7 ноября в рамках ярмарки "Non/fiction" состоялась встреча с известным французским писателем Даниэлем Рондо. В преддверии встречи мы побеседовали с ним о его новом романе, современной Франции и русских классиках.

– На "Non/fiction" вы представили свой роман "Механика хаоса". Для тех из наших читателей, кто не смог побывать на презентации, расскажите, пожалуйста, об этой книге. О чём она и для кого?

– Несколько лет назад я написал и опубликовал роман об истории Франции в ХХ веке, который называется "В марше времени" ("Dans la marche du temps"). Эта книга очень важна для меня. В моём новом романе, "Механика хаоса", я продолжаю эту линию, но тут я уже фокусирую внимание на сегодняшней Франции. За последние 20 лет и Франция, и весь мир очень изменились. Иногда возникает ощущение, что мы присутствуем при конце цивилизации, будто цивилизация отслаивается, как сетчатка… В этом романе я хотел, с одной стороны, сосредоточиться на проблемах эмиграции, которые часто оборачиваются трагедией, – это реальность, и ей нужно смотреть в лицо. Также я хотел рассказать о некоторых "зонах" Французской Республики, на которые право, закон республики не действует. Основываясь на реальных событиях, я рассказываю историю воображаемого парижского пригорода. И там встречаются очень разные персонажи. Есть эмигранты, которые живут там давно. Есть, например, пожилой мудрый рабочий. Есть наркодилеры, которые как раз "играют" на взлёте радикального ислама. Есть французский полицейский, который очень несчастен в браке. И журналистка, которая когда-то была звездой. Главные герои романа – несколько молодых мигрантов, а повествование ведётся от лица немолодого, очень культурно развитого археолога, чья фигура позволяет мне установить некоторую дистанцию между разными линиями романа. Таким образом, я пытаюсь перемешать разных персонажей и рассказать о реальности через художественный вымысел.
Что касается нас, французов, европейцев и, наверное, русских в какой-то степени, – то, с одной стороны, мы не можем объективно оценивать на нашу историю. Мы как будто обрубаем себе крылья. И в то же время мы отказываемся смотреть в глаза настоящему. То есть и там и там мы отрицаем реальность. И этот отказ, это отрицание сильно влияют на наше "сегодня". Мне кажется, иногда художественный вымысел – это лучший способ понять происходящее вокруг.

– Вы говорите об осмыслении реальности через художественный вымысел. Но вы являетесь ещё и автором мемуаров. Ваша книга "Берлинские виноградники" названа в аннотации "портретом времени и поколения". Что даётся сложнее – создавать живой художественный мир или оживлять воспоминания?

– На самом деле гораздо сложнее написать роман, чем книгу воспоминаний. Чтобы роман действительно "работал", нужно, чтобы автор проживал жизнь каждого персонажа. Работая над "Механикой хаоса", я должен был быть и девочкой-мигранткой Хабибой, и ливанским террористом... Мне нужно было понять, что они любят есть, как они проводят время. Мне нужно было проживать жизнь разных персонажей, и это увлекало меня больше всего. А когда вы пишете мемуары, вам нужно обращаться только к самому себе, рассказывать только о себе, и это, конечно, гораздо проще, чем написать роман. На самом деле на идею написания "Берлинских виноградников" меня натолкнула книга Набокова "Память, говори". Вы словно велите своей памяти: "Проснись!" – и слушаете, что она вам расскажет.

– А какие ещё русские писатели оказали на вас влияние?

– Один из персонажей моей новой книги – 14-летний африканский мальчик, раб наркодилера, который живёт в пригороде. Он очень любит читать, очень любит слова. Собственно, слова его и спасают. В один прекрасный день он случайно натыкается на роман Толстого "Анна Каренина" и проводит следующие несколько месяцев своей жизни, читая этот роман, погружаясь в него, пытаясь его понять. Отчасти эта линия книги отвечает на ваш вопрос (улыбается).
Ещё один русский писатель, который имеет для меня большое значение, – это Иосиф Бродский. Ещё Довлатов – его тоже очень люблю. Я не являюсь большим специалистом в области русской литературы, но я живу в окружении русских писателей.

– Какие из ваших книг, ещё не переведённых на русский, могли бы быть интересны российскому читателю?

– Я думаю, роман "В марше времени", который я уже упомянул. Потому что русские всё ещё читают большие романы. Когда эта книга вышла, мне позвонил Марио Варгас Льоса, известный испаноязычный писатель из Перу, лауреат Нобелевской премии (а я даже не сразу понял, что это он звонит, потому что он никогда не представляется), и сказал со своим характерным испанским акцентом: "Слушай, Даниэль, а я и не знал, что ты пишешь новую "Войну и мир"! (Смеётся.) Мне кажется, эта книга могла бы заинтересовать русского читателя, потому что она рассказывает об истории Франции, о коммунистической партии, о том, как партийная элита жила в Париже и как проводила время в Москве…

– Вопрос к вам не только как к писателю, но и как к дипломату. Книжные ярмарки и другие крупные литературные события выполняют функции культурной дипломатии. Можно ли сказать, что в современном мире "культурная дипломатия" более эффективна, чем традиционная?

– Рассмотрим Европу – от самого края Британии до края России: что объединяет все те народы, которые живут на этом пространстве? Их объединяют литература и религия. Все народы Европы читали литературу друг друга. Мы все читали Шекспира, мы все читали Данте, Гёте, Виктора Гюго, русских классиков. Литература сделала нас европейцами в полном смысле этого слова. Она определяет наш ум, наше сознание, наше восприятие реальности. Я говорил об этом с президентом Макроном. Макрон хочет укреплять связи с Россией – он прав, это действительно нужно сделать, – я сказал ему, что в этом вопросе особое внимание нужно уделить литературе. И когда я встречался с Солженицыным, он мне тоже говорил об этом. О том, что нужно создавать интеллектуальный духовный союз России и Европы, в котором литература и писатели играют первостепенную роль.

– Расскажите о встрече с Александром Солженицыным. Когда и при каких обстоятельствах она состоялась? Что вам запомнилось больше всего?

– Это было в Вермонте, в 1984 году. Я был единственным журналистом из печатных СМИ, кому удалось взять у него интервью. Я приехал к нему во второй половине дня. Солженицын жил в доме на отшибе, и пейзаж за окном очень напоминал русский. Он жил там со своей женой и детьми. И работал беспрерывно. У него был кабинет, где находился весь его архив. Он тогда как раз писал "Красное колесо", и многие люди отправляли ему разные документы… Всё было распределено по стопкам, и этот порядок очень впечатлял. Ещё запомнилось, что один из его сыновей играл на пианино… У меня было всего 45 минут, которые писатель согласился мне уделить: он вообще не встречался с журналистами. Мы начали говорить, и я был удивлён, что в центре нашего обсуждения оказалась Европа. Ровно через 45 минут Солженицын слегка стукнул по столу и сказал: "Всё, теперь мне нужно работать…" Но я ответил: "Нет. Я приехал сюда – и так быстро не уеду". Я продолжил задавать вопросы, и мы проговорили ещё 45 минут. Два номера журнала "Либерасьон" ("Libération"), для которого я брал интервью, вышли с нашей совместной фотографией на обложке – беседа получилась очень длинной, и её разделили на два выпуска.
На самом деле для меня Александр Солженицын совершенно невероятный человек. Он воплощает собой свободу Европы. Мы должны сохранять не только наш образ жизни, но и беречь в себе вот этот светоч, это пламя свободы. На мой взгляд, Солженицыну это удалось.