Когда я был уже достаточно известным музыкантом и довольно часто давал интервью, я, читая, что говорят журналистам мои коллеги, с раздражением стал отмечать, что большинство из них рассказывало, как они беззаветно любили The Beatles и буквально впитывали в себя их творчество. С одной стороны, во мне говорила банальная ревность: ну не хотелось мне ни с кем делить любовь к Джону и компании, а с другой стороны, я знал, что поклоняться великой четверке — это просто модно, и той любви, которую они заслуживают, данный музыкант не испытывает. Вспоминаю, что больше всего меня расстроило откровение Аллы Пугачевой, которая во время гастролей The Rolling Stones заявила репортеру, что росла на этой музыке. Вкусовые пристрастия ранней Аллы я хорошо знал и поэтому пишу об этом с очень высокой степенью точности. Написал про Аллу и понял, как похвалил самого себя... Простите!
Собственно, к чему я это говорю? А вот к чему... Вкусы нашей публики, в том числе и музыкантов, формировались не только под влиянием народной музыки, советской и англо-американской эстрады (у широкой публики так в последнюю очередь), европейская — французская, итальянская — эстрада вовсю звучала на пластинках и даже по радио. А эстрадная музыка стран социализма звучала в полный рост. И мощным таким мазком в музыкальной палитре шестидесятых была югославская. Вообще югославы были такими, что ли, полукапиталистами, и жизнь у них была продвинутая. Они играли на приличных инструментах и пели в качественные микрофоны. Их певцы: Джордже Марьянович, Ивица Шерфези, Радмила Караклаич, если забыть, что они из "братской" Югославии, — пели как какие-нибудь французы или итальянцы. Сразу же вспоминались Ив Монтан, Доменико Модуньо, Джерри Скотт... Приезд в 1963 году в СССР Джордже Марьяновича произвел оглушительное впечатление на неискушенную советскую публику. Он пел по три концерта в день и получал из зрительного зала такую эмоцию, которой в маленькой Югославии он получить не мог. Хотя он в своей стране был суперзвездой. И, я думаю, немаловажным было то, что деньги югослав получал в рублях, а перед отъездом домой менял рубли на валюту, причем доллар тогда стоил аж 63 копейки. Так что при наших просторах и нашей многочисленности поездки к нам в страну были очень выгодным коммерческим предприятием. И юги зачастили в СССР. А потом, они же западные, а значит, предприимчивые люди: музыканты приноровились в конце тура продавать всю аппаратуру и инструменты нашим музыкантам, так что многие наши артисты были экипированы югославскими товарищами. Но не буду сильно наезжать на югославских "мастеров искусств". Они в целом были неплохими, в чем впоследствии я многократно убеждался, ребятами — веселыми, бесшабашными, и им в СССР нравилось, и не только потому, что можно заработать, но просто нравилось, потому что нравилось. Наверное, сказывались традиционно теплые отношения сербов и русских, одинаковая религия, да и то, что это были два славянских народа, сближало наших и их ребят.
Что касается Марьяновича, то он был влюблен в нас, что называется, по уши. В результате он в СССР женился, и в его наследниках течет русская кровь. А как он славно пел наши песни! Например, для меня было открытием его исполнение песни Марка Фрадкина "Три года ты мне снилась" (может, у нее другое официальное название, но я думаю, вы понимаете, о чем идет речь). Я даже разучил эту песню после исполнения Марьяновича и потом очень веселился, когда у Маккартни обнаружил песню ну очень похожую на фрадкинскую колыбельную. А как мои московские друзья начали подражать югославу в манере одеваться и даже в походке и осанке! Я сейчас вспоминаю, как был одет Джордже, и думаю, что он носил пиджаки с подплечниками. И от этого он был широкоплеч, и эти самые плечи покоились у него практически на ушах. Он был высок, но имел привычку сутулиться. И вот в сочетании с пиджаками у Марьяновича получался запоминающийся силуэт. Однажды от своей сестры я услышал термин "модная сутулость". И многие мои сверстники, не проводя подобно мне подробного анализа, начали при ходьбе искусственно задирать плечи вверх, достигая этой пресловутой модной сутулости. То, о чем я сейчас рассказал, является верным признаком джорджемании в нашей стране, которая вовсю бушевала и в Югославии.
Прошло много лет, и не было больше стран с такими названиями, как СССР и Социалистическая Федеративная Республика Югославия. Появившиеся свободы и деньги позволяют нам с женой решиться на приобретение квартирки на Адриатическом море. После известных событий и распада Югославии цены на жилье очень умеренные, и приобрести квартиру на зарубежном море значительно дешевле, чем построить дачу в Подмосковье. И мы облюбовали себе местечко в Черногории в Бока-Которской бухте в поселке Прчань. Место удивительной красоты, где горы обрамляют залив, который внедрился вглубь Балканского полуострова аж на тридцать километров. Красота холодных норвежских фьордов причудливо соединилась с горами Южного берега Крыма. Я так думаю, процентов восемьдесят денег, что мы заплатили, стоит, как это звучит по-сербски, "погляд", и до сих пор мы не можем наглядеться на виды, открывающиеся с нашего балкона.
И мы начали проводить все свободное время на нашей "ядранской" даче. У нас появились новые друзья — русские и местные. И кто-то из местных показал нам дом, принадлежащий Марьяновичу. Всего в каких-нибудь трехстах метрах от нашего жилища. И я сначала поглядывал в сторону жилища Джордже, надеясь увидеть знакомый силуэт, а потом забыл о том, кто в этом домике живет. Я не знал, что в начале девяностых у Марьяновича случился тяжелый инсульт и что все это время он с ним боролся. Он сумел встать и начать ходить через два года после приступа, а через шесть лет он отважился спеть со сцены. Причем произошло это на территории бывшего Советского Союза. Во время фестиваля "Славянский базар" зрители, увидев Джордже среди членов жюри, упросили его спеть. Поэтому-то он и не посещал свой дом так дисциплинированно, как мы.
И все-таки нам повезло. Наша подружка Ирина Маслова, которая долгое время работала на телевидении, купаясь с нами в заливе, однажды вдруг встала в стойку и прошептала:
— Жора!
— Какой еще Жора? — спросил я.
— Какой-какой? Да Марьянович! Славик, пойдем, я тебя с ним познакомлю. Я его тыщу раз снимала, мы так зависали — мама не горюй.
— А удобно это?
— Пойдем-пойдем! Он классный.
И мы пошли по направлению к немолодому мужчине, следы болезни и возраста явно проступали на его фигуре. Он еще не успел загореть и обветриться, и восемьдесят с хвостиком явно читались в его облике. Ирка, не доходя до Марьяновича метров десяти, вдруг громко запела: "Девонька мала..." Это была суперпопулярная в Союзе песня "Маленькая девочка". Я, толком не зная слов, подхватил известную мне мелодию. Маслова же извивалась в каком-то ритуальном танце. Марьянович сначала остолбенел, но затем, начав узнавать Ирку, начал все смелее улыбаться.
— Ирен, — воскликнул Джордже, — как я рад тебя видеть, я понял, что не зря ездил к вам и меня еще помнят.
— Помнят-помнят, еще как помнят! Вот Славик — известный русский музыкант! Так он просто вырос на твоих песнях. Скажи!
— Джордже, — начал я, — мы сбегали из школы, чтобы купить билеты на ваши концерты. И то, что через много лет я с вами познакомился, — это сказка!
— Жора, — снова вступила Маслова, — мы имеем честь тебя пригласить на чашку вина в соседнее кафе. Славик принесет гитару, и мы что-нибудь споем.
— Споем — это хорошо. С вином есть проблемы. Да и с пением, если честно, проблемы есть тоже, — грустно заметил Марьянович.
— Это ничего. Малежик у нас поет как магнитофон.
И вечером мы сидели в кафе и пели... Пели, забыв о прошлых и не думая о грядущих инсультах. И русская, и черногорская публика, узнавая меня, а потом и признавая Марьяновича, все заходила и заходила в кафе. А в конце мы спели вместе "Маленькую девочку", сорвав аплодисменты, которых не слышал поселок Прчань, что на Адриатике.

