* * *

Пианино — вещь основательная. Когда внучка занялась музыкой, то по-российски запасливый Петрович приобрел сразу два инструмента.
Первый поставил дома.
"Красный Октябрь" 1952-го. В сталинские времена плохо не делали, да и сосед Василий, пенсионер с гитарной фабрики, много чего интересного рассказал.
Оказалось, доски инструмента — цельнодеревянные.
— Знаешь, Петрович, — задумчиво тюкал "консультант" Василий прокуренным ногтем по фортепьяно, — лучшего не найдешь. Дорогая вещь. Это ж смотри, как собрано! — И все пытался глянуть в таинственную глубину инструмента, где блестели струны под молоточками.
Происходящее тронуло. Василий после таких историй в глазах Петровича вырос. Рассказы о лаках, шпоне и звуке завораживали.
Правда, немного смутили крики Васькиной жены после обмывки.
— Пил? — наступала та.
— Семеновна, так я ж инструмент взял, — заступался новый владелец, — а Васька выбирал. Обмыли...
— Выбирал? — опешила соседка. — Васька? Гитару?
— Пианино, — успокаивал Петрович.
— Пианино? Да он же на гитарном конвейере всю жизнь работал, а лак от политуры отличает только градусом!
— Зачем ты, Маша? — начал было худенький Василий.
— Молчать! — ставила точку Семеновна. — Домой!
Настройщика ждал с трепетом: а вдруг права Семеновна и не смыслит Васька?
Но сомнения Петровича мужчина с бородкой развеял сразу.
— Сталинский, — собрал он приспособление, похожее на пистолет с глушителем. — Хорошая вещь. Смотрите, — щелкнул он по лицевой части почти как Василий. — Дерево! А лак!
Петрович внимал.
— Шикарный лак, — отвечал его молчанию мастер. — И не потерт совсем. Не удивлюсь, если инструмент не игранный.
Так и вышло. Получалось, внучка Петровича будет играть на нем первой.
"Удача..." — радовался владелец. Сосед вновь обретал позиции.
Одарил консультанта коньяком через неделю. Василий сначала перепугался, а как понял, что с инструментом порядок, заважничал.
— Ты Семеновну не слушай, — ловко спрятал он бутылку за спиной. — Что баба понимает? Главное, чтоб деревяшка, ну и лаки, конечно.
На второй инструмент Петрович шел сам. Сильно хотелось поставить пианино на дачу.
"Летом играть будет", — радовался он.
Выбирал, не боялся — Васькина школа! ДСП и те, что родом из семидесятых, отметал сразу. Пробивал каждую клавишу. Старательно вслушивался. Оценивал доску-лаки и лишь после десятого пианино сообразил: везет лишь новичкам.
Сердце дрогнуло, как увидел драный бок черного фортепьяно.
— Урал! — распахнул двери мужчина пенсионного возраста. — Шестьдесят третий год! По разнарядке получал. Еще в Северодвинске.
Действительно, золотые буквы под крышкой красиво отсвечивали название легендарной реки, мотоцикла и еще бог знает чего.
— Как везли-то? — интересовался Петрович, понимая, что город уж точно не в Иркутской области.
— Контейнером! Уволился и сразу на родину! А что ему будет, оно ж на чугунном основании!
Только тут Петрович увидел морскую форму в шкафу с золотыми погонами-кортиком и немного успокоился.
Приступили к осмотру.
Клавиши работали все.
Кап два придирчиво наблюдал.
— Играете? — интересовался он.
— На мандолине, — скромничал покупатель.
Инструмент нравился.
"Чугунное основание, — радовался Петрович, — деревяшка, шпон. Ключик подберу на крышку... Дорогая вещь!" — скакануло Васькино словцо.
Спросил, много ль народу играло, чувствуя себя все большим профи. Оказалось, три года пользовалась дочь, пока ходила в музыкалку.
"Удача!" — отсчитал деньги Петрович.
Заносить на дачу помогали соседи.
Выставил угощение.
Посидели.
Инструмент гостям нравился, оказался даже слегка настроен, и соседский Юрка бойко застучал по клавишам, вызывая оскомину у соседских псов.
Правда, толком попеть не успели, как на шум потянулись жены.
— Хватит горло-то драть, — ругались они. — Вон собаки воют...
Оставшись один, Петрович гладил инструмент и тюкал клавиши.
"Дорогая вещь, — рассматривал он скважину под ключик. — Настроим. Заниматься внучка будет..."
Радость закончилась вместе с приходом мастера.
— Поиграл инструмент, — собирал он свой "пистолет". — Изношен. Настраивать двойная цена...
— Как поиграл? — с трудом соображал Петрович. — Дочь капитана каких-то три года играла.
— Капитана?
— Ну, хозяина, у кого брал...
— Выходит, у капитана не меньше десяти дочек было, — шарил что-то настройщик в темной глубине. — И все играли... Двойная цена! Строим?
— Строим, — обреченно махнул Петрович, рассудив: смог же сосед вчера играть.
Сказал и почувствовал: заканчивается история. Однако история лишь начиналась.
За семь лет обучения внучка сыграла на инструменте раза четыре. Он быстро потерял строй, а Петрович настройщика не звал, памятуя ворчание жены.
— Пускай сначала дома заиграет! — рубила та, но, будучи женщиной отходчивой, примостила сверху вазу.
Петрович подобрал-таки к замочной скважине на крышке ключик.
Супруга застелила пианино накрывашкой с кистями.
Петрович приловчился прятать в полости возле педалей чекушку водки.
Супруга со временем стала вешать на ручку для переноски инструмента ключи второго этажа. От воров.
Шло время. Пианино стало неотъемлемой частью бытия.
— Готовься, — огорошила как-то жена. — Дочка трешку достроила. Гардероб старый сюда ставим — прощайся с пианиною своей.
— Нашей, — выдавил из себя Петрович.
— Ну нашей, — беззлобно отозвалась жена. — Мне и самой тошно. Где ж я ключи теперь вешать буду? А ваза как пришлась! Славная пианина, что говорить... Ты за сколько ее брал?
И только сейчас Петрович сообразил: целых семь лет прошло с момента, когда коварный кап два "сосватал" ему инструмент своих "десяти дочек".
Супруга так и не поняла, что им всучили пустышку, свято полагая, что потраченное вернется.
— Ну, за сколько, за сколько... — суетился Петрович. — Тогда ж курс другой был, да и не учтешь всего...
— А ты посчитай да объявленье давай. Хочу еще ремонт небольшой успеть...

* * *

Рыночная экономика в эпоху перемен штука страшная!
Каких-то семь лет — и рядовому большинству громоздкие инструменты оказались не нужны.
Понимания добавил настройщик. Он звонил по объявлению первым и "пытался остановить" продажу, советуя отдать любому, кто решится на самовывоз.
— Пишите: "Отдам фортепьяно в хорошие руки", — советовал он. — Тем более вы так интересно рассказываете: лаки-шпон...
А покупателей все не было, и Петрович вечерами наслаждался уединением.
Облокотившись на крышку инструмента, он давил пару клавиш нижнего регистра и наслаждался затихающими вибрациями.
"Колокол, чистый колокол", — силился он вспомнить мудреное словцо, произнесенное внучкой лет шесть назад.
— Это октава, дедушка, — говорила та нравоучительно и давила на клавиши.
Теперь же Петрович рос как продажник: к Васькиным "лакам-шпону" добавились "легкие породы дерева". Клавиши оказались "сработанными из слоновой кости".
Надеясь хоть на каких-то клиентов, Петрович осваивал "аттракцион", поднимая пианино с одного края, чтоб рассказывать, как "заносили вдвоем". "Лак, не политура", — звучало гимном...
Однако "концертная деятельность" клиентов не добавляла, а с "левого фланга" наступала жена.
— Сбавляй цену, — требовала она. — Сколько просишь? И дай-ка телефон настройщика...
Понимая возможность провала и не желая окончательно проигрывать, Петрович решился.
В двадцати минутах ходьбы от дачного дома он присмотрел в микрорайоне двор, где ночью почему-то не было света.
Расчет был прост: во двор выходят одиннадцать подъездов, и Петрович надеялся, что хозяйственные россияне хоть как приметят брошенное без присмотра пианино.
Отдал жене деньги с заначки вместе с легендой о покупателе-антикваре.
Прихватил целлофан на случай дождя.
Крановщика взял с площадки, где стояла техника внаем. Тот, узнав, что едут за полночь, запросил к двум штатным тысячам одну сверху.
Спросил, что везут.
— Пианино, — ответил Петрович и, уловив легкий ступор крановщика, сбил "ночные" до пятисот.
Ночь удалась безлунная.
Фортепьяно ухватили мягкими стропами прямо через забор.
— Пошто ночью-то? — пытал крановщик.
— Пятьсот рублей лишних, — резал Петрович, поясняя: мол, грузчики могут только сейчас. — Во вторую смену они, — хозяйственно щурился он в темноту.
Врал и верил каждому слову.
Пока добирались, рассказал об удачном приобретении. Привычно звучали "шпон-лаки", "легкие породы дерева" и "чугунная основа".
— Настроил — и лет на пять, — разошелся Петрович. — Клавиши — слоновая кость. Ручная работа, — не мог остановиться он.
И снова казалось, будто сильно повезло с инструментом, так что, когда во дворе не оказалось грузчиков, он с трудом поборол изумление.
— Позже придут, — уверенно кивнул в темный угол Петрович, опережая вопросы. — К тому подъезду сбрасывай...
Двор, закутанный ночной дымкой, молчал.
Разгрузились быстро. Крановщик даже лап не ставил — снял с "кормы", и все.
— Ждать буду, — сел на лавку Петрович. — Покеда!
Слушал тишину минут пять, раздумывая, не сыграть ли напоследок октаву, но сдержался.
Щелкнул ключиком, торчащим на крышке.
— Пока, — шепнул он драному боку. — Пускай тебе повезет еще раз...

* * *

Русские дворы — вещь особенная. Правда, коммуналки с праздничными столами среди двора теперь в прошлом, зато остались хрущевки — и здесь душевно! Однако жителей первой постсоветской многоэтажки обитатели двора-"колодца" рассматривали с легкой ненавистью: еще бы, такие квартиры...
Радостные новоселы первое время никак не могли понять такой странной нелюбви, хотя позже привыкли. Пришло новое поколение, все перезнакомились, однако легкая неприязнь осталась.
Создавая в свое время группу для налетов за стройматериалом, самый хозяйственный житель старого двора Митрич, промышлявший металлоломом, шел на перемирие даже с вечным конкурентом Андреем Семеновичем. Но когда тот переехал во "вражескую" девятиэтажку с доплатой, то окончательно стал для Митрича врагом.
Будучи мужчиной хозяйственным, новоявленный "олигарх" установил на балконе строительный прожектор, высвечивая мощным желтым пятаком собственную японку и мешая окружающим спать.
Когда же бесконечные жалобы возымели действие и прожектор погасили решением суда, "олигарх", подкованный в электричестве, задумал месть.
Для начала купил себе гараж, переставил туда машину и... навсегда погрузил двор во тьму, спрятав от жэковских электриков какую-то фазу.
Сегодняшнее утро Андрей Семенович начинал на балконе.
Солнце перевалило за десятичасовую отметку, и "хозяйственник", зевая, рассматривал двор и "оппозиционные" пятиэтажки.
Неожиданно он заметил изменения в привычной картинке: возле подъезда Митрича стояло огромное пианино.
"Вот тебе, гусь, и подарочек, — порадовался он. — Будут теперь гаммы грохотать. Искусство — в массы!"
Ненависть не была беспочвенной: Митрич после войны за прожектор занял собственным двадцатитонным контейнером местечко рядом с трансформаторной будкой, добавляя яду в отношения.
Настроение Андрея Семеновича улучшалось. Захотелось узнать, кто переехал, и он засобирался во двор.
— С утра стоит! — тыкала скрюченным пальцем в сторону инструмента ветеранша Ерофеевна. — Дорогая вещь! Смотрите, ключик торчит...
На самом деле, в крышке что-то блестело.
Семеныч подошел к инструменту и замер. Всегда неравнодушный к дереву, он неожиданно увидел, как эти черные стенки займут на его даче особое место.
"Столетняя деревяшка", — оценил он.
— Отойди, Семеныч, — ядовито "подливала" Ерофеевна, — сейчас к Митричу заносить будут.
Разговоров и пересудов соседям хватило на целый день. К вечеру же явилось недоумение.
— Не могли бросить, — горячилась воспитательница тетя Лена. — Такое можно и в детсад ставить.
Митрич приехал на грузовике с дачи и хозяйски залез внутрь инструмента.
Как и любой охотник за железным ломом, он готов был за-ради добычи разбирать что угодно.
— На чугунном основании, — волновался "кладоискатель". — Килограмм двести железа!
— Отойди, варвар, — горячилась Ерофеевна. — Сейчас хозяин придет.
— Кто таков?
— Андрей Семенович, — шутила та.
Тучи над инструментом сгущались.
Андрей Семенович смотрел на возню с балкона.
Час назад он отзвонился приятелю, гитарному мастеру, и спросил, из чего делают пианино.
— Груша, клен, — отвечал тот. — Если собрать столик-полку, сносу не будет. Прочней бетона.
Спокойствия разговор не добавил.
— Груша, клен... — стряхивал Семеныч пепел в баночку и ревниво глядел на Митрича, осматривающего инструмент.
Интерес к фортепьяно проявляли все.
Ерофеевна до вечера гоняла детишек, играющих рядом с пианино. Удивлялась Митричу и его замерам рулеткой, косила глазом на балкон Андрея Семеновича.
Чего греха таить, инструмент ветеранше нравился. Когда молоденькой санитаркой квартировалась она в Берлине, сильно впечатлилась такому же экземпляру, случайно уцелевшему средь бомбежек-пожаров.
Подковыляла к пианино сама.
"Дорогая вещь, — рассудила бабка. — Оставишь на ночь — утащат. Если не тот, так этот..."
Открыла крышку.
Закрыла.
Повернула ключик.
Замысел созрел.
Ночь спокойной быть уже не могла, и, когда воспитательница Леночка засыпала с мечтой о перевозе бесхозного инструмента в садик, давние конкуренты лелеяли каждый свой план.
"Увезу в контейнер", — отмерился Митрич и понесся к брату за тележкой с гидравлическим подъемником.
"Груша, клен... Сниму, как стемнеет", — готовил инструменты Андрей Семенович.
Каждый участник чуял "дыхание" противника, и спокойствия это не добавляло.
Однако никто из конкурентов не думал о Ерофеевне, а пробудившиеся чувства молодости толкнули ту с лавочки и понесли к помойке, где обитали местные бомжи.
Договорились быстро. Литр самогона — и фортепьяно переезжает ночью к ветеранше.
— Доставим в лучшем виде, — заверил ее самый авторитетный бомж, с прозвищем Маляр.
— Смотрите не оцарапайте, — ушла заказчица готовить место.
Явись сейчас вдруг гипотетический хозяин инструмента — пришлось бы ему "вставать в очередь".
Митрич в засаде у контейнера уже мысленно продавал двести килограммов чугуна.
Ерофеевна прибрасывала изменения интерьера.
Темнота стояла такая — глаз коли. Одни неясные силуэты.
Андрей же Семенович начинал операцию. Он хотел пробраться к инструменту первым и шел к объекту меж стенкой дома и кустами, как в давние времена новостроек.
Бомжи притаились: мужик планом учтен не был, и как-то крадучись он шел... Мент?
Маляр в арке хрущевки не хуже спецназовца остановил подчиненных, подняв сжатый кулак, а тень скользнула к инструменту и забренчала железным.
Такого уже не стерпел Митрич. Подкурив сигаретку, он вышел из-за контейнера, посвистывая.
Семеныч затаился на асфальте.
"Хозяин? — соображал он. — Хорошо, потрошить не начал". Решил не отходить и переждать, но тут в темноте арки шевельнулось что-то большое и потянуло помойкой.
"Неспокойно, — оценил Андрей Семенович. — Пойду с балкона наблюдать".
С давних армейских времен припас он прибор ночного видения, и, похоже, пришло время его опробовать.
Картина, открывшаяся в зеленых сполохах, не понравилась: в арке копошилось размытыми тенями человек шесть.
"Кто такие? — облокотился на прожектор Семеныч. — Может, повоевать? Не мне — так и никому!" Обдумывая решение, "мастер света" притащил початую бутылку самогонки от Ерофеевны, огурцы и сел наблюдать.
Зеленые тени в арке ожили минут через тридцать. Чуть тумблер прожектора не рванул, но решил ловить их возле пианино.
Курильщик с тележкой тоже зашевелился, выбираясь на пространство двора.
Судя по действиям, обе группы друг друга еще не засекли, но тут один из "спецов" Маляра закашлялся. Это даже был не совсем кашель — дикое рычание.
Зеленая тень с тележкой нервно драпанула, однако запнулась и загрохотала железом в тишине двора. После, прихрамывая, запряталась в щель рядом с контейнером.
"Не хозяин, — оценил хмелеющий Семеныч. — Ишь, как бегает..."
"Призраки" из арки тоже замерли метрах в десяти от инструмента, и тогда Андрей Семенович попросту заорал в темноту:
— Отошли от пианино! Ноги вырву, козлы! — Семенычу уже хотелось войны.
Тени метнулись назад.
"Таракан" с тележкой сидел в щели.
Ночь удавалась.
После вопля-грохота зажглось несколько окон, и разбуженные соседи с удивлением рассматривали обычно спокойное пространство двора.
— Ментов бы не вызвали, — шипел в арке Маляр товарищам. — Смотрите внимательно!
Мстительно хрумкая огурцом, Андрей Семенович глянул в прибор и обомлел: "таракана" в щели не оказалось. Тележка есть, а его нет. И тут кто-то заскребся в двери.
Хозяин потянулся к глазку. На площадке стоял Митрич.
— Открывай, — шептал он. — Я по делу...
Такого заговорщицкого тона Семеныч не слыхал со времен разворовывания девятиэтажки.
Диспозицию прояснили быстро и даже немного посмеялись.
Устроились на балконе. Митрич осматривал через прибор коробку двора.
— Классная вещь, — шептал он. — Как на ладони. За тележку могу не переживать.
— Самогон будешь? — испытывал потребность в душевном общении Андрей Семенович.
— Давай, только немного, нам же работать...
— Смотри, как хорошо совпало: тебе — чугун, мне — доски, — радовался собеседник.
Ждали около получаса.
Осознавая важность задачи, пили по малой трети стакана.
За беседой чуть не зевнули начало атаки, а зеленые тени уже подхватили инструмент.
"Криком не обойдешься", — понял окосевший Семеныч, дергая рубильник.
Однако прожектор оказался нацелен прямо в окна соседа, следователя прокуратуры.
— Кричи что-нибудь, — яростно зашептал незадачливый осветитель, пытаясь направить луч на инструмент. — Кричи давай, а то утащат.
— Граждане бандиты! — заблажил с балкона в жестяной корабельный рупор Митрич. — Предлагаю сдаться! Оставьте, суки, инструмент!
Гулкое пространство двора вибрировало множественным эхом.
Зажигались окна.
Семеновичу удалось-таки справиться с освещением, и партнеры увидели, как шесть фигур тащат фортепьяно в подъезд.
— Стоять! — орал Митрич. — Руки за голову! Всем лечь!
В это время кронштейн прожектора, заржавевшего за много лет, оборвался и стал, раскачиваясь, вращаться на кабеле, высвечивая разбегающихся бомжей и запаркованные автомобили.
Теперь от рева Митрича и "праздничной иллюминации" окончательно проснулись все.
Понимая, что пора прекращать разгул, Андрей Семенович рванул рубильник, погружая "плацдарм" во тьму, и отобрал у Митрича рупор.
Заготовка "Работает иркутский спецназ" не прозвучала.
— Ты чего? — шипел Семеныч.
— Рупор! — всхлипнул Митрич. — Корабельный! Мечта детства...
— Руки за голову! — не успокаивался сосед, а во двор уже заезжала милицейская машина с мигалкой.
Отлеживались почти час, слушая стуки в дверь и глотая в темноте самогон.
Наконец милиция уехала.
— Время, — шептал бывший подельник бывшему врагу.
— Еще полчасика, — жмурился тот в сумрак. — Чтоб наверняка...

* * *

Ночью Петровичу не спалось.
Погрузиться в сонный морок помогло решение: съездить-забрать утром хотя бы ключик из крышки инструмента. На память...
Однако на месте фортепьяно не оказалось, зато на лавочке оживленно спорили соседи.
Петрович подошел ближе и закурил-прислушался.
— Говорю вам, шестеро было, — убеждал мужик со следами явного похмелья.
— Нашумел ты вчера, Андрей Семенович, — разглядывала бабка висящий на кабеле прожектор. — Говорят, прокурорский тобой занялся...
Ветеранша была явно расстроена, как и воспитательница Леночка примостившаяся рядом. Она даже отпросилась с работы, чтоб участвовать в "расследовании"...
— Тележка пропала, — сетовал другой. — Что брату скажу? Огонек есть? — повернулся он к Петровичу. — Представляешь, у нас ночью фортепьяно украли, — делился он, прикуривая.
— Которое тут стояло?
— Ну...
— Ваше?
— А чье же? — подозрительно переглянулись мужики. — А сам-то кто?
— Настройщик! — не терялся Петрович. — И кто хозяин?

* * *

"Дорогая вещь, — гладил ободранный бок инструмента крановщик. — Точно сказано: кто рано встает..."
Повезло, ей повезло. Как накануне пианино отвез, покоя не стало — так уж красочно наниматель рассказывал, а тут еще жена подсуропила: мол, пора дочке в музыкальную школу, вроде у нее данные и нужно пианино брать.
Вызвался решить вопрос, несказанно удивив жену инициативой.
Сгонял во двор вечером — стоит инструмент, а значит, подвели-таки хозяина грузчики в прошлую ночь...
Забирать решил в самое воровское время — к пяти утра.
Тихо во дворе. Темно... В самый раз обстановочка...
Минут за пять управился.
Семейно живут во дворе — тут пианино стоит, грузчиков ждет, там, возле контейнера, тележку гидравлическую нашел, тоже прихватил.
Пять тысяч закупочных от жены душу греют.
Утром созвонился с настройщиком.
Странный тип, все интересовался, мол, есть ли ключик на крышке. Хмыкал чего-то, то ли озадаченно, то ли расстроенно. А как не быть ключику? Дорогая ж вещь...