворованный… Кто так сказал? Забыл.
Летим с бродягой ангелом на отдых
К одной звезде в мерцании светил,
С которой мы на связи по смартфону:
Пишу в WhatsApp над грязною рекой,
Под нами Стикс? — почтение Харону
И тётке Смерти с пепельной косой.


Мыза

На закате осень мерцала красным,
Кучевые стих сочиняли белый,
Говорило облачко на прекрасном,
И чернели башенки цитадели,
О которой столько легенд не книжных,
Только скажешь "ведьма" в пределах башни —
И темнеет сразу тенями пришлых
Организмов мерзких, крутивших шашни
То ли с принцем, то ли с принцессой места,
Не слыхал, за что её зарубили?
Не вдавайся в частности, ибо — бездна
Караулит тут. Не таких валили
Эти башни Аспида и Виверны.
В них давно никто не живёт. Боятся.
Слишком много крови и всякой скверны
То ли снилось ранее, то ли снятся
Автохтонам, их — ну совсем немного,
Доживают жизнь, прислонившись к Богу
На старинной мызе (зовётся Blokko),
Старичьё, не склонное к диалогу…
С белладонной в колбе — везде Геката,
(Мертвецы в могилах ей шлют сигналы)
Возникает в воздухе в масть распада:
Ритуалы, призраки с чашей Мары —
Напустила нечисть Старуха мрака,
Как руками машет крутой из кодлы!
На закате осени всё де-факто —
Натуральный мир и его повторы.
И над башней три возникают цифры,
И нетвёрдый смех различаю будто.
Вот пролаял чёрт: "Покупаю рифмы",
Но даёт, собака, по курсу скудно.
Испариться бы, но мешает что-то…
Одуреешь от… Постарела мыза.
Да сверкают фиксы во рту урода,
На плече богини наколка — крыса.


Тунисское
(Из обнаруженного файла)

С гранатовых деревьев я руками срывал плоды в медлительной стране,
Пил газировку жадными глотками в пустыне, разогретой на огне

Туземных джиннов, — не припомню верно. Вино легко тажином заедал.
Приятель здешний в качестве эксперта меня, как мог, неплохо развлекал,

Водил в музей Бардо, где от мозаик свихнуться можно — римские дела.
Крутился жизни африканский шарик. Я думал: ты кому-нибудь дала?

Пока я прохлаждался по пустыням, дразнил верблюдов, уплетал гранат,
Губами прикасался к сочным дыням, которые немного холодят.

Я жил в Тунисе. И столица тоже Тунисом называется. Аллах —
Аллахом. (Вот законный ёжик!) Мечеть. Верблюды. Люди на ослах…

По-местному "бухло" несложно — "буха". Я выпивал под золотой орех,
Сплетался век воздушным замком юга, летал в кофейне непонятный смех…

И Сиди-Бу-Саид дарил подарки: дышал ребабом, развлекал гамбри,
И приставали бойкие гадалки. И к бухтам прижимались корабли.

И марабут звенел ключами рая, ссыпая жизнь в мешочек для песка,
И солнце, над Сахарой умирая, огнём последним грело облака…

И с толстой мглою, с духами Востока — я стёр тебя под пение муллы,
Когда молчал под куполом пророка и уплывал в гашишные миры.