В первый раз я обратил на нее внимание после одного из концертов где-то в провинции. На сцене я, кажется, перестарался и устал больше обычного. Из зеркала на меня взглянул немолодой мужчина с синяками под глазами, нуждающийся в неслабом отдыхе. Выходя из здания, где проходило мое выступление, я увидел, что на меня неотрывно смотрит незнакомая женщина. Она сканировала даже не мою внешность, а как бы мою сущность... Вообще-то я привык к подобному разглядыванию себя, но что-то в этот вечер было особенное во взгляде незнакомки. Я сделал шаг в ее сторону, но она непонятно как исчезла, вернее, растворилась в пространстве. А я... А я пошел себе в гостиницу, быстро забыв эту встречу. Потом в разных местах я чувствовал на себе взгляд именно этой особы, я не сомневался в этом, но наше знакомство не происходило. То ли она считала, что еще не время; то ли я от себя гнал даже мысль, что мы можем быть вместе.
А однажды, когда силы мои на концерте окончательно иссякли и я практически без сознания сидел в грим-уборной, у меня над ухом раздался ее голос... Я никогда его не слышал, но не сомневался, это был именно он. Бесцветный, скрипучий, лишенный какой-либо энергии, этот голос проникал в самые глубины моей души.
— На, выпей, тебе это поможет восстановить силы.
И я увидел перед собой рюмку коньяка.
Выпил, мозги прояснились, вернулась энергия, и чувство разбитости постепенно ушло. Но ушла, вернее, незаметно исчезла и моя незнакомка. И опять мы с ней не познакомились, но я понимал, что она меня волнует и что она меня просто так не оставит. Боже мой, нет-нет, никакой постели, просто она пытается поселиться в моих мозгах и рулить моими поступками и чувствами.
Мне нужно было поделиться с кем-то тем, что со мной происходит, иначе мои мозги грозили взорваться. И я решил рассказать обо всем своей жене. Она внимательно выслушала меня и, продолжая заниматься приведением себя в кондиционный вид, сказала:
— Ты знаешь, мне кажется, эта женщина преследует и меня. Мне кто-то постоянно нашептывает — нет, не на ухо, а прямо в душу, что не надо
Пора — не пора,
Я иду со двора,
Кто не спрятался, я не виноват!
Детская считалочка
никаких фитнесов и диет, косметики и новых нарядов, не надо вообще ничего, и пора забить на все и плыть по течению. Каково?
— Да пошли ты ее,— ответил я, — мы еще сам с усам и сможем решить, как нам жить дальше.
Но...
Но вот однажды после веселой вечеринки в нашей квартире, когда мы устали развлекать гостей песнями, анекдотами и выпивкой, наша незнакомка, непонятно как появившаяся среди гостей, подошла к моей жене и предложила:
— Слушай, может, я останусь у вас? Меня, собственно, никто не ждет, и все даже порадуются, что я зависла с вами и не прошусь в их дом.
— Нечего, дорогая, проваливай, — с неожиданной даже для меня резкостью ответила моя супружница, — и заканчивай заглядываться на моего мужа, он неплохо проживет и без твоей компании. А повспоминать и погрустить о прошлом мы прекрасно можем и с ним вдвоем, тем более что прошлое у нас было о-го-го какое. Ты посмотри на себя, ты не то что его ноющие кости не сможешь отогреть, ты душу, главное, его душу никак не растревожишь. Моль ты бесцветная...
Мою благоверную несло, и остановить ее порыв я не отважился.
— Ты посмотри на себя и на меня, — не унималась укротительница всех моих потенциальных возлюбленных, — кожа да кости — твое достояние, а улыбка... Он столько не выпьет, — процитировала наконец она бородатый анекдот.
— Дорогая, ты не психуй, — не теряя самообладания, отвечала наша мучительница, — все пойдет своим чередом... Я сейчас уйду, но я не прощаюсь.
И что? А то... Все чаще и чаще я замечал нашу новую знакомую. Нет, не рядом с нами, а где-то на периферии нашего внимания. Было видно, что она явно не хочет мозолить нам глаза, но не напоминать о себе она тоже не может. И это тревожило нас и явно портило настроение.
— Ты знаешь, — однажды затеяла, заметно нервничая, разговор моя жена, — что мне Эта предложила?
— Кто эта? — спросил я, хотя на сто процентов был уверен, о ком пойдет речь.
— Ну, эта бесхребетная тварь, которая хочет задружиться с нами.
— Да, ты и словечки выбираешь...
— Именно выбираю, если бы не выбирала, то ты услышал бы такое... Не перебивай, слушай!
— Ну и что она тебе такого сказала?
— Представляешь, она меня тут подловила после бассейна, взяла под руку своими цепкими когтями и говорит: "Пойми, то, что я хочу тебе предложить, — вполне нормальная ситуация!" "Ты о чем? — спрашиваю я ее, пытаясь освободить свою руку из ее тисков". "Да все о том же... О тебе, о твоем муженьке и о безжалостном времени". — "Что ты имеешь в виду?" — "Прости, обычный вульгарный секс, который является основой любой хорошей семьи". — "И чего ты понимаешь в сексе, вернее, в нашем сексе, который наш, и я не хочу его обсуждать ни с кем!" — Да, я рада за ваш секс, но время идет, и проблемы будут возникать непонятно откуда", — смеясь, ответила эта мымра. "Ну, знаешь, не одной постелью живут наши взаимоотношения..." — "Подожди, подожди, — перебила она меня, — я тебе сделаю предложение, а ты уж сама решай, как быть..." — "И что ты хочешь нам предложить, мне даже интересно". — "Я хочу предложить вам взять меня с собой в вашу постель..." — "О как! Я что-то не поняла... Ты предлагаешь секс втроем?" — "Какой секс? Нет, я буду твоим, да и мужа твоего своего рода адвокатом. Понимаешь, со временем в постели возникают иногда проблемы... Так вот, свои неудачи вы сможете всегда свалить на мое присутствие на вашем любовном ложе на меня... Тем более ты же говорила, что я такая непривлекательная. Подумай, неглупая мысль..."
— Ну и что ты сказала? — спросил я жену.
— Во-первых, кого-то впускать в нашу постель — великая пошлость, — ответила я ей, — а во-вторых, наши проблемы — это наши проблемы, и никто их кроме нас не решит. Поэтому я послала ее в весьма резкой форме.
Пора — не пора...
И моя благоверная потащила меня к зеркалу, и мы как по команде уставились на свое отражение.
— Ну и как?— спросила жена.
— Ты просто чумовая, и лучшей партнерши для постели мне и не надо. Хочешь проверить?
— Еще как...
А вчера, опять же после концерта, меня прихватило. В колене разыгрался, наверное, артрит; а радикулит скрутил меня так, что я шел к своей машине по стеночке, каким-то образом волоча за собой гитару. Почему меня никто не провожал? Не знаю, видно, судьба. И тут меня под руку подхватила... Конечно же, она — наша. даже не знаю, как ее назвать.
— Пошли, пошли ! Я тебе помогу!
Я и не сопротивлялся. И даже не возникло у меня вопроса, почему она со мной, а потом и я с ней на ты.
— Тебе что, делать больше нечего, как посторонним мужикам помогать? — спросил я.
— А вот ты и есть мое дело. Молчи, молчи... Я тебя отвезу домой, тебе ни к чему сейчас за руль!
Мы добрались до моего авто, и она села на водительское кресло.
— Как тебя хоть зовут? — спросил я, когда мы тронулись.
— Не пугайся, моя девичья фамилия Старость, а по мужу... тебе больше понравится, я — Зрелость!
— А мужа как зовут?
— Не смейся, Опыт Знаньевич!
— И чем же он занимается?
— Да людям помогает найти баланс в зрелые годы.
— Похвально, — усмехнулся я, — а ты-то чем занимаешься?
— Да вот помогаю тебе и твоей жене с меньшими синяками и ссадинами идти по жизни!
— Благородно!
— Ну что ты все "благородно", "похвально"? Кто-то же должен это делать? Вот мы с моим Опытом и стараемся.
Мы подъехали к дому и с некоторыми сложностями поднялись к нам в квартиру.
— Вот жена, — сказал я своей благоверной, когда мы вошли, — к нам Зрелость пришла.
— Хорошо, что не старость,— сказала моя вторая половинка, не понимая, почему я улыбаюсь.
— Дорогая,— проворковала Зрелость или Старость (совсем запутался), — ничего, если я останусь у вас, пока наш музыкант плох?
— Ну что ж... Временно поживите у нас, места хватит, — ответила жена.
— Временно